Истории мыса Тык
Александр Шипицын
Местный
ПРОПУСКНОЙ РЕЖИМ
Если хочешь чтобы солдат яму выкопал, ты ему только прикажи – выроет. Но если надо чтобы он котлован вырыл, то ему надо эскаватор дать, обучить, горючесмазочными материалами и запчастями обеспечить, проект заказать и экспертизу ему сделать, согласовать со всеми, разрешения получить и так далее до бесконечности. Чем котлован больше тем суеты больше. Чем больше дело, тем больше работ произвести надо и больше людей в это дело вовлечь.
Заступил я дежурным по училищу. А перед этим инструктаж прошел. Я еще спросил у начальника штаба:
– А как пропускной режим?
– А как обычно, – уклонился начальник штаба.
Как обычно, это значит – никак. Хошь пропускай, кого хошь, а хочешь нет – на твое усмотрение. Хотя в инструкции дежурному сказано – только по пропускам. И образцы постоянных и временных пропусков перед дневальным-солдатиком под стеклом висят.
Заступил я на дежурство. Из дежурки только на прием пищи и в туалет выходил. Хотя положено, аки ищейка, всю ночь по училищу рыскать и недостатки на свою голову искать. Я как-то зашел в одну казарму, посмотреть как наши воспитанники отдыхают. Гляжу: кто по казарме таскается, кто уснуть пытается, небольшая группка по телеку порнушку смотрят. Дожились! Небольшая группка…. Срам, да и только! Да в мое время вся рота один журнал порнографический через диаскоп на простыне, как на экране, рассматривала. А тут…Безобразие, да и только! Я дежурного по роте вызвал. Но пока он шел, кто-то в меня сапогом запустил. Да так неточно, в пяти метрах от меня сапог упал. Пойду-ка я от греха подальше, а то кто половчей найдется, что ж мне всю роту поднимать из-за этого снайпера?
Вобщем дежурство спокойно, как всегда, прошло. Я утром начальнику училища доложил, мол, происшествий не случилось. Генерал улыбается и говорит:
– У тебя никогда ничего не случается. Наверное, за ночь ни разу из дежурки не вышел.
Но не орет же, а улыбается. И я, смущенно так, ему улыбаюсь. Как бы говорю: «А оно вам надо?»
Позавтракал я, на свое место сел, журнальчик неплохой почитываю. Народ по штабу, туда-сюда, туда-сюда носится. Все деловые такие. Жизнь так и кипит. Процесс так и идет. Вдруг слышу, на втором этаже крики какие-то раздаются. Ну, меня это вряд ли касается, но пойду, гляну, все развлечение какое никакое.
Лучше бы и не выглядывал. Поднимаюсь на крики наверх, на второй этаж, а там тетка визжит, а начальник училища и начальник политотдела ее вроде успокаивают:
– Что ж тут поделаешь, гражданочка? Ваш сын показал низкие теоретические знания и по здоровью он в наше училище не проходит. Ничего страшного, он документы еще успеет в другой ВУЗ подать, в мединститут, например или в политех какой.
– Какой политех? Какой институт? Вы что, издеваетесь надо мной? – тетка визжит как маневровый паровоз «кукушка» на спуске. – Если вы его в училище не возьмете, его ж в тюрьму посадят. Как это по здоровью не подходит? Хулиганить и людей по ночам грабить ему здоровье позволяет, а в училище авиационное не подходит! Вы гляньте, бугай какой!
Смотрю рядом с теткой здоровенный детина стоит. Весь в татуировках и ирокез на башке. А у него что башка, что кулак – одного размера. И как он мимо меня незаметно прошел? Видно сильно я журналом увлекся.
– Ты чего, дубина, стоишь? – это она к сыночку своему, – проси у товарища генерала, чтоб тебя в училище приняли.
– Слышь, чувак! – это он к генералу нашему, – ну, ты, того, в кадетку свою запиши, да! Я, блин, это, учиться, в натуре, хочу. А чо, типа, у вас колоться нельзя чо ли? Так я завяжу, гадом буду.
Тут наш генерал меня заметил.
– Синицын! Проводи наших гостей на улицу, а потом ко мне зайди.
Повернулся и ушел к себе в кабинет. А я мамашу под ручку и предлагаю за мной следовать. Она пошла. Думала, что я ее сыночка оформлять буду. Вывел я их за двери наши парадные и посоветовал домой идти.
– Мне из-за вас сейчас влетит. Не обрадуюсь. А вы домой идите, а то милицию сейчас вызову. Так сыночка вашего, прямо отсюда на кичман увезут. И хлопот никаких.
Стучусь в кабинет начальника училища:
– Разрешите войти?
– Заходи, заходи. Ты что ж это, а? Ты как пропускной режим организовал? Что это всякая мразь сюда, как домой к себе, ходит? Иди, организуй пропускной режим, как положено, а не как обычно. Еще хоть кто проскочит мимо тебя, с наряда сниму и выдам, мало не покажется. Будешь до следующего звания, как вечный студент ходить. Распустились!
Вижу шеф разъярился не на шутку.
– Разрешите идти выполнять, – спрашиваю.
– Идите! И смотрите мне тут!
Я вниз спустился. Солдат своих позвал:
– Значит, так! – я им говорю, – Всем трем, вот здесь стоять! И ни с места. Я с вами буду здесь же. Чтобы даже муха без пропуска не пролетела!
– Товарищ подполковник, – тут же один заныл, – а мне отдыхать положено.
– Вот отладим пропускной режим, потом отдохнешь. Это ты бугая с мамашей пропустил? Твое счастье, что он без скандала ушел. А то я бы тебя послал его выталкивать. Он бы тебя в узел завязал. А теперь приступили. И никого для вас нет, ни командира, ни папы, ни мамы. Пропуска в соответствии с образцом нет – «Кругом! Шагом марш!» И никаких!
И тут-то оно и началось. Идет начальник строевого отдела:
– Товарищ подполковник, предъявите ваш пропуск.
– Вот я вам щас предъявлю…
– Тогда вы в штаб не пройдете.
– Да забыл я его дома.
– Без пропуска вы в штаб не пройдете.
– Синицын, – это он ко мне, – что за херня! Ты что, меня не знаешь?
– Знаю. Но без пропуска никто в штаб не пройдет. Таков приказ начальника училища.
– Ну, тогда выписывай мне временный пропуск.
– Ага! Щас! Где бланки пропусков? Где приказ с вашей фамилией, чтобы вам пропуск временный выписать? Кстати, это ваш строевой отдел должен был сделать.
– Так ты меня пропусти, я тут же все сделаю.
– Нет! Никто без пропуска не пройдет.
– Да ты ос…, – тут он осекся, увидел, что я кобуру в удобное для извлекания пистолета место переставляю. – Совсем оборзели тут, – а сам бочком, бочком и к выходу.
Через десять минут перед штабом скопилась приличная толпа народу. Все кричали и митинговали. Жизнь в штабе, да, по большому счету и в училище, замерла.
Начальник связи училища кричал громче всех:
– А как, как я позвоню начальнику штаба, если телефон на входе не работает?
– Не кажется ли вам, – спрашиваю его с намеком, – что это ваша проблема. Вы должны были побеспокоиться, чтобы телефон этот работал.
– Пропусти меня и я прикажу линейщикам починить его.
– Только по пропуску.
– Да где я его тебе возьму? Он у меня дома, а как я домой схожу, если фуражку в кабинете оставил? Я ж только на минутку выходил. Да меня без фуражки комендант заметет. Такой же, как ты долб…
Я опять кобурой пошевелил. И этот замолк.
Еще через полчаса позвонил начальник училища:
– Синицын, найди мне начстроя. Что-то его на рабочем месте уже полчаса нет.
– А чего его искать, товарищ генерал? Вон он с остальными перед дверью стоит. Громче всех митингует, приказ ваш обсуждает.
– Какой приказ?
– Ваш приказ. Строго соблюдать пропускной режим. Вот я и соблюдаю.
– То-то я смотрю в штабе тишина такая.
– Так точно! Уже полчаса, как никто в штаб зайти не может.
– А почему?
– Ни у кого пропусков нет, для временных пропусков – бланков нет, штампа на временный пропуск тоже нет и нет списка, подписанного вами или начальником штаба тех, кому временный пропуск выписывать.
– Синицын! Ну, ты даешь! Передай всем задержанным тобой офицерам, чтобы зашли в зал совещаний. Я им сейчас всем пропуска выдам, попомнят они у меня. А ты тоже: заставь дурака Богу молиться… Иди, запусти всех в зал совещаний.
А больше я не припомню, чтобы начальник училища или начальник штаба мне какие-то указания, касательно пропускного режима давали.
(с) Александр Шипицын
Если хочешь чтобы солдат яму выкопал, ты ему только прикажи – выроет. Но если надо чтобы он котлован вырыл, то ему надо эскаватор дать, обучить, горючесмазочными материалами и запчастями обеспечить, проект заказать и экспертизу ему сделать, согласовать со всеми, разрешения получить и так далее до бесконечности. Чем котлован больше тем суеты больше. Чем больше дело, тем больше работ произвести надо и больше людей в это дело вовлечь.
Заступил я дежурным по училищу. А перед этим инструктаж прошел. Я еще спросил у начальника штаба:
– А как пропускной режим?
– А как обычно, – уклонился начальник штаба.
Как обычно, это значит – никак. Хошь пропускай, кого хошь, а хочешь нет – на твое усмотрение. Хотя в инструкции дежурному сказано – только по пропускам. И образцы постоянных и временных пропусков перед дневальным-солдатиком под стеклом висят.
Заступил я на дежурство. Из дежурки только на прием пищи и в туалет выходил. Хотя положено, аки ищейка, всю ночь по училищу рыскать и недостатки на свою голову искать. Я как-то зашел в одну казарму, посмотреть как наши воспитанники отдыхают. Гляжу: кто по казарме таскается, кто уснуть пытается, небольшая группка по телеку порнушку смотрят. Дожились! Небольшая группка…. Срам, да и только! Да в мое время вся рота один журнал порнографический через диаскоп на простыне, как на экране, рассматривала. А тут…Безобразие, да и только! Я дежурного по роте вызвал. Но пока он шел, кто-то в меня сапогом запустил. Да так неточно, в пяти метрах от меня сапог упал. Пойду-ка я от греха подальше, а то кто половчей найдется, что ж мне всю роту поднимать из-за этого снайпера?
Вобщем дежурство спокойно, как всегда, прошло. Я утром начальнику училища доложил, мол, происшествий не случилось. Генерал улыбается и говорит:
– У тебя никогда ничего не случается. Наверное, за ночь ни разу из дежурки не вышел.
Но не орет же, а улыбается. И я, смущенно так, ему улыбаюсь. Как бы говорю: «А оно вам надо?»
Позавтракал я, на свое место сел, журнальчик неплохой почитываю. Народ по штабу, туда-сюда, туда-сюда носится. Все деловые такие. Жизнь так и кипит. Процесс так и идет. Вдруг слышу, на втором этаже крики какие-то раздаются. Ну, меня это вряд ли касается, но пойду, гляну, все развлечение какое никакое.
Лучше бы и не выглядывал. Поднимаюсь на крики наверх, на второй этаж, а там тетка визжит, а начальник училища и начальник политотдела ее вроде успокаивают:
– Что ж тут поделаешь, гражданочка? Ваш сын показал низкие теоретические знания и по здоровью он в наше училище не проходит. Ничего страшного, он документы еще успеет в другой ВУЗ подать, в мединститут, например или в политех какой.
– Какой политех? Какой институт? Вы что, издеваетесь надо мной? – тетка визжит как маневровый паровоз «кукушка» на спуске. – Если вы его в училище не возьмете, его ж в тюрьму посадят. Как это по здоровью не подходит? Хулиганить и людей по ночам грабить ему здоровье позволяет, а в училище авиационное не подходит! Вы гляньте, бугай какой!
Смотрю рядом с теткой здоровенный детина стоит. Весь в татуировках и ирокез на башке. А у него что башка, что кулак – одного размера. И как он мимо меня незаметно прошел? Видно сильно я журналом увлекся.
– Ты чего, дубина, стоишь? – это она к сыночку своему, – проси у товарища генерала, чтоб тебя в училище приняли.
– Слышь, чувак! – это он к генералу нашему, – ну, ты, того, в кадетку свою запиши, да! Я, блин, это, учиться, в натуре, хочу. А чо, типа, у вас колоться нельзя чо ли? Так я завяжу, гадом буду.
Тут наш генерал меня заметил.
– Синицын! Проводи наших гостей на улицу, а потом ко мне зайди.
Повернулся и ушел к себе в кабинет. А я мамашу под ручку и предлагаю за мной следовать. Она пошла. Думала, что я ее сыночка оформлять буду. Вывел я их за двери наши парадные и посоветовал домой идти.
– Мне из-за вас сейчас влетит. Не обрадуюсь. А вы домой идите, а то милицию сейчас вызову. Так сыночка вашего, прямо отсюда на кичман увезут. И хлопот никаких.
Стучусь в кабинет начальника училища:
– Разрешите войти?
– Заходи, заходи. Ты что ж это, а? Ты как пропускной режим организовал? Что это всякая мразь сюда, как домой к себе, ходит? Иди, организуй пропускной режим, как положено, а не как обычно. Еще хоть кто проскочит мимо тебя, с наряда сниму и выдам, мало не покажется. Будешь до следующего звания, как вечный студент ходить. Распустились!
Вижу шеф разъярился не на шутку.
– Разрешите идти выполнять, – спрашиваю.
– Идите! И смотрите мне тут!
Я вниз спустился. Солдат своих позвал:
– Значит, так! – я им говорю, – Всем трем, вот здесь стоять! И ни с места. Я с вами буду здесь же. Чтобы даже муха без пропуска не пролетела!
– Товарищ подполковник, – тут же один заныл, – а мне отдыхать положено.
– Вот отладим пропускной режим, потом отдохнешь. Это ты бугая с мамашей пропустил? Твое счастье, что он без скандала ушел. А то я бы тебя послал его выталкивать. Он бы тебя в узел завязал. А теперь приступили. И никого для вас нет, ни командира, ни папы, ни мамы. Пропуска в соответствии с образцом нет – «Кругом! Шагом марш!» И никаких!
И тут-то оно и началось. Идет начальник строевого отдела:
– Товарищ подполковник, предъявите ваш пропуск.
– Вот я вам щас предъявлю…
– Тогда вы в штаб не пройдете.
– Да забыл я его дома.
– Без пропуска вы в штаб не пройдете.
– Синицын, – это он ко мне, – что за херня! Ты что, меня не знаешь?
– Знаю. Но без пропуска никто в штаб не пройдет. Таков приказ начальника училища.
– Ну, тогда выписывай мне временный пропуск.
– Ага! Щас! Где бланки пропусков? Где приказ с вашей фамилией, чтобы вам пропуск временный выписать? Кстати, это ваш строевой отдел должен был сделать.
– Так ты меня пропусти, я тут же все сделаю.
– Нет! Никто без пропуска не пройдет.
– Да ты ос…, – тут он осекся, увидел, что я кобуру в удобное для извлекания пистолета место переставляю. – Совсем оборзели тут, – а сам бочком, бочком и к выходу.
Через десять минут перед штабом скопилась приличная толпа народу. Все кричали и митинговали. Жизнь в штабе, да, по большому счету и в училище, замерла.
Начальник связи училища кричал громче всех:
– А как, как я позвоню начальнику штаба, если телефон на входе не работает?
– Не кажется ли вам, – спрашиваю его с намеком, – что это ваша проблема. Вы должны были побеспокоиться, чтобы телефон этот работал.
– Пропусти меня и я прикажу линейщикам починить его.
– Только по пропуску.
– Да где я его тебе возьму? Он у меня дома, а как я домой схожу, если фуражку в кабинете оставил? Я ж только на минутку выходил. Да меня без фуражки комендант заметет. Такой же, как ты долб…
Я опять кобурой пошевелил. И этот замолк.
Еще через полчаса позвонил начальник училища:
– Синицын, найди мне начстроя. Что-то его на рабочем месте уже полчаса нет.
– А чего его искать, товарищ генерал? Вон он с остальными перед дверью стоит. Громче всех митингует, приказ ваш обсуждает.
– Какой приказ?
– Ваш приказ. Строго соблюдать пропускной режим. Вот я и соблюдаю.
– То-то я смотрю в штабе тишина такая.
– Так точно! Уже полчаса, как никто в штаб зайти не может.
– А почему?
– Ни у кого пропусков нет, для временных пропусков – бланков нет, штампа на временный пропуск тоже нет и нет списка, подписанного вами или начальником штаба тех, кому временный пропуск выписывать.
– Синицын! Ну, ты даешь! Передай всем задержанным тобой офицерам, чтобы зашли в зал совещаний. Я им сейчас всем пропуска выдам, попомнят они у меня. А ты тоже: заставь дурака Богу молиться… Иди, запусти всех в зал совещаний.
А больше я не припомню, чтобы начальник училища или начальник штаба мне какие-то указания, касательно пропускного режима давали.
(с) Александр Шипицын
Александр Шипицын
Местный
ТАК НАДО, МАЙОР
(рассказ командира дальнего самолета)
Я тогда, а это в шестидесятых годах было, летал командиром на Ту-95. До майора быстро дошел. Еще бы, командир Ту-95 категория майорская. А вот дальше ни тпру, ни ну, застрял. Ни командиром отряда не ставят, ни замкомэской. Хотя как летчик был я и не плох. Знаете, это когда от Бога. Вот у истребителей, чем больше лихости – тем выше должность, а на наших каравеллах – чем меньше происшествий, тем ты лучше. А на мне, как раз ни одной предпосылки к летному происшествию не висело. И с графой в паспорте, и с происхождением пролетарским все нормально, а вот не выдвигают и все тут.
Попивал я маленько. Это было. Но ведь никому не мешал. А если с казаками ссыльными подрался пару раз, так для того мы и военные, чтобы кровяное давление время от времени травить, себе и подвернувшемуся под руку противнику. И командир полка меня уважал. Но начальник политотдела был против и все тут.
Вдруг вызывает меня к себе командир полка. Захожу в кабинет, а там гражданский замухрышка сидит. Метр с кепкой. Здороваюсь, как положено. Тут командир мне и говорит:
– Демьяныч, познакомься. Это товарищ из Москвы. С тобой поговорить хочет.
Вы тут побеседуйте, а я в боевую подготовку пойду. Если кто позвонит, скажешь что я там.
– Владимир Демьяныч, – начал замухрышка, – вам мое имя знать ни к чему и вообще, об этом нашем разговоре ни одна живая душа знать не должна. Договорились?
– Об чем речь, товарищ из Москвы? У меня все допуски оформлены… и я…
– Хорошо-хорошо. Я не сомневаюсь, иначе и разговора бы с вами не начинал. А вот что вы скажете, если я предложу вам полковничью должность, и оклад, в два раза больше чем вы сейчас получаете?
– А что я должен делать?
– Да, то же что и делаете. Летать на Ту-95.
– В Анадырь, на постоянку загнать хотите?
– Вовсе нет. Жить будете в Европейской части. Летать над…ну это мы вам потом скажем куда. Квартиру обеспечим в крупном городе, не пожалеете. Экипаж…экипаж мы вам подберем. Можете и сами, если кому доверяете, свои кандидатуры предложить.
Смотрю условия интересные. Да и не в космос же они планируют меня запустить. Ни с кем из полка я особенно не дружил. Только кормовой стрелок, Денис, мне нравился. Сверхсрочник, старший сержант. Он мне всегда во всем помогал и выпить был не дурак. Мы с ним частенько…
Вспомнил я, что карьера в полку вроде закончилась, а тут до полковника и оклад вдвое, чего не согласиться.
– Я согласен, – говорю, – а жена не чает – когда отсюда вырвемся. У меня двое детей, так что квартиру попрошу двухкомнатную и отдельную.
– Дети у вас разнополые?
– Да.
– Тогда, без проблем, получите трехкомнатную квартиру.
Мы с ним расстались. Я пошел жену радовать. Она даже запищала от радости и у меня на шее повисла. Я, если честно, не очень в такую удачу верил, но через две недели приказ пришел: на меня и на Дениса. Быстро мы контейнеры с манатками загрузили. Ан-12 в ту сторону удачно летел и нас с семьями прямо к новому месту службы доставили.
Там и впрямь две квартиры нас уже ждали. Не после евроремонта, шестидесятые годы, как ни как, но довольно чистые и уютные, почти в центре города. А из УДОСа (управление домами офицерских семей) мебелишку кой какую привезли, на первое время, пока контейнеры придут, перебиться.
Через день автобус за нами приехал. Поехали на аэродром вникать.
На аэродроме мне остальной экипаж представили. Правого летчика, штурмана, второго штурмана, борттехника и двух радистов. Перезнакомились все, стали друг у друга осторожненько выведывать, что, да зачем, да какая цель, какие задачи. Они все на меня смотрят. Наверное, думают:
– Вот он командир, он знает, что к чему.
Но помалкивают. Значит и нам молчать надо.
По ходу дела выясняю, все они на Ту-95 летали. Штурмана из морской авиации, оба с севера, дальние разведчики, а борттехник и радисты из Энгельса.
Тут подполковник к нам подходит:
– Ну, что, ребята познакомились друг с дружкой? Давайте за дело приниматься.
– Товарищ подполковник, а что за дело?
– Как, что за дело? Ваше обычное и вам привычное – летать, надо летать, детям орлиного племени…, – он даже запел тихонько, – а я вас ознакомлю с районом полетов.
– Это понятно, что летать. Но какова цель полетов?
– Я – старший штурман дивизии и мне предписано ознакомить вас с районом полетов и принять зачет по знанию района полетов. А также ознакомить вас с обеспечением района полетов радиотехническими средствами. Кстати, борттехник может быть свободен и лучше ему направиться к старшему инженеру по СД.
Он завел нас в свой штурманский кабинет. Как во всех кабинетах старшего штурмана там стояло два огромных стола для работы с картами, а на стене висела карта доброй четверти земного шара, включая, конечно Советский Союз. Район полетов представлял собой всю восточную часть СССР, от Урала до Берингова пролива и от северного полюса до Памира. Прилично. Но нам и не привыкать. Кто на Ту-95 летал того просторами не запугаешь.
Оба моих штурмана получили карты и занялись их подготовкой. Мы с правым летчиком пошли в штаб ОБАТО узаконить наши отношения с летной столовой и складом летного обмундирования. По ходу выяснилось, что в гарнизоне стоит полк Ан-22 и никакими Ту-95 здесь не пахло. Тогда зачем нас сюда направили, если самолетов нет?
Через несколько дней выяснилось. Жить мы будем здесь, а работать в Казахстане. Мы не успели расстроиться, как нам пояснили:
– Подготовку к полетам вы будете осуществлять здесь. Перед полетами мы будем отвозить вас к месту стоянки вашего Ту-95 на Ан-22. Там вы быстренько, часов 8-10, летаете. Отдохнете и назад. Как вам такой расклад?
– Круто, ничего не скажешь. И как часто будут летные смены?
– Насколько я знаю, одна-две в месяц.
Мы переглянулись. По нашим меркам это совсем ерунда. Вот же кто-то закрутил с этой секретностью!
Вскоре, после того как мы сдали все зачеты наступил день ради которого вся эта каша заваривалась. Мы со своим летным обмундированием прибыли на аэродром. Там сели в Ан-22 и полетели навстречу своей судьбе.
Летели довольно долго, более шести часов. «Антей» зашел на посадку и мягко приземлился. Мы вышли из самолета и осмотрелись. Это был огромный аэродром, расположенный в степной местности. Насколько хватало глаз, местность эта была плоской и ровной как сукно на биллиардном столе. Если бы не КДП и пара двух-трехэтажных строений можно было подумать, что нас превратили в микробов, и мы действительно находимся на поверхности биллиардного стола.
Поразило мизерное количество авиатехники. Аэродром был практически пуст и только Ан-22 и, очевидно, наш, Ту-95, пара вертолетов и два Ан-2 представляли всю авиацию этого пустынного места. Подкатил топливозаправщик, добавил топлива в бездонные емкости Антея и вскоре он улетел. А мы пошли знакомиться с нашим самолетом.
Собственно, знакомится, нужды особой не было. Это был совершенно обычный Ту-95 и только в обстановке, царящей вокруг него, было что-то нам непонятное.
Еще издали мы заметили, что техники обслуживающие этот самолет двигались какой-то шатающейся походкой. При этом они громко, грубо и развязно перекрикивались между собой. Не доходя до самолета метров тридцать, я остановил экипаж и жду доклада от старшего техника. Никто не пошевелился и не посмотрел в нашу сторону. Я начал наливаться гневом. Техники по стоянке ходили нога за ногу. Когда мы подошли поближе я явно учуял запах спиртного. Я сам не сторонник сухого закона, но еще, ни разу не было, чтобы я на стоянку приперся в таком виде:
– Старший техник! – рявкнул я, – Ко мне!
– Да, ща, командир…Тут, я тут, не ори… – какое-то болотное чмо издалека делало успокаивающие жесты. – Смамолет, прктиссски к полету готов. Мы заправили его и, ха-ха-ха, залили полные баки. Слышь, Васссильч, – со смехом обратился он к другому технарю, еле влачившему свое бренное тело, – Как я сказза-алл, ик, мы залили полные баки.
Стоящие поблизости техники разразились долгим идиотским смехом. Не надо было иметь милицейскую трубочку, чтобы убедиться: наземный экипаж был пьян в доску.
– Старший техник самолета! Не знаю вашего звания, но я требую, объясните, что здесь происходит?
– У своей жены будешь требовать, ах-ха-хаха, – залился смехом он, как будто я сказал, что-то очень смешное и еле отдышавшись, продолжил, – у своей жены будешь требовать, ха-ха-ххах, если, ха-ха, если сможжжешшь…
Остальные подхватили этот дурацкий смех, повторяя на все лады «У жены будешь требовать…ха-ха-ха».
Надо было что-то делать. Но тут я заметил, как к самолету подъехал командирский «Газик». Из него вышел представительный полковник. Я скомандовал:
– Экипаж! Становись! Равняйсь! Смирно! Равнение на лево! – круто развернулся и направился строевым шагом к полковнику, – Товарищ полковник, экипаж…
– Вольно, вольно майор, – полковник поприветствовал меня и экипаж, – Ну, что, парни? Готовы к полету?
– Так точно, товарищ полковник, – ответил за всех я, – летный экипаж готов, а вот наземный… Кривые как турецкие ятаганы.
– Знаю, знаю. Но что поделаешь. Придется с этим мириться.
– Да как мирится? Они же все в доску кривые. Я не полечу на таком самолете, который готовили пьяные техники.
– Послушайте, майор, вам не показалось странным, что вам дали квартиры, чуть-ли не под Москвой, полковничью категорию и двойной оклад? И все это за то, что ваш самолет готовят к полету пьяные техники. Поверьте мне, они свое дело знают. И потом, примите свои рабочие места, погоняйте двигатели, убедитесь, что все исправно и запрашивайте взлет. Штурман, вы разобрались со схемами отхода и подхода?
– Так точно, товарищ полковник!
– Тогда по местам, проверьте оборудование и запрашивайтесь.
Через двадцать минут мы были готовы к взлету. Я очень удивлялся составу полетного задания, в котором не было ровным счетом ничего особенного, за исключением того, что маршрут проходил вдалеке от крупных населенных пунктов. Не было поставлено в задании ни разведки, ни бомбометания, ни тактических пусков ракет. Даже не был обозначен рубеж выхода на цель по времени. Создавалось впечатление, что от нас требовалось только пройти по маршруту, без всякой цели. Что мы и сделали. Через восемь часов, мы вышли на тот же аэродром и сели.
Нас встретил отдохнувший, но уже опять пьяный техсостав. Они, бормоча себе что-то под нос хоть и пошатываясь, но довольно сноровисто провели послеполетную подготовку. Денис что-то уж больно шустро сновал среди них.
От нас не потребовали никакого отчета за полет. Не забрали даже бортжурнал у штурмана. Взяли только полетный лист и экипаж, в полном составе, заставили пройти послеполетный медосмотр. Как и предполетный он не выявил ничего особенного, кроме некоторой усталости, вполне естественной после восьми часов полета. Да. Вот еще. Какие-то, тоже пьяные, спецы вытащили почти из под ног радиста серый ящик и погрузили в машину с усиленной охраной. Такой же ящик извлекли из кормовой кабины.
В Ан-22, который ждал нас, чтобы отвезти домой, Денис показал мне горлышко бутылки:
– Что это?
– Технари на стоянке дали. Это спирт. Я нюхал, похоже, чистяк. У меня полный портфель. Говорят, если экипажу захочется выпить, мол, чтобы было что.
– А закусить, наверное, и нечем?
– Обижаешь, командир! Когда стартовый завтрак привозили, я запасся, да и от бортпайков что-то осталось.
В две минуты Денис организовал стол. Но кроме нас с ним никто не захотел выпить. Борттехник съел бутерброд с колбасой, но пить отказался. Сказалась усталость от третьего за сутки полета. А мы с Денисом бутылку спирта уговорили и крепко уснули.
Когда проснулись, самолет уже заходил на посадку. И мы с Денисом хватили еще по соточке:
– Вот это жизнь! – радовался я, – на работу Антеем возят. После работы спиртом поят! А? Класс!
Потом почти месяц мы маялись от безделья. Опять изучали район полетов, а если быть точнее, то всю восточную часть СССР. Через две недели после возвращения нам преподнесли сюрприз. Всем членам экипажа, у которых вышел срок на очередное звание его присвоили, невзирая на несоответствие должностной категории. Моему штурману дали майора, что привело его в полнейший восторг, борттехнику – капитана, а второму штурману, он только недавно старлея получил, и всем сверхсрочникам выписали солидную премию. Одному мне ничего не дали. Но еще через неделю пришел приказ Министра Обороны о присвоении мне звания подполковник.
Я устроил по этому поводу приличный сабантуй, тем более, что командир полка к которому нас прикомандировали спирта не жалел. Но пили его как всегда только мы с Денисом. Остальные ограничивались сухим вином. А штурман и вовсе кроме сока ничего не пил. И вообще все они бледненькие какие-то по сравнению со мной и Денисом выглядели.
Опять прошли мы контроль готовности и нас отвезли «на работу» к нашему самолету. После предполетных указаний мы приняли оборудование, которое находилось в идеальном состоянии, несмотря на то, что техники были еще пьянее, чем в прошлый раз. Они еле ползали по стоянке, говорили заплетающимися языками и смотрели бессмысленными глазами. Но специалисты они были высочайшего класса.
Мы опять выполнили бесцельный спортивный полет, в котором только штурманы тренировались в точности вождения самолета по маршруту и в выходе на цель в заданное время, которое сами себе назначали. Но никто не контролировал качество снимков радиолокатора, по которым можно было легко и объективно оценить точность выхода на поворотные пункты маршрута. Штурману даже обидно стало. И опять сняли с самолета два ящика и увезли их на хорошо охраняемых машинах.
На этот раз сразу попасть, домой не удалось. Антей, прилетевший за нами, погнали по югу, так как Уральский округ проводил учения, и воздушное пространство было занято. Нас посадили в Кустанае, где не было топлива, и мы неделю его ждали. Мне с Денисом скучно не было. Ему опять перед вылетом всучили большую сумку с бутылками спирта. Мы предлагали и другим выпить с нами. Но штурман был трезвенником, второй штурман надеялся, что уж за этот полет ему дадут капитана, а борттехник, хоть и взял бутылочку, но, по-моему, так ее и не выпил, потому что промышлял все больше по женскому вопросу.
Вот так в течении года мы и работали. Один вылет в месяц-полтора и полное дуракаваляние между полетами. Даже старший штурман перестал нами интересоваться, так как мы уже могли состязаться с президентом географического общества в вопросах знания географии Сибири и Дальнего Востока.
Мне и раньше бросалась в глаза бледность штурмана, но пристальное внимание я обратил на него после того как он, ни с того ни с сего, упал в обморок. Я доложил по команде и штурмана положили в лазарет, а потом увезли в госпиталь. На этом наши полеты прекратились. Если я спрашивал, когда будем еще летать, мне отвечали, что после выздоровления штурмана, дескать, мы не можем нарушать режим секретности и готовить вам еще одного штурмана. А что такого секретного мы узнали? Я бы не смог сказать даже под самыми страшными пытками, потому что ровным счетом ничего не знал.
Вскоре заболел второй штурман и один из радистов. Их увезли также как и штурмана. За ними борттехник и второй радист. И только мы с Денисом, по-прежнему радовали окружающих и друг друга здоровым красным цветом своих лиц. Два года мы ждали изменений нашего положения, практически мы появлялись на аэродроме только в день получки. Мне присвоили, теперь досрочно, звание полковника. Нам с Денисом предложили готовить документы на пенсию. В возрасте 37 лет, в звании полковника я был уволен на полную пенсию – двести пятьдесят рублей, что было по тем временам выше крыши.
Наши жены поддерживали отношения с женами других моих парней и в течение пяти лет мы последовательно получали известия о смерти всех членов моего экипажа. И только мы с Денисом до сих пор живы, хотя изрядно облысели и про нас говорят, что вторых таких алкашей еще поискать.
Новые времена. Сейчас все тайное становится явным. Увидел я по телевизору и наш Ту-95, который, оказывается, возил на своем борту активированный атомный реактор. Проверялась система защиты экипажа от радиации, которая оказалась неэффективной. Я, конечно, догадывался, что мы возили и для чего выполнялись эти бесцельные полеты. Но, меньше знаешь, крепче спишь. А крепче спишь – дольше живешь. Мне скоро восемьдесят, на юбилей, если хватит денег, позову Дениса. Сядем с ним, выпьем и помянем наш безвременно ушедший экипаж.
(с) Александр Шипицын
(рассказ командира дальнего самолета)
Я тогда, а это в шестидесятых годах было, летал командиром на Ту-95. До майора быстро дошел. Еще бы, командир Ту-95 категория майорская. А вот дальше ни тпру, ни ну, застрял. Ни командиром отряда не ставят, ни замкомэской. Хотя как летчик был я и не плох. Знаете, это когда от Бога. Вот у истребителей, чем больше лихости – тем выше должность, а на наших каравеллах – чем меньше происшествий, тем ты лучше. А на мне, как раз ни одной предпосылки к летному происшествию не висело. И с графой в паспорте, и с происхождением пролетарским все нормально, а вот не выдвигают и все тут.
Попивал я маленько. Это было. Но ведь никому не мешал. А если с казаками ссыльными подрался пару раз, так для того мы и военные, чтобы кровяное давление время от времени травить, себе и подвернувшемуся под руку противнику. И командир полка меня уважал. Но начальник политотдела был против и все тут.
Вдруг вызывает меня к себе командир полка. Захожу в кабинет, а там гражданский замухрышка сидит. Метр с кепкой. Здороваюсь, как положено. Тут командир мне и говорит:
– Демьяныч, познакомься. Это товарищ из Москвы. С тобой поговорить хочет.
Вы тут побеседуйте, а я в боевую подготовку пойду. Если кто позвонит, скажешь что я там.
– Владимир Демьяныч, – начал замухрышка, – вам мое имя знать ни к чему и вообще, об этом нашем разговоре ни одна живая душа знать не должна. Договорились?
– Об чем речь, товарищ из Москвы? У меня все допуски оформлены… и я…
– Хорошо-хорошо. Я не сомневаюсь, иначе и разговора бы с вами не начинал. А вот что вы скажете, если я предложу вам полковничью должность, и оклад, в два раза больше чем вы сейчас получаете?
– А что я должен делать?
– Да, то же что и делаете. Летать на Ту-95.
– В Анадырь, на постоянку загнать хотите?
– Вовсе нет. Жить будете в Европейской части. Летать над…ну это мы вам потом скажем куда. Квартиру обеспечим в крупном городе, не пожалеете. Экипаж…экипаж мы вам подберем. Можете и сами, если кому доверяете, свои кандидатуры предложить.
Смотрю условия интересные. Да и не в космос же они планируют меня запустить. Ни с кем из полка я особенно не дружил. Только кормовой стрелок, Денис, мне нравился. Сверхсрочник, старший сержант. Он мне всегда во всем помогал и выпить был не дурак. Мы с ним частенько…
Вспомнил я, что карьера в полку вроде закончилась, а тут до полковника и оклад вдвое, чего не согласиться.
– Я согласен, – говорю, – а жена не чает – когда отсюда вырвемся. У меня двое детей, так что квартиру попрошу двухкомнатную и отдельную.
– Дети у вас разнополые?
– Да.
– Тогда, без проблем, получите трехкомнатную квартиру.
Мы с ним расстались. Я пошел жену радовать. Она даже запищала от радости и у меня на шее повисла. Я, если честно, не очень в такую удачу верил, но через две недели приказ пришел: на меня и на Дениса. Быстро мы контейнеры с манатками загрузили. Ан-12 в ту сторону удачно летел и нас с семьями прямо к новому месту службы доставили.
Там и впрямь две квартиры нас уже ждали. Не после евроремонта, шестидесятые годы, как ни как, но довольно чистые и уютные, почти в центре города. А из УДОСа (управление домами офицерских семей) мебелишку кой какую привезли, на первое время, пока контейнеры придут, перебиться.
Через день автобус за нами приехал. Поехали на аэродром вникать.
На аэродроме мне остальной экипаж представили. Правого летчика, штурмана, второго штурмана, борттехника и двух радистов. Перезнакомились все, стали друг у друга осторожненько выведывать, что, да зачем, да какая цель, какие задачи. Они все на меня смотрят. Наверное, думают:
– Вот он командир, он знает, что к чему.
Но помалкивают. Значит и нам молчать надо.
По ходу дела выясняю, все они на Ту-95 летали. Штурмана из морской авиации, оба с севера, дальние разведчики, а борттехник и радисты из Энгельса.
Тут подполковник к нам подходит:
– Ну, что, ребята познакомились друг с дружкой? Давайте за дело приниматься.
– Товарищ подполковник, а что за дело?
– Как, что за дело? Ваше обычное и вам привычное – летать, надо летать, детям орлиного племени…, – он даже запел тихонько, – а я вас ознакомлю с районом полетов.
– Это понятно, что летать. Но какова цель полетов?
– Я – старший штурман дивизии и мне предписано ознакомить вас с районом полетов и принять зачет по знанию района полетов. А также ознакомить вас с обеспечением района полетов радиотехническими средствами. Кстати, борттехник может быть свободен и лучше ему направиться к старшему инженеру по СД.
Он завел нас в свой штурманский кабинет. Как во всех кабинетах старшего штурмана там стояло два огромных стола для работы с картами, а на стене висела карта доброй четверти земного шара, включая, конечно Советский Союз. Район полетов представлял собой всю восточную часть СССР, от Урала до Берингова пролива и от северного полюса до Памира. Прилично. Но нам и не привыкать. Кто на Ту-95 летал того просторами не запугаешь.
Оба моих штурмана получили карты и занялись их подготовкой. Мы с правым летчиком пошли в штаб ОБАТО узаконить наши отношения с летной столовой и складом летного обмундирования. По ходу выяснилось, что в гарнизоне стоит полк Ан-22 и никакими Ту-95 здесь не пахло. Тогда зачем нас сюда направили, если самолетов нет?
Через несколько дней выяснилось. Жить мы будем здесь, а работать в Казахстане. Мы не успели расстроиться, как нам пояснили:
– Подготовку к полетам вы будете осуществлять здесь. Перед полетами мы будем отвозить вас к месту стоянки вашего Ту-95 на Ан-22. Там вы быстренько, часов 8-10, летаете. Отдохнете и назад. Как вам такой расклад?
– Круто, ничего не скажешь. И как часто будут летные смены?
– Насколько я знаю, одна-две в месяц.
Мы переглянулись. По нашим меркам это совсем ерунда. Вот же кто-то закрутил с этой секретностью!
Вскоре, после того как мы сдали все зачеты наступил день ради которого вся эта каша заваривалась. Мы со своим летным обмундированием прибыли на аэродром. Там сели в Ан-22 и полетели навстречу своей судьбе.
Летели довольно долго, более шести часов. «Антей» зашел на посадку и мягко приземлился. Мы вышли из самолета и осмотрелись. Это был огромный аэродром, расположенный в степной местности. Насколько хватало глаз, местность эта была плоской и ровной как сукно на биллиардном столе. Если бы не КДП и пара двух-трехэтажных строений можно было подумать, что нас превратили в микробов, и мы действительно находимся на поверхности биллиардного стола.
Поразило мизерное количество авиатехники. Аэродром был практически пуст и только Ан-22 и, очевидно, наш, Ту-95, пара вертолетов и два Ан-2 представляли всю авиацию этого пустынного места. Подкатил топливозаправщик, добавил топлива в бездонные емкости Антея и вскоре он улетел. А мы пошли знакомиться с нашим самолетом.
Собственно, знакомится, нужды особой не было. Это был совершенно обычный Ту-95 и только в обстановке, царящей вокруг него, было что-то нам непонятное.
Еще издали мы заметили, что техники обслуживающие этот самолет двигались какой-то шатающейся походкой. При этом они громко, грубо и развязно перекрикивались между собой. Не доходя до самолета метров тридцать, я остановил экипаж и жду доклада от старшего техника. Никто не пошевелился и не посмотрел в нашу сторону. Я начал наливаться гневом. Техники по стоянке ходили нога за ногу. Когда мы подошли поближе я явно учуял запах спиртного. Я сам не сторонник сухого закона, но еще, ни разу не было, чтобы я на стоянку приперся в таком виде:
– Старший техник! – рявкнул я, – Ко мне!
– Да, ща, командир…Тут, я тут, не ори… – какое-то болотное чмо издалека делало успокаивающие жесты. – Смамолет, прктиссски к полету готов. Мы заправили его и, ха-ха-ха, залили полные баки. Слышь, Васссильч, – со смехом обратился он к другому технарю, еле влачившему свое бренное тело, – Как я сказза-алл, ик, мы залили полные баки.
Стоящие поблизости техники разразились долгим идиотским смехом. Не надо было иметь милицейскую трубочку, чтобы убедиться: наземный экипаж был пьян в доску.
– Старший техник самолета! Не знаю вашего звания, но я требую, объясните, что здесь происходит?
– У своей жены будешь требовать, ах-ха-хаха, – залился смехом он, как будто я сказал, что-то очень смешное и еле отдышавшись, продолжил, – у своей жены будешь требовать, ха-ха-ххах, если, ха-ха, если сможжжешшь…
Остальные подхватили этот дурацкий смех, повторяя на все лады «У жены будешь требовать…ха-ха-ха».
Надо было что-то делать. Но тут я заметил, как к самолету подъехал командирский «Газик». Из него вышел представительный полковник. Я скомандовал:
– Экипаж! Становись! Равняйсь! Смирно! Равнение на лево! – круто развернулся и направился строевым шагом к полковнику, – Товарищ полковник, экипаж…
– Вольно, вольно майор, – полковник поприветствовал меня и экипаж, – Ну, что, парни? Готовы к полету?
– Так точно, товарищ полковник, – ответил за всех я, – летный экипаж готов, а вот наземный… Кривые как турецкие ятаганы.
– Знаю, знаю. Но что поделаешь. Придется с этим мириться.
– Да как мирится? Они же все в доску кривые. Я не полечу на таком самолете, который готовили пьяные техники.
– Послушайте, майор, вам не показалось странным, что вам дали квартиры, чуть-ли не под Москвой, полковничью категорию и двойной оклад? И все это за то, что ваш самолет готовят к полету пьяные техники. Поверьте мне, они свое дело знают. И потом, примите свои рабочие места, погоняйте двигатели, убедитесь, что все исправно и запрашивайте взлет. Штурман, вы разобрались со схемами отхода и подхода?
– Так точно, товарищ полковник!
– Тогда по местам, проверьте оборудование и запрашивайтесь.
Через двадцать минут мы были готовы к взлету. Я очень удивлялся составу полетного задания, в котором не было ровным счетом ничего особенного, за исключением того, что маршрут проходил вдалеке от крупных населенных пунктов. Не было поставлено в задании ни разведки, ни бомбометания, ни тактических пусков ракет. Даже не был обозначен рубеж выхода на цель по времени. Создавалось впечатление, что от нас требовалось только пройти по маршруту, без всякой цели. Что мы и сделали. Через восемь часов, мы вышли на тот же аэродром и сели.
Нас встретил отдохнувший, но уже опять пьяный техсостав. Они, бормоча себе что-то под нос хоть и пошатываясь, но довольно сноровисто провели послеполетную подготовку. Денис что-то уж больно шустро сновал среди них.
От нас не потребовали никакого отчета за полет. Не забрали даже бортжурнал у штурмана. Взяли только полетный лист и экипаж, в полном составе, заставили пройти послеполетный медосмотр. Как и предполетный он не выявил ничего особенного, кроме некоторой усталости, вполне естественной после восьми часов полета. Да. Вот еще. Какие-то, тоже пьяные, спецы вытащили почти из под ног радиста серый ящик и погрузили в машину с усиленной охраной. Такой же ящик извлекли из кормовой кабины.
В Ан-22, который ждал нас, чтобы отвезти домой, Денис показал мне горлышко бутылки:
– Что это?
– Технари на стоянке дали. Это спирт. Я нюхал, похоже, чистяк. У меня полный портфель. Говорят, если экипажу захочется выпить, мол, чтобы было что.
– А закусить, наверное, и нечем?
– Обижаешь, командир! Когда стартовый завтрак привозили, я запасся, да и от бортпайков что-то осталось.
В две минуты Денис организовал стол. Но кроме нас с ним никто не захотел выпить. Борттехник съел бутерброд с колбасой, но пить отказался. Сказалась усталость от третьего за сутки полета. А мы с Денисом бутылку спирта уговорили и крепко уснули.
Когда проснулись, самолет уже заходил на посадку. И мы с Денисом хватили еще по соточке:
– Вот это жизнь! – радовался я, – на работу Антеем возят. После работы спиртом поят! А? Класс!
Потом почти месяц мы маялись от безделья. Опять изучали район полетов, а если быть точнее, то всю восточную часть СССР. Через две недели после возвращения нам преподнесли сюрприз. Всем членам экипажа, у которых вышел срок на очередное звание его присвоили, невзирая на несоответствие должностной категории. Моему штурману дали майора, что привело его в полнейший восторг, борттехнику – капитана, а второму штурману, он только недавно старлея получил, и всем сверхсрочникам выписали солидную премию. Одному мне ничего не дали. Но еще через неделю пришел приказ Министра Обороны о присвоении мне звания подполковник.
Я устроил по этому поводу приличный сабантуй, тем более, что командир полка к которому нас прикомандировали спирта не жалел. Но пили его как всегда только мы с Денисом. Остальные ограничивались сухим вином. А штурман и вовсе кроме сока ничего не пил. И вообще все они бледненькие какие-то по сравнению со мной и Денисом выглядели.
Опять прошли мы контроль готовности и нас отвезли «на работу» к нашему самолету. После предполетных указаний мы приняли оборудование, которое находилось в идеальном состоянии, несмотря на то, что техники были еще пьянее, чем в прошлый раз. Они еле ползали по стоянке, говорили заплетающимися языками и смотрели бессмысленными глазами. Но специалисты они были высочайшего класса.
Мы опять выполнили бесцельный спортивный полет, в котором только штурманы тренировались в точности вождения самолета по маршруту и в выходе на цель в заданное время, которое сами себе назначали. Но никто не контролировал качество снимков радиолокатора, по которым можно было легко и объективно оценить точность выхода на поворотные пункты маршрута. Штурману даже обидно стало. И опять сняли с самолета два ящика и увезли их на хорошо охраняемых машинах.
На этот раз сразу попасть, домой не удалось. Антей, прилетевший за нами, погнали по югу, так как Уральский округ проводил учения, и воздушное пространство было занято. Нас посадили в Кустанае, где не было топлива, и мы неделю его ждали. Мне с Денисом скучно не было. Ему опять перед вылетом всучили большую сумку с бутылками спирта. Мы предлагали и другим выпить с нами. Но штурман был трезвенником, второй штурман надеялся, что уж за этот полет ему дадут капитана, а борттехник, хоть и взял бутылочку, но, по-моему, так ее и не выпил, потому что промышлял все больше по женскому вопросу.
Вот так в течении года мы и работали. Один вылет в месяц-полтора и полное дуракаваляние между полетами. Даже старший штурман перестал нами интересоваться, так как мы уже могли состязаться с президентом географического общества в вопросах знания географии Сибири и Дальнего Востока.
Мне и раньше бросалась в глаза бледность штурмана, но пристальное внимание я обратил на него после того как он, ни с того ни с сего, упал в обморок. Я доложил по команде и штурмана положили в лазарет, а потом увезли в госпиталь. На этом наши полеты прекратились. Если я спрашивал, когда будем еще летать, мне отвечали, что после выздоровления штурмана, дескать, мы не можем нарушать режим секретности и готовить вам еще одного штурмана. А что такого секретного мы узнали? Я бы не смог сказать даже под самыми страшными пытками, потому что ровным счетом ничего не знал.
Вскоре заболел второй штурман и один из радистов. Их увезли также как и штурмана. За ними борттехник и второй радист. И только мы с Денисом, по-прежнему радовали окружающих и друг друга здоровым красным цветом своих лиц. Два года мы ждали изменений нашего положения, практически мы появлялись на аэродроме только в день получки. Мне присвоили, теперь досрочно, звание полковника. Нам с Денисом предложили готовить документы на пенсию. В возрасте 37 лет, в звании полковника я был уволен на полную пенсию – двести пятьдесят рублей, что было по тем временам выше крыши.
Наши жены поддерживали отношения с женами других моих парней и в течение пяти лет мы последовательно получали известия о смерти всех членов моего экипажа. И только мы с Денисом до сих пор живы, хотя изрядно облысели и про нас говорят, что вторых таких алкашей еще поискать.
Новые времена. Сейчас все тайное становится явным. Увидел я по телевизору и наш Ту-95, который, оказывается, возил на своем борту активированный атомный реактор. Проверялась система защиты экипажа от радиации, которая оказалась неэффективной. Я, конечно, догадывался, что мы возили и для чего выполнялись эти бесцельные полеты. Но, меньше знаешь, крепче спишь. А крепче спишь – дольше живешь. Мне скоро восемьдесят, на юбилей, если хватит денег, позову Дениса. Сядем с ним, выпьем и помянем наш безвременно ушедший экипаж.
(с) Александр Шипицын
Александр Шипицын
Местный
УКРАСТЬ ЗНАМЯ
Майские праздники начинались с торжественного собрания, проводимого обычно 30-го апреля. И начальник штаба эскадрильи впервые предложил мне покрасоваться на сцене возле знамени. Курсантом мне приходилось бывать в качестве ассистента знаменоносца. Но что бы вот так, держась за древко, нет, не приходилось. Ритуал смены знаменного караула я знал, поэтому только спросил начальника штаба, куда знамя выносить и где меня будет ждать знаменный взвод. А также, где хранится знамя полка? Это на случай, если команда «Боевые знамена вынести!» застигнет меня в тот момент, когда я буду на сцене. На что начальник штаба сказал:
– Ты отстоишь 15 минут и уйдешь со сцены. На этом твоя задача выполнена. Можешь с чистой совестью идти водку пьянствовать.
Всей знаменной группой мы своевременно спрятались за кулисами. В нужный момент, как чертик из табакерки, я выскочил на сцену и, щелкая каблуками новеньких ботинок, походкой Буратино второго года службы, подошел к знамени моего полка. Всего на сцене стояло три знамени, мое крайнее справа. У каждого свой знаменоносец и по два ассистента.
То ли командир дивизии негативно относился к трудящимся всех стран и народов, то ли торопился куда, но, не успел я развернуть носки на ширину ружейного приклада, а подбородок задрать до характерного щелчка в основании черепа, как прозвучала команда «Боевые знамена вынести!» Я так и знал! Но, как солдат роты почетного караула, что при Кремле служит, выполнил поворот направо и «гордо и смело» вынес знамя из зала.
Ритуал проведения торжественного собрания оставлял мне 20 секунд на определение плана дальнейших действий. Выйдя в фойе, я позволил себе оглянуться. Как я и ожидал, никаких следов ни начальника штаба эскадрильи, ни помощника начальника штаба полка, ни командира знаменного взвода. Как выяснилось, все эти достойные лица и примкнувший к ним начальник строевого отдела не ожидали, что собрание так быстро окончится. Они сидели в кафе и пили за здоровье международного рабочего класса. Пока я размышлял, что делать дальше, мимо меня пронесли два знамени. Одно шелковое, алое и одно бордовое, бархатное. Матрос-ассистент, видя мое замешательство, шепнул мне, что надо идти за этими знаменами.
Я живо нарисовал себе в мозгу приятную и торжественную сцену. Первое из пронесенных мимо меня знамен, несомненно, знамя дивизии. Второе, бархатное, боевое знамя соседнего полка. А третье, красиво лежащее на моем плече, боевое знамя нашего полка. Несколько позже я узнал, что боевые знамена бархатными не бывают. Обычно это какие-то переходящие знамена, которыми полк награждается за какие-то заслуги. А скорее безвинно наказывается.
Начальник штаба полка, награжденного таким знаменем, обычно горько рыдал, вытирая слезы бордовым бархатом. Так как вместе с тяжелой фактурой на его плечи грузно ложилась ответственность за целость и сохранность этого переходящего приза.. И если на боевое знамя с его непрактичным алым шелком преддембельный матрос не покушался, то бархатное знамя всегда было вожделенной целью. Знаменный бархат идеально подходил к обложке дембельского альбома. И были печальные случаи, когда при очередном вынесении знамени «на люди», обнаруживалось, что здоровенный лоскут, на одной из сторон отсутствует и уже украшает обложку дембельского альбома заслуженного «дедушки». И если бы не пристальный контроль со стороны начальника штаба, через два призыва от бархатного знамени оставалось бы только украшенное звездной пикой древко.
Итак, я распределил, в своем понимании ситуации, все наличествующие знамена и пришел к следующему выводу. Раз первое знамя дивизионное и за ним следует знамя соседнего 369-го полка, то сам Бог велел мне, знаменоносцу 370-го полка, следовать за ними. Очевидно, тут так принято. Сначала провожают дивизионное знамя до штаба дивизии. Там, возле штаба, желают ему спокойной ночи. Или как-то по-другому расстаются до следующего торжественного собрания. Затем доходят до перекрестка, где расходятся пути следования оставшихся знамен. Там и эти знамена мило прощаются и разносятся каждое в свой штаб. Я прошу благосклонного читателя помнить, что эти мысли роились в голове лейтенанта, малоискушенного во всех хитросплетениях Строевого устава и фактически сложившейся знаменной ситуации. Самое интересное, что реальные пути почти совпадали с возникшей в моей голове схемой.
Когда мы вышли из Дома офицеров, два первых знамени остановились. Справа подошел знаменный взвод и попытался вклиниться между мной и двумя другими знаменами. Но я так глянул на командира знаменного взвода, что он счел за благо со мной не спорить и пристроил свой взвод сразу за мной.
Я нес свое знамя с таким благоговением и печатал шаг с таким старанием, что впереди идущие знаменоносцы даже оборачивались на меня. Это, конечно, отрицательно сказывалось на торжественности процессии, и я сильно негодовал по этому поводу. Еще мне бросилась в глаза какая-то суета за углом Дома офицеров. Там с автоматами стоял еще один знаменный взвод. Я долго ломал себе голову: что это за взвод и что делает? Никакой другой мысли, кроме той, что это запасной взвод, сидящий в засаде и ждущий врага (?), мне в голову не пришло. Не подослали же, в мирное время враги своих гнусных наймитов, чтобы отнять именно у меня святыню нашего полка. Все-таки я, на всякий случай, сократил дистанцию до других знамен.
Я с максимальной гордостью нес по гарнизону шелковое знамя 370-го полка. Изредка косил я по сторонам; не попадется ли мне кто в форме? Пусть только попробует не отдать честь моему символу доблести! Я не знал, что я ему сделаю, и не представлял как, но думаю, ему бы не поздоровилось. К сожалению, кроме патруля нам в форме никто не попался, все сидели на праздничном концерте. А патруль благовоспитанно честь нам отдал.
Мы уже подходили к штабу дивизии, и я старался угадать варианты ритуала трогательного прощания полковых знамен с их дивизионным сюзереном. Но, к моему удивлению и разочарованию все три штандарта, не снижая скорости, продефилировали мимо штаба дивизии. Я даже подумал, может, дивизионный знаменоносец задумался и забыл, куда ему надо. Да, но два ассистента рядом с ним должны были вывести его из забывчивости.
Когда мы подошли к перекрестку, где уж точно мы должны были остановиться для прощания знамен, знаменоносец соседнего полка решительно повернул налево, за ним бархатное знамя. Я замешкался и знаменный взвод, деликатно обогнув меня, устремился к штабу соседнего полка.
Совершенно сбитый с толку, я со своими ассистентами, стоял на перекрестке, и торжественности это зрелище не имело никакой.
– И куда дальше? – уныло спросил я ассистентов, так как разрушение созданных моим воображением ритуалов сильно подорвало мою веру в необходимость воинских церемоний.
– В секретную часть, товарищ лейтенант.
Я знал, что в штабе полка не оборудовано место для поста, где знамя должно находиться под стеклянной призмой и круглосуточной охраной часового. Поэтому я думал, что знамя хранится в кабинете командира полка. Такую прозу, что зачехленное знамя торчит за сейфами с секретной литературой в компании с пыльными рулонами схем нанесения ударов и решений, я воспринять не мог. Это был предпоследний удар по моему идеалистическому романтизму.
Я сдал знамя под роспись очкастому секретчику. А когда вышел из штаба и направился к Дому офицеров, услышал ритмичный топот множества ног и звякающий звук множества автоматов. Из-за угла, прямо на меня выскочила большая группа людей, во главе которой бежал начальник штаба полка. Он был бледен, как голубь мира. Не говоря худого слова, он, с видом отца Федора, допрашивающего Ипполита Матвеевича, куда тот девал сокровища убиенной им тещи, схватил меня за грудки и, пытаясь потрясти, потерял последние силы. С двух сторон меня атаковали начальник строевого отдела и помощник начальника штаба. Начальник штаба эскадрильи и командир знаменного взвода стояли в трех шагах, и в их взорах одобрения не просматривалось. А уже за ними топтался знаменный взвод, явно сожалеющий, что им не выдали патронов к автоматам.
Первое, что сказал начальник штаба полка, когда смог говорить, это:
− Ты, куда знамя дел, сволочь?
− Как куда? В секретную часть.
− Правда? Фф-ф-у! Да ты ж моя умница! – сменил он гнев на милость, – А ты говорил, украл, украл! – повернулся он к своему помощнику.
От всех офицеров хорошо пахло коньяком. А от матросов несло обычным казарменным запахом, подогретого бегом с автоматами. Начальник штаба больше не сердился, а был просто счастлив, что все окончилось благополучно. Правда, несколько позже он устроил выволочку начальнику штаба эскадрильи, за то, что тот плохо меня проинструктировал.
Я до сих пор не пойму, чего они так разволновались? Неужто и вправду решили, что я способен украсть полковое знамя? Значит, и у них воображение, как и у меня - живое и далекое от реальности.
Майские праздники начинались с торжественного собрания, проводимого обычно 30-го апреля. И начальник штаба эскадрильи впервые предложил мне покрасоваться на сцене возле знамени. Курсантом мне приходилось бывать в качестве ассистента знаменоносца. Но что бы вот так, держась за древко, нет, не приходилось. Ритуал смены знаменного караула я знал, поэтому только спросил начальника штаба, куда знамя выносить и где меня будет ждать знаменный взвод. А также, где хранится знамя полка? Это на случай, если команда «Боевые знамена вынести!» застигнет меня в тот момент, когда я буду на сцене. На что начальник штаба сказал:
– Ты отстоишь 15 минут и уйдешь со сцены. На этом твоя задача выполнена. Можешь с чистой совестью идти водку пьянствовать.
Всей знаменной группой мы своевременно спрятались за кулисами. В нужный момент, как чертик из табакерки, я выскочил на сцену и, щелкая каблуками новеньких ботинок, походкой Буратино второго года службы, подошел к знамени моего полка. Всего на сцене стояло три знамени, мое крайнее справа. У каждого свой знаменоносец и по два ассистента.
То ли командир дивизии негативно относился к трудящимся всех стран и народов, то ли торопился куда, но, не успел я развернуть носки на ширину ружейного приклада, а подбородок задрать до характерного щелчка в основании черепа, как прозвучала команда «Боевые знамена вынести!» Я так и знал! Но, как солдат роты почетного караула, что при Кремле служит, выполнил поворот направо и «гордо и смело» вынес знамя из зала.
Ритуал проведения торжественного собрания оставлял мне 20 секунд на определение плана дальнейших действий. Выйдя в фойе, я позволил себе оглянуться. Как я и ожидал, никаких следов ни начальника штаба эскадрильи, ни помощника начальника штаба полка, ни командира знаменного взвода. Как выяснилось, все эти достойные лица и примкнувший к ним начальник строевого отдела не ожидали, что собрание так быстро окончится. Они сидели в кафе и пили за здоровье международного рабочего класса. Пока я размышлял, что делать дальше, мимо меня пронесли два знамени. Одно шелковое, алое и одно бордовое, бархатное. Матрос-ассистент, видя мое замешательство, шепнул мне, что надо идти за этими знаменами.
Я живо нарисовал себе в мозгу приятную и торжественную сцену. Первое из пронесенных мимо меня знамен, несомненно, знамя дивизии. Второе, бархатное, боевое знамя соседнего полка. А третье, красиво лежащее на моем плече, боевое знамя нашего полка. Несколько позже я узнал, что боевые знамена бархатными не бывают. Обычно это какие-то переходящие знамена, которыми полк награждается за какие-то заслуги. А скорее безвинно наказывается.
Начальник штаба полка, награжденного таким знаменем, обычно горько рыдал, вытирая слезы бордовым бархатом. Так как вместе с тяжелой фактурой на его плечи грузно ложилась ответственность за целость и сохранность этого переходящего приза.. И если на боевое знамя с его непрактичным алым шелком преддембельный матрос не покушался, то бархатное знамя всегда было вожделенной целью. Знаменный бархат идеально подходил к обложке дембельского альбома. И были печальные случаи, когда при очередном вынесении знамени «на люди», обнаруживалось, что здоровенный лоскут, на одной из сторон отсутствует и уже украшает обложку дембельского альбома заслуженного «дедушки». И если бы не пристальный контроль со стороны начальника штаба, через два призыва от бархатного знамени оставалось бы только украшенное звездной пикой древко.
Итак, я распределил, в своем понимании ситуации, все наличествующие знамена и пришел к следующему выводу. Раз первое знамя дивизионное и за ним следует знамя соседнего 369-го полка, то сам Бог велел мне, знаменоносцу 370-го полка, следовать за ними. Очевидно, тут так принято. Сначала провожают дивизионное знамя до штаба дивизии. Там, возле штаба, желают ему спокойной ночи. Или как-то по-другому расстаются до следующего торжественного собрания. Затем доходят до перекрестка, где расходятся пути следования оставшихся знамен. Там и эти знамена мило прощаются и разносятся каждое в свой штаб. Я прошу благосклонного читателя помнить, что эти мысли роились в голове лейтенанта, малоискушенного во всех хитросплетениях Строевого устава и фактически сложившейся знаменной ситуации. Самое интересное, что реальные пути почти совпадали с возникшей в моей голове схемой.
Когда мы вышли из Дома офицеров, два первых знамени остановились. Справа подошел знаменный взвод и попытался вклиниться между мной и двумя другими знаменами. Но я так глянул на командира знаменного взвода, что он счел за благо со мной не спорить и пристроил свой взвод сразу за мной.
Я нес свое знамя с таким благоговением и печатал шаг с таким старанием, что впереди идущие знаменоносцы даже оборачивались на меня. Это, конечно, отрицательно сказывалось на торжественности процессии, и я сильно негодовал по этому поводу. Еще мне бросилась в глаза какая-то суета за углом Дома офицеров. Там с автоматами стоял еще один знаменный взвод. Я долго ломал себе голову: что это за взвод и что делает? Никакой другой мысли, кроме той, что это запасной взвод, сидящий в засаде и ждущий врага (?), мне в голову не пришло. Не подослали же, в мирное время враги своих гнусных наймитов, чтобы отнять именно у меня святыню нашего полка. Все-таки я, на всякий случай, сократил дистанцию до других знамен.
Я с максимальной гордостью нес по гарнизону шелковое знамя 370-го полка. Изредка косил я по сторонам; не попадется ли мне кто в форме? Пусть только попробует не отдать честь моему символу доблести! Я не знал, что я ему сделаю, и не представлял как, но думаю, ему бы не поздоровилось. К сожалению, кроме патруля нам в форме никто не попался, все сидели на праздничном концерте. А патруль благовоспитанно честь нам отдал.
Мы уже подходили к штабу дивизии, и я старался угадать варианты ритуала трогательного прощания полковых знамен с их дивизионным сюзереном. Но, к моему удивлению и разочарованию все три штандарта, не снижая скорости, продефилировали мимо штаба дивизии. Я даже подумал, может, дивизионный знаменоносец задумался и забыл, куда ему надо. Да, но два ассистента рядом с ним должны были вывести его из забывчивости.
Когда мы подошли к перекрестку, где уж точно мы должны были остановиться для прощания знамен, знаменоносец соседнего полка решительно повернул налево, за ним бархатное знамя. Я замешкался и знаменный взвод, деликатно обогнув меня, устремился к штабу соседнего полка.
Совершенно сбитый с толку, я со своими ассистентами, стоял на перекрестке, и торжественности это зрелище не имело никакой.
– И куда дальше? – уныло спросил я ассистентов, так как разрушение созданных моим воображением ритуалов сильно подорвало мою веру в необходимость воинских церемоний.
– В секретную часть, товарищ лейтенант.
Я знал, что в штабе полка не оборудовано место для поста, где знамя должно находиться под стеклянной призмой и круглосуточной охраной часового. Поэтому я думал, что знамя хранится в кабинете командира полка. Такую прозу, что зачехленное знамя торчит за сейфами с секретной литературой в компании с пыльными рулонами схем нанесения ударов и решений, я воспринять не мог. Это был предпоследний удар по моему идеалистическому романтизму.
Я сдал знамя под роспись очкастому секретчику. А когда вышел из штаба и направился к Дому офицеров, услышал ритмичный топот множества ног и звякающий звук множества автоматов. Из-за угла, прямо на меня выскочила большая группа людей, во главе которой бежал начальник штаба полка. Он был бледен, как голубь мира. Не говоря худого слова, он, с видом отца Федора, допрашивающего Ипполита Матвеевича, куда тот девал сокровища убиенной им тещи, схватил меня за грудки и, пытаясь потрясти, потерял последние силы. С двух сторон меня атаковали начальник строевого отдела и помощник начальника штаба. Начальник штаба эскадрильи и командир знаменного взвода стояли в трех шагах, и в их взорах одобрения не просматривалось. А уже за ними топтался знаменный взвод, явно сожалеющий, что им не выдали патронов к автоматам.
Первое, что сказал начальник штаба полка, когда смог говорить, это:
− Ты, куда знамя дел, сволочь?
− Как куда? В секретную часть.
− Правда? Фф-ф-у! Да ты ж моя умница! – сменил он гнев на милость, – А ты говорил, украл, украл! – повернулся он к своему помощнику.
От всех офицеров хорошо пахло коньяком. А от матросов несло обычным казарменным запахом, подогретого бегом с автоматами. Начальник штаба больше не сердился, а был просто счастлив, что все окончилось благополучно. Правда, несколько позже он устроил выволочку начальнику штаба эскадрильи, за то, что тот плохо меня проинструктировал.
Я до сих пор не пойму, чего они так разволновались? Неужто и вправду решили, что я способен украсть полковое знамя? Значит, и у них воображение, как и у меня - живое и далекое от реальности.
брат за брата2
Новичок
Старлей Семенов.
У старлея группы РТО С-ва было скверное настроение. Накануне он проиграл в карты наличность(не факт,а домысел по признанию прапоров,игравших с ним) и еще литр спирта. Утром была предварительная подготовка,а он не похмелившись с больной головой явился после развода на стоянку…Походив по стоянкам «бэкфайеров»,он понял,что никто из стартехов ему не нальет до окончания предстоящих полетов. Деваться было некуда, поэтому старлей обратился к деду, сержанту срочной службы С.
Старлей упорно просил достать «хоть бы поллитра спирта для лечения больной дочери! Ведь после прошлых полетов спирт инженер ИАС весь использовал, а стартехи боятся выделить, хотя он у них припрятан. Старлей знал, что механики-деды всегда выручат! Взамен он предлагал всякую помощь и целых 3 рубля…
Помог ему сержант С. Правда получив целый юбилейный рубль, он долго ждал ,когда придет «помощь» от старлея! А старлей поправив свое (а не больной дочери)здоровье , об обещании забыл…Да и сержант об этом понял, увидев «довольное «лицо при посадке в «коробку» на отъезде с аэродрома.
И вот однажды вечером…Три сержанта после отбоя, заходя в сушилку по очереди усугубили 0,5л водочки(большая редкость в гарнизоне)которую ребята заработали за изготовление классных хромачей для арменина из роты охраны. Механики втихаря выпили и покурили «Беломора» по одному никого не тревожа, зная, что ответственным по подразделению был старлей С-в. Чуть позже старлей зашел в сушилку и увидел на подоконнике кружку с «запахом» спиртного и поднял двоих сержантов, которых он выследил выходящими из сушилки.
У старлея было мало благодарностей, поэтому(или нет) он решил «рубануться»!Вызвав с 1 этажа деж.по полку(с его большими сомнениями )старлей отправился с сержантами в санчасть для освидетельствования в употреблении спиртного!
Надев шинели и взяв в дорогу по тюбику зубной пасты ,крепкие и высокие парни вышли в сторону санчасти, старлей их сам угостил сигаретами. В дороге старлей извинялся за обязанность исполнения всех статей устава! А 21-летние сержанты, выпившие по 166,6 гр водки и закусившие картофельным пюре и двумя настоящими котлетками из летной столовой покурив, закусили зубной пастой. Старлей замыкал строй…
Долго их не пускали в санчасть, лишь получив разрешение дежурного по караулам дивизии у сержантов взяли анализ. По наставлениям мед.службы анализ среди срочников могли взять лишь у Л/с из летающих и водителей. Результат у сержантов был отрицательным!
Утром об этом случае знала вся дивизия! Ком.полка Л-ко погрозил сержантам пальчиком, а старлей долго не ходил ответственным за дисциплину эскадрильи! Но и 2 рубля так и не отдал!
Эпилог………Прошло 1-2 месяца и старлей С-в все-таки заступил ответственным…
Походив после отбоя по кубрику и сказав:»Покойной ночи!»,старлей услышал хор механиков-матросов:»Дембель стал на день короче! А старлею х… сосать , нас матросов очень нужно УВАЖАТЬ!» Старлей скомандовал «Подъем!» Но никто не встал,потому что только деж.по полку имеет право поднимать после отбоя! «Я же с вами по хорошему!....»-сказал старлей…и ушел жаловаться к дежурному по полку.
Александр Шипицын
Местный
брат за брата2, Ну и как же, вашу мать, это надо понимать?
Александр Шипицын
Местный
ЛЕТЧИКИ СТАРОЙ ШКОЛЫ
Когда наступила весна, первая наша весна на Дальнем Востоке, попали мы со Стасом на Пирс. Пирс вообще-то с маленькой буквы пишется, но этот по-другому никак писать нельзя. Высококультурное место, потому и Пирсом назывался. Там самые уважаемые люди гарнизона проводили свои субботы и воскресенья.
Мы как попали туда? Я Стаса в лесу потерял и шел, куда глаза глядят, так как в похмелье был и есть хотел – спасу нет! Гляжу, тропа куда-то вниз спускается. Из-за поворота вид открылся − дух захватило. Я впервые Тумнин увидел. Смотрю, сарайчики вдоль изгиба старого русла расположились. Перед сарайчиками на чистом месте человечек у костра возится. Раз возится, значит, готовит что-то. А это, думаю, подходящая компания. Я вниз спустился, ближе подхожу. Тьфу, черт! Варит уху, ни кто иной, как Толя Арищенко. И если был где-то на свете человек, которого я хотел бы видеть еще меньше, чем этого капитана, то имени я его пока не знал. Вредный этот Толя был, помначштаба, и нас, молодежь, гнобил немилосердно. Он распрямился и на меня уставился. А я возьми да и ляпни:
− Есть хочу! И похмелиться надо.
Вы бы видели, как этот гадкий человек заулыбался и засуетился.
− Ой, Санечек, дорогой! А у меня и ушица поспела. Сейчас-сейчас! И стопку налью. Мой же ты дорогой! Вот сюда, сюда садись. Щас-щас-щас-щас…..
Я еще успел подумать: «Вот ведь, гад, изгаляется», но вижу, он большую миску из сарайчика тащит и половник, хлеба и колбасы отрезает и бутылку достает.
− Вот мы сейчас с тобой ушицы из красноперочки отведаем. И здоровьице пошатнувшееся поправим…
− А можно я и Стаса позову?
− Ну, конечно, можно. Зови.
Я из ружья вверх бабахнул. Смотрю, Стас на горе появился и вниз поспешает.
А когда другие уважаемые люди с рыбалки возвращаться стали, Толя им всем рассказывал, как я, без лишних церемоний, ухи и выпивки потребовал. Очень это его растрогало.
Так мы с Анатолием Арищенко друзьями стали, хотя он и много старше меня.
Пирс на реке Тумнин похож на яхт-клуб. Каждый хозяин держал свою моторку в сарае, состоящем из двух отделений: в нижних на катках лодки стояли, они на воду открывались и изнутри на замок запирались, а верхняя камера предназначалась для укрытия хозяина и его гостей от непогоды. Пирс якобы охранялся дедом Пашей, который носил на красном, как клубника, носу такую коллекцию черных угрей, что хотелось его нос в тиски зажать. Деда Паша если и бывал трезвым, то только по недосмотру отдыхающих. Или если длительно погода наимерзейшая стояла, и никого на Пирсе не было.
Деду Паше лет за семьдесят перевалило. То ли из казаков, тех, что еще с Дежневым пришли, то ли просто после войны сослали. Дед плохо видел и плохо слышал, но если где бутылку открывали, на третий стопарь обязательно приходил. Ждал, старый плут, когда подобреют и обязательно нальют. И как узнавал? Сверхъестественным чутьем обладал.
Глянули мы со Стасом на это великолепие, и так нам самим лодкодержателями стать захотелось, что мы два месяца экономили, то есть пили не более чем по бутылке коньяка за выходные, скинулись и купили себе этакое фанерное чудо с мотором на 12 лошадиных сил. Лодка была с двухкамерным сараем и сейфом для мотора в комплекте.
Когда в полку узнали о нашем приобретении, первым высказался Боря Демин:
− Вот, еще два перспективных утопленника в нашем полку.
А готовящийся к дембелю Вениамин, престарелый штурман экипажа, так и не получивший звания капитана и не сильно об этом переживающий, заметил:
− Ну и холостяки пошли! То мотоциклы, то лодки с мотором покупают. Я на третий год офицерской службы себе майку белую купил. И то не знаю, зачем!
− Да, − подхватил Скиба, которому тоже так и не дали капитана, но он и до должности первого штурмана не вырос, − хиба ж це охвицера?
Он так всегда и говорил, с четким украинским акцентом и даже о своих карьерных притязаниях говорил практически по-украински:
− Дайтэ мени капытана, бо з мэнэ вже уси диты змиються.
− Ты помнишь, − продолжил Веньямин, − на что мы деньги тратили?
− А як жеж. Тильки на водку, форму и баб.
− Петрович тогда во Владивосток съездил. Сшил себе парадный мундир из адмиральского крепа и пуговицы на нем позолоченные были. И на кортике позолота была. Вот это был офицер! Жаль, майора ему так на пенсию и не дали. Пил шибко.
− А Кудашкин Петя. Как он в отпуск с шиком ездил. Прилетит, бывало, в Хабаровск. Самолет у него на другой день. Вот он в «Аквариум», ресторан в аэропорту, закатится. Пьет, ест, гуляет вовсю. Ближе к одиннадцати подходит к швейцару и приказывает, чтобы к его выходу пять такси стояло. И десятку ему сует. Швейцар, конечно, под козырек: «Бу сделано, тащщ полковник!» А Кудашкин, вот смехота, он тогда старлеем был, грудь выпятит, пузо подберет и говорит: «Молодец, матрос! Смотри, не подведи». А тот; «Рад стараться!» Еще бы ему не стараться, за червонец можно было весь вечер в ресторане с девахой провести.
− Вот выходит Петро из ресторана, а его пять «Волжанок» (такси) ждут. Он водителей инструктирует: «Ехать за мной, и не отставать!». В переднюю садится сам, а в последнюю фуражку кладет и поехали. Полчаса по Хабаровску поколесят, затем на центральной площади остановятся. Таксисты думают: «Вот сейчас дружков с девками насажает». Какое там! Он поочередно с каждым таксистом рассчитывается и отпускает их. Потом садится на автобус и назад в аэропорт едет. Там, в зале ожидания, ночь перекантуется и улетает. На деньги, что таксистам и швейцару давал, неделю в люксовом номере прожил бы, но нет, не такое у него понятие об офицерском шике было.
− А Васька Соломянный? Тот у ночных старушек самый дорогой букет цветов, бывало, купит и на вокзал едет. Там первой попавшейся женщине с поклонами и реверансами букет вручит и в гостиницу едет.
− А я, помнишь, два года в отпуск не ездил. Денег собралось – куча! Прилетел в Хабаровск. В один ресторан пошел, в Центральной гостинице заночевал, на второй день в другой ресторан, а на пятый день в гарнизон вернулся. Деньги кончились.
− Да, знали люди, на что деньги тратить следует. Настоящие офицеры были, не то что нынешняя молодежь пошла. Вещизм одолел.
− А Октай, когда Джабара провожали? Помнишь? Последняя бутылка шампанского оставалась. Все так выпить хотели, а он, как поезд тронулся, ее об колесо, для счастливой дороги, разбил. Гусар!
Года два мы со Стасом на лодочке нашей катались. А потом он женился. А одному мне лень было с лодкой управляться. То ее привези, то увези. Вот мы следующему поколению лейтенантов ее и продали. Стас мотоцикл купил. А я и сам не помню, куда деньги дел. Не то чтобы пропил, а скорее в отпуске прокатал. А вскоре и сам женился.
А пирс наш в Google map нашел и часто его с удовольствием рассматриваю.
Когда наступила весна, первая наша весна на Дальнем Востоке, попали мы со Стасом на Пирс. Пирс вообще-то с маленькой буквы пишется, но этот по-другому никак писать нельзя. Высококультурное место, потому и Пирсом назывался. Там самые уважаемые люди гарнизона проводили свои субботы и воскресенья.
Мы как попали туда? Я Стаса в лесу потерял и шел, куда глаза глядят, так как в похмелье был и есть хотел – спасу нет! Гляжу, тропа куда-то вниз спускается. Из-за поворота вид открылся − дух захватило. Я впервые Тумнин увидел. Смотрю, сарайчики вдоль изгиба старого русла расположились. Перед сарайчиками на чистом месте человечек у костра возится. Раз возится, значит, готовит что-то. А это, думаю, подходящая компания. Я вниз спустился, ближе подхожу. Тьфу, черт! Варит уху, ни кто иной, как Толя Арищенко. И если был где-то на свете человек, которого я хотел бы видеть еще меньше, чем этого капитана, то имени я его пока не знал. Вредный этот Толя был, помначштаба, и нас, молодежь, гнобил немилосердно. Он распрямился и на меня уставился. А я возьми да и ляпни:
− Есть хочу! И похмелиться надо.
Вы бы видели, как этот гадкий человек заулыбался и засуетился.
− Ой, Санечек, дорогой! А у меня и ушица поспела. Сейчас-сейчас! И стопку налью. Мой же ты дорогой! Вот сюда, сюда садись. Щас-щас-щас-щас…..
Я еще успел подумать: «Вот ведь, гад, изгаляется», но вижу, он большую миску из сарайчика тащит и половник, хлеба и колбасы отрезает и бутылку достает.
− Вот мы сейчас с тобой ушицы из красноперочки отведаем. И здоровьице пошатнувшееся поправим…
− А можно я и Стаса позову?
− Ну, конечно, можно. Зови.
Я из ружья вверх бабахнул. Смотрю, Стас на горе появился и вниз поспешает.
А когда другие уважаемые люди с рыбалки возвращаться стали, Толя им всем рассказывал, как я, без лишних церемоний, ухи и выпивки потребовал. Очень это его растрогало.
Так мы с Анатолием Арищенко друзьями стали, хотя он и много старше меня.
Пирс на реке Тумнин похож на яхт-клуб. Каждый хозяин держал свою моторку в сарае, состоящем из двух отделений: в нижних на катках лодки стояли, они на воду открывались и изнутри на замок запирались, а верхняя камера предназначалась для укрытия хозяина и его гостей от непогоды. Пирс якобы охранялся дедом Пашей, который носил на красном, как клубника, носу такую коллекцию черных угрей, что хотелось его нос в тиски зажать. Деда Паша если и бывал трезвым, то только по недосмотру отдыхающих. Или если длительно погода наимерзейшая стояла, и никого на Пирсе не было.
Деду Паше лет за семьдесят перевалило. То ли из казаков, тех, что еще с Дежневым пришли, то ли просто после войны сослали. Дед плохо видел и плохо слышал, но если где бутылку открывали, на третий стопарь обязательно приходил. Ждал, старый плут, когда подобреют и обязательно нальют. И как узнавал? Сверхъестественным чутьем обладал.
Глянули мы со Стасом на это великолепие, и так нам самим лодкодержателями стать захотелось, что мы два месяца экономили, то есть пили не более чем по бутылке коньяка за выходные, скинулись и купили себе этакое фанерное чудо с мотором на 12 лошадиных сил. Лодка была с двухкамерным сараем и сейфом для мотора в комплекте.
Когда в полку узнали о нашем приобретении, первым высказался Боря Демин:
− Вот, еще два перспективных утопленника в нашем полку.
А готовящийся к дембелю Вениамин, престарелый штурман экипажа, так и не получивший звания капитана и не сильно об этом переживающий, заметил:
− Ну и холостяки пошли! То мотоциклы, то лодки с мотором покупают. Я на третий год офицерской службы себе майку белую купил. И то не знаю, зачем!
− Да, − подхватил Скиба, которому тоже так и не дали капитана, но он и до должности первого штурмана не вырос, − хиба ж це охвицера?
Он так всегда и говорил, с четким украинским акцентом и даже о своих карьерных притязаниях говорил практически по-украински:
− Дайтэ мени капытана, бо з мэнэ вже уси диты змиються.
− Ты помнишь, − продолжил Веньямин, − на что мы деньги тратили?
− А як жеж. Тильки на водку, форму и баб.
− Петрович тогда во Владивосток съездил. Сшил себе парадный мундир из адмиральского крепа и пуговицы на нем позолоченные были. И на кортике позолота была. Вот это был офицер! Жаль, майора ему так на пенсию и не дали. Пил шибко.
− А Кудашкин Петя. Как он в отпуск с шиком ездил. Прилетит, бывало, в Хабаровск. Самолет у него на другой день. Вот он в «Аквариум», ресторан в аэропорту, закатится. Пьет, ест, гуляет вовсю. Ближе к одиннадцати подходит к швейцару и приказывает, чтобы к его выходу пять такси стояло. И десятку ему сует. Швейцар, конечно, под козырек: «Бу сделано, тащщ полковник!» А Кудашкин, вот смехота, он тогда старлеем был, грудь выпятит, пузо подберет и говорит: «Молодец, матрос! Смотри, не подведи». А тот; «Рад стараться!» Еще бы ему не стараться, за червонец можно было весь вечер в ресторане с девахой провести.
− Вот выходит Петро из ресторана, а его пять «Волжанок» (такси) ждут. Он водителей инструктирует: «Ехать за мной, и не отставать!». В переднюю садится сам, а в последнюю фуражку кладет и поехали. Полчаса по Хабаровску поколесят, затем на центральной площади остановятся. Таксисты думают: «Вот сейчас дружков с девками насажает». Какое там! Он поочередно с каждым таксистом рассчитывается и отпускает их. Потом садится на автобус и назад в аэропорт едет. Там, в зале ожидания, ночь перекантуется и улетает. На деньги, что таксистам и швейцару давал, неделю в люксовом номере прожил бы, но нет, не такое у него понятие об офицерском шике было.
− А Васька Соломянный? Тот у ночных старушек самый дорогой букет цветов, бывало, купит и на вокзал едет. Там первой попавшейся женщине с поклонами и реверансами букет вручит и в гостиницу едет.
− А я, помнишь, два года в отпуск не ездил. Денег собралось – куча! Прилетел в Хабаровск. В один ресторан пошел, в Центральной гостинице заночевал, на второй день в другой ресторан, а на пятый день в гарнизон вернулся. Деньги кончились.
− Да, знали люди, на что деньги тратить следует. Настоящие офицеры были, не то что нынешняя молодежь пошла. Вещизм одолел.
− А Октай, когда Джабара провожали? Помнишь? Последняя бутылка шампанского оставалась. Все так выпить хотели, а он, как поезд тронулся, ее об колесо, для счастливой дороги, разбил. Гусар!
Года два мы со Стасом на лодочке нашей катались. А потом он женился. А одному мне лень было с лодкой управляться. То ее привези, то увези. Вот мы следующему поколению лейтенантов ее и продали. Стас мотоцикл купил. А я и сам не помню, куда деньги дел. Не то чтобы пропил, а скорее в отпуске прокатал. А вскоре и сам женился.
А пирс наш в Google map нашел и часто его с удовольствием рассматриваю.
Александр Шипицын
Местный
3.12 ВОТ ОНИ, НЕГОДЯИ!
Толю Салатко все-таки выставили из штаба полка на стоянку. Чего он сильно опасался (см. рассказ «Взлет по готовности») и что, в силу его бездеятельности как коменданта штаба полка, все же произошло. Получив пинок от начальника штаба, он не поспешил за утешением в заскорузлые объятия инженерской службы. Эта служба сулила длительное пребывание на морозе, ветре, солнцепеке, а также воздействие прочих неблагоприятных факторов на организм, изнеженный райскими штабными условиями.
Летать тоже не очень хотелось. Особенно в полку с буковками дд – дальнего действия, обещающими длительное, до 14 часов, пребывание в тесной кабине воздушного стрелка. Мало того, мизерный шанс попасть в авиакатастрофу тоже постоянно давил на мозги. Все это претило деятельной натуре Анатолия. А перспектива сидеть, сложа руки, в кабине самолета без малейших личных выгод доводила его отчаяния. Правда, кум, прапорщик Максименко, воздушный стрелок-радист, по секрету сообщил ему, что и в воздухе для человека с головой есть определенные возможности. Сам он, например, весь полет, вяжет рыбацкие сети, накинув заготовку на прицельную станцию. Единственное, что отвлекает от производственного процесса, это необходимость каждые полчаса докладывать о своем самочувствии.
Салатко быстро освоил этот нехитрый промысел, благо капроновых нитей и веревок на аэродроме валялось в неимоверных количествах. Узнав, что хорошую двадцатиметровую сеть можно легко продать за пятьдесят рублей, он написал рапорт, прошел медкомиссию и вскоре стоял в строю экипажа командира эскадрильи в качестве воздушного стрелка.
Оказалось, что быть командиром огневых установок, КОУ, или как их еще любовно называли – зоркий глаз в ж…пе командира, совершенно не обременительно и не опасно. Кроме того, это приносило некоторые материальные выгоды: небольшое повышение оклада, выслуга – год за два, питание в летной столовой, отпуск – 45 суток и летное обмундирование.
Он принимал самое деятельное участие во всех попойках, имевших место в экипажах и эскадрильях. Так как он не считал обременительной роль гонца, его материальный вклад в это дело был чисто символическим, а иногда кое-что даже оставалось, в зависимости от масштаба выпивки. При этом он врал настолько убедительно, что ни у кого не возникало и тени сомнения на его счет. Толя очень неплохо играл в главную авиационную игру «Храп» и никогда не нес тяжести поражения. Наоборот, те, кому посчастливилось играть с ним в паре, всегда были удовлетворены результатом игры.
Я к тому времени своей рассудительностью, справедливостью, и мизерным продвижением по служебной лестнице занял в эскадрильской иерархии место неформального лидера. Ко мне частенько обращались при разрешении мелких споров и конфликтов правые летчики, штурманы и прапорщики. Техники при разрешении конфликтов использовали способы и аргументы, далекие от цивилизованных, и в моих услугах не нуждались.
Как-то субботним вечером на полевом аэродроме я испытывал некоторую неудовлетворенность своим состоянием. После бани я выпил всего литр пива и бутылку водки на двоих с моим вторым штурманом. Кто-то его куда-то пригласил, и он испарился. А полбутылки водки, даже в компании с литром пива – это состояние далекое от нормы субботней интоксикации, принятой в нашем полку. Я стоял на крыльце и курил, успокаивая себя мыслями о том, как хорошо быть трезвым. «Вот, – говорил я себе, – сегодня ты, наконец, ляжешь спать честным, порядочным человеком. И тебя не будет жечь позор на построении в понедельник. Если и воскресенье пройдет так же удачно. Хотя. Кто ж его знает?»
Тут то и появился Салатко:
− Флагман, я давно хотел выпить с тобой. Пошли в мою комнату. У меня там спрятаны две бутылки водки.
− Ого! − подумал я, отбрасывая мысли о будущем порядочного человека.
− Да, что ты Толя! Неудобно как-то. Я свою норму сегодня выпил, и внести свой вклад, просто нечем.
− Что ты, Анатольич! Какой вклад? Могу я просто угостить хорошего человека? Вот так, без всякой выгоды. Просто ты мне как человек нравишься.
«− А ведь он прав. Простой прапорщик, а какой душевный человек! Разглядел мои драгоценные душевные качества. Такие душевные порывы достойны всякого одобрения», а вслух сказал:
– Раз ты так настаиваешь, то конечно. Я тебя тоже уважаю за твою деятельную и честную натуру. Пошли.
Когда мы зашли в комнату, где жил его экипаж, Толя, развил кипучую деятельность. Он поправил косо стоящий стол, поставил два табурета. Протер чьим-то полотенцем два стакана. Положил на стол две вилки, которые он нашел в выдвижном ящике тумбочки. Оставалось только салфетки под подбородком повязать.
Затем полез под подушку на своей койке. Пошарил там рукой и уставился на меня. Очевидно, результаты поисков его не удовлетворили, так как он просунул руку под простыню. Затем заглянул в свой портфель и обшарил тумбочку. Водки нигде не было. Лицо его выражало полную растерянность и недоумение. Из чего я сделал вывод, что угощение не состоится, и стал потихоньку подниматься, радуясь, что белоснежные салфетки в лётческом обиходе не приняты. Ничего, утешал я сам себя, жизнь состоит из разочарований. Но Толя, заметив мое состояние, кинулся меня успокаивать.
− Флагман, я знаю, куда все подевалось. А ведь было две бутылки водки, четыре пива, корюшка, консервы из краба, колбаса. Вот, думаю, угощу флагмана, а они это все украли.
− Так кто все это украл?
− Да они, эти засранцы. Два новеньких.
К нам в эскадрилью действительно почти год назад поступили два прапорщика маленького роста на должность стрелков-радистов. Так как мы с Толей прослужили тут уже больше пяти лет, прапорщики для нас были новенькими. Одного я не мог понять, как это они пошли на воровство? В нашей эскадрилье дальше пропажи мыла в умывальнике дело не заходило. Да и то Евгений Иванович изводил на носки. Бывало, кто мыло свое туалетное в умывальнике забудет, он кричит:
−Мужики, идите быстренько носки стирать. Какой-то чудак мыло в умывальнике забыл. Хорошее, дорогое мыло, – и сам тут же бежал за носками.
− Не может быть, чтобы они все это украли, – усомнился я.
− Они, они, больше некому. Пойдем. Я знаю, где они расположились. Они еще перед обедом договаривались.
Меня очень возмутил сам факт кражи. Как, украсть у своего боевого товарища купленную на его кровные деньги водку!? Тем более именно тогда, когда он решил угостить своего боевого товарища, то есть меня. Эта мысль меня злила больше всего. Толя шел рядом и всячески подогревал во мне чувство горькой обиды за поруганную справедливость и наплевательское отношение к войсковому товариществу. Я решил как следует отчитать похитителей.
Мы нырнули в темень сахалинских кустов. В этой части территории комендатуры они росли не слишком густо, давая приют влюбленным и озабоченным летчикам и их столовским подружкам.
Толя вел меня быстро и уверенно. Вскоре среди кустов замелькал слабенький огонек карманного фонарика, приспособленного для освещения позднего пикника. В его неярком свете я увидел ящик, перевернутый вверх дном и накрытый газетой. Вокруг ящика сидели два наших «новеньких» прапорщика и две не самые молодые официантки из летной столовой. Одна из них, Людмила, запомнилась мне тем, что скандалила, добиваясь, чтобы и ее послали в командировку на Сахалин. Отстаивая свое право, она кричала:
− Конечно, только молодых берут. А они и не отказываются. Еще бы, ведь там на каждую по ведру х…ев и по корзине яиц!
Видно она отстояла право на свое ведро и корзину.
Завидев прапорщиков, Толя закричал:
− Вот они, негодяи! Саня, держи их.
Правда, гнева в его возгласах не слышалось. И молодые похитители не спешили спасаться бегством. Наоборот, они выглядели скорее раздосадованными, чем испуганными, при нашем появлении.
− Что ж вы у товарищей своих тащите? − обратился я к тому, что сидел ближе ко мне.
Он только открыл рот, чтобы возразить, но Толя потоком упреков и обвинений прервал его и потом, обращаясь ко мне, сказал:
− Что ты их слушаешь, вот, все на столе стоит. И водка и пиво и колбаса. Наливай и пей, – при этом он действительно налил водку в два стакана. Один протянул мне, а другой не чокаясь, вылил себе в рот и одним глотком поглотил налитое.
Я недоуменно посмотрел на молодых прапорщиков. Тот, что собирался возражать, подбодрил меня:
− Пейте, флагман, пейте!
Я выпил водку, распорядился на свой счет закуской и опять повернулся к прапорщикам:
− Так как это получилось, что вы…
Но тут Толя, закуривая, замычал:
− Не слушай ты их, они тебе наговорят.
Краем глаза в неярком свете фонарика я успел заметить, что Толя уже обнимает одну из официанток, а она хохочет и отбивается. Мне стало что-то неуютно и я встал. Затем, поманив одного из «похитителей», отошел с ним в темноту.
− Рассказывай, что тут происходит?
− Анатольич, ничего тут не происходит. Мы договорились с телками на вечер накрыть здесь поляну. Толян стоял рядом с нами в магазине и слышал, как мы с Витьком обсуждали, что брать, что не брать. Он сказал, что если мы его не угостим, он сам придет. Мы ему − фигу! Так он с вами приперся. Одного его мы бы вытолкали, а с вами…. Нет, вы не думайте, нам не жалко…пожалуйста.
Я извинился перед ребятами и пошел в сторону общежития. Поворачиваясь, я заметил, что Толя наливал себе второй стакан, не выпуская из цепких объятий полноватый стан Людмилы. А когда я, с трудом находя в темноте дорогу, пробирался среди кустов, вслед мне неслось трио: два женских голоса и один мужской:
– Вот кто-то с горочки спустился…
Вскоре к ним присоединились еще два слабеньких мужских. А я подходил к общаге и думал: «Как хорошо, что я все-таки лягу сегодня спать честным человеком».
Толю Салатко все-таки выставили из штаба полка на стоянку. Чего он сильно опасался (см. рассказ «Взлет по готовности») и что, в силу его бездеятельности как коменданта штаба полка, все же произошло. Получив пинок от начальника штаба, он не поспешил за утешением в заскорузлые объятия инженерской службы. Эта служба сулила длительное пребывание на морозе, ветре, солнцепеке, а также воздействие прочих неблагоприятных факторов на организм, изнеженный райскими штабными условиями.
Летать тоже не очень хотелось. Особенно в полку с буковками дд – дальнего действия, обещающими длительное, до 14 часов, пребывание в тесной кабине воздушного стрелка. Мало того, мизерный шанс попасть в авиакатастрофу тоже постоянно давил на мозги. Все это претило деятельной натуре Анатолия. А перспектива сидеть, сложа руки, в кабине самолета без малейших личных выгод доводила его отчаяния. Правда, кум, прапорщик Максименко, воздушный стрелок-радист, по секрету сообщил ему, что и в воздухе для человека с головой есть определенные возможности. Сам он, например, весь полет, вяжет рыбацкие сети, накинув заготовку на прицельную станцию. Единственное, что отвлекает от производственного процесса, это необходимость каждые полчаса докладывать о своем самочувствии.
Салатко быстро освоил этот нехитрый промысел, благо капроновых нитей и веревок на аэродроме валялось в неимоверных количествах. Узнав, что хорошую двадцатиметровую сеть можно легко продать за пятьдесят рублей, он написал рапорт, прошел медкомиссию и вскоре стоял в строю экипажа командира эскадрильи в качестве воздушного стрелка.
Оказалось, что быть командиром огневых установок, КОУ, или как их еще любовно называли – зоркий глаз в ж…пе командира, совершенно не обременительно и не опасно. Кроме того, это приносило некоторые материальные выгоды: небольшое повышение оклада, выслуга – год за два, питание в летной столовой, отпуск – 45 суток и летное обмундирование.
Он принимал самое деятельное участие во всех попойках, имевших место в экипажах и эскадрильях. Так как он не считал обременительной роль гонца, его материальный вклад в это дело был чисто символическим, а иногда кое-что даже оставалось, в зависимости от масштаба выпивки. При этом он врал настолько убедительно, что ни у кого не возникало и тени сомнения на его счет. Толя очень неплохо играл в главную авиационную игру «Храп» и никогда не нес тяжести поражения. Наоборот, те, кому посчастливилось играть с ним в паре, всегда были удовлетворены результатом игры.
Я к тому времени своей рассудительностью, справедливостью, и мизерным продвижением по служебной лестнице занял в эскадрильской иерархии место неформального лидера. Ко мне частенько обращались при разрешении мелких споров и конфликтов правые летчики, штурманы и прапорщики. Техники при разрешении конфликтов использовали способы и аргументы, далекие от цивилизованных, и в моих услугах не нуждались.
Как-то субботним вечером на полевом аэродроме я испытывал некоторую неудовлетворенность своим состоянием. После бани я выпил всего литр пива и бутылку водки на двоих с моим вторым штурманом. Кто-то его куда-то пригласил, и он испарился. А полбутылки водки, даже в компании с литром пива – это состояние далекое от нормы субботней интоксикации, принятой в нашем полку. Я стоял на крыльце и курил, успокаивая себя мыслями о том, как хорошо быть трезвым. «Вот, – говорил я себе, – сегодня ты, наконец, ляжешь спать честным, порядочным человеком. И тебя не будет жечь позор на построении в понедельник. Если и воскресенье пройдет так же удачно. Хотя. Кто ж его знает?»
Тут то и появился Салатко:
− Флагман, я давно хотел выпить с тобой. Пошли в мою комнату. У меня там спрятаны две бутылки водки.
− Ого! − подумал я, отбрасывая мысли о будущем порядочного человека.
− Да, что ты Толя! Неудобно как-то. Я свою норму сегодня выпил, и внести свой вклад, просто нечем.
− Что ты, Анатольич! Какой вклад? Могу я просто угостить хорошего человека? Вот так, без всякой выгоды. Просто ты мне как человек нравишься.
«− А ведь он прав. Простой прапорщик, а какой душевный человек! Разглядел мои драгоценные душевные качества. Такие душевные порывы достойны всякого одобрения», а вслух сказал:
– Раз ты так настаиваешь, то конечно. Я тебя тоже уважаю за твою деятельную и честную натуру. Пошли.
Когда мы зашли в комнату, где жил его экипаж, Толя, развил кипучую деятельность. Он поправил косо стоящий стол, поставил два табурета. Протер чьим-то полотенцем два стакана. Положил на стол две вилки, которые он нашел в выдвижном ящике тумбочки. Оставалось только салфетки под подбородком повязать.
Затем полез под подушку на своей койке. Пошарил там рукой и уставился на меня. Очевидно, результаты поисков его не удовлетворили, так как он просунул руку под простыню. Затем заглянул в свой портфель и обшарил тумбочку. Водки нигде не было. Лицо его выражало полную растерянность и недоумение. Из чего я сделал вывод, что угощение не состоится, и стал потихоньку подниматься, радуясь, что белоснежные салфетки в лётческом обиходе не приняты. Ничего, утешал я сам себя, жизнь состоит из разочарований. Но Толя, заметив мое состояние, кинулся меня успокаивать.
− Флагман, я знаю, куда все подевалось. А ведь было две бутылки водки, четыре пива, корюшка, консервы из краба, колбаса. Вот, думаю, угощу флагмана, а они это все украли.
− Так кто все это украл?
− Да они, эти засранцы. Два новеньких.
К нам в эскадрилью действительно почти год назад поступили два прапорщика маленького роста на должность стрелков-радистов. Так как мы с Толей прослужили тут уже больше пяти лет, прапорщики для нас были новенькими. Одного я не мог понять, как это они пошли на воровство? В нашей эскадрилье дальше пропажи мыла в умывальнике дело не заходило. Да и то Евгений Иванович изводил на носки. Бывало, кто мыло свое туалетное в умывальнике забудет, он кричит:
−Мужики, идите быстренько носки стирать. Какой-то чудак мыло в умывальнике забыл. Хорошее, дорогое мыло, – и сам тут же бежал за носками.
− Не может быть, чтобы они все это украли, – усомнился я.
− Они, они, больше некому. Пойдем. Я знаю, где они расположились. Они еще перед обедом договаривались.
Меня очень возмутил сам факт кражи. Как, украсть у своего боевого товарища купленную на его кровные деньги водку!? Тем более именно тогда, когда он решил угостить своего боевого товарища, то есть меня. Эта мысль меня злила больше всего. Толя шел рядом и всячески подогревал во мне чувство горькой обиды за поруганную справедливость и наплевательское отношение к войсковому товариществу. Я решил как следует отчитать похитителей.
Мы нырнули в темень сахалинских кустов. В этой части территории комендатуры они росли не слишком густо, давая приют влюбленным и озабоченным летчикам и их столовским подружкам.
Толя вел меня быстро и уверенно. Вскоре среди кустов замелькал слабенький огонек карманного фонарика, приспособленного для освещения позднего пикника. В его неярком свете я увидел ящик, перевернутый вверх дном и накрытый газетой. Вокруг ящика сидели два наших «новеньких» прапорщика и две не самые молодые официантки из летной столовой. Одна из них, Людмила, запомнилась мне тем, что скандалила, добиваясь, чтобы и ее послали в командировку на Сахалин. Отстаивая свое право, она кричала:
− Конечно, только молодых берут. А они и не отказываются. Еще бы, ведь там на каждую по ведру х…ев и по корзине яиц!
Видно она отстояла право на свое ведро и корзину.
Завидев прапорщиков, Толя закричал:
− Вот они, негодяи! Саня, держи их.
Правда, гнева в его возгласах не слышалось. И молодые похитители не спешили спасаться бегством. Наоборот, они выглядели скорее раздосадованными, чем испуганными, при нашем появлении.
− Что ж вы у товарищей своих тащите? − обратился я к тому, что сидел ближе ко мне.
Он только открыл рот, чтобы возразить, но Толя потоком упреков и обвинений прервал его и потом, обращаясь ко мне, сказал:
− Что ты их слушаешь, вот, все на столе стоит. И водка и пиво и колбаса. Наливай и пей, – при этом он действительно налил водку в два стакана. Один протянул мне, а другой не чокаясь, вылил себе в рот и одним глотком поглотил налитое.
Я недоуменно посмотрел на молодых прапорщиков. Тот, что собирался возражать, подбодрил меня:
− Пейте, флагман, пейте!
Я выпил водку, распорядился на свой счет закуской и опять повернулся к прапорщикам:
− Так как это получилось, что вы…
Но тут Толя, закуривая, замычал:
− Не слушай ты их, они тебе наговорят.
Краем глаза в неярком свете фонарика я успел заметить, что Толя уже обнимает одну из официанток, а она хохочет и отбивается. Мне стало что-то неуютно и я встал. Затем, поманив одного из «похитителей», отошел с ним в темноту.
− Рассказывай, что тут происходит?
− Анатольич, ничего тут не происходит. Мы договорились с телками на вечер накрыть здесь поляну. Толян стоял рядом с нами в магазине и слышал, как мы с Витьком обсуждали, что брать, что не брать. Он сказал, что если мы его не угостим, он сам придет. Мы ему − фигу! Так он с вами приперся. Одного его мы бы вытолкали, а с вами…. Нет, вы не думайте, нам не жалко…пожалуйста.
Я извинился перед ребятами и пошел в сторону общежития. Поворачиваясь, я заметил, что Толя наливал себе второй стакан, не выпуская из цепких объятий полноватый стан Людмилы. А когда я, с трудом находя в темноте дорогу, пробирался среди кустов, вслед мне неслось трио: два женских голоса и один мужской:
– Вот кто-то с горочки спустился…
Вскоре к ним присоединились еще два слабеньких мужских. А я подходил к общаге и думал: «Как хорошо, что я все-таки лягу сегодня спать честным человеком».
Александр Шипицын
Местный
РАССЕЯННОСТЬ
Рассеянность человеку от Бога дается. Для того, чтобы он либо с Богом общался, либо, используя Божью искру, осветил для себя что-то такое, что людям пользу принесет и Человечество по неисповедимому пути Божьему вперед, хоть на миллиметр, продвинет. Рассеянность тоже разная бывает. Если рассеянность Богом ниспослана на человека, то в результате ее вреда человеку не будет.
Вот, скажем, иду я в летную столовую летом, а там на вешалке противогаз висит. Вчера тревога была, вот какой-то растяпа его и забыл. Того и гляди кто прихватит. А там один фильтр чего стоит. Сквозь него хорошо самогон фильтровать. Правда, если самогону не меньше трех литров. А если меньше то вон на Кубе самогон из местного корня гнали, всего граммов шестьсот нагнали, очень уж попробовать хотели, но побоялись и решили через фильтр прогнать. Так весь самогон внутри и остался. Ни капли наружу не вышло, сколько ни трясли. Висит, значит, этот противогаз день, висит второй, третий. Неделю провисел. И я, как мимо иду, товарищам своим показываю: вот ведь растяпа какая, повесил противогаз на вешалку, мимо ходит, а не замечает, что его противогаз висит. Чей же думаю это противогаз? Подошел, бирку читаю. Батюшки! Мой противогаз! Мой! Это я целую неделю мимо него ходил и пальцем показывал. И никто не утащил. Значит, мыслями я полезными и благочестивыми переполнен был. А вот о чем я думал? На радостях, что противогаз не стащили, я и забыл. Вот голова!
Или в другой раз взял я свой «Москвич» из гаража и на аэродром поехал. А потом в соседний поселок съездил, затем еще в один. И так целый день мотался. Вечером подъезжаю к гаражу, а он настежь распахнут! А там у меня и куча инструментов, и бочка семы соленой, и бензин в специальном баке, припрятан. И дефицитная, по тем временам, паяльная лампа. Все в цельности и сохранности. А Витюшка не успел от своего гаража и на двадцать метров отойти, как у него трехлитровую банку самогона снесли. А он ругаться к соседу ходил, что тот деньги в долг взял, а назад не отдает. Вот видите, я весь день общественные вопросы решал, и у меня ни гвоздочка не поцупили, а Витек из-за денег ругаться ходил, вот Бог его черной рассеянностью и наказал.
А то я с глубокого похмелья в магазин в рабочее время пошел. Пару бутылок пива, чтоб здоровье поправить, взял. Иду назад, хитрый такой, бутылки с пивом в черный пакет, чтоб никто не догадался, положил. Все мечтаю, как я в кабинетике своем закроюсь, как пиво втихомолку выгульгаю, и будет мне покой и радость душевная до самого вечера. А вечером жена ужин накроет, а я подкачусь к ней. Небось, «сто грамм» мне нальет. Я почему «сто грамм» в кавычки поставил? Потому что еще ни в одной бутылке капли на дне не оставлял. Вот иду я из магазина, весь в приятные мысли погруженный и по рассеянности бумажник в задний карман положил. А это все равно, что сам «щипачам» в руки положил. Тю-тю лопатничек мой. Я только вечером хватился. А там 800 долларов, специально на отпуск валюту обменял, 1200 гривен личной заначки и все мыслимые документы. Права, техпаспорт, пенсионное, ветеранское, чернобыльское удостоверения. Еще кое-какие важные документы. Господь меня, конечно, рукой вора за мысли неправедные наказал, но государство родимое, которому я сын законопослушный и налогоплательщик исправный, так меня вздрючило, когда документы восстанавливал, что вор по сравнению с ним, с государством то есть, мне братом родным показался. Вот так меня рассеянностью Бог за мысли греховные и покарал. И вообще мною замечено: чем тяжелее похмелье, тем сложнее проблемы на утро наваливаются и тем больше их.
Или приехал я на завод. Где-то брюки выпачкал. Поставил ногу на бордюр, нагнулся и чищу их. Еще на часы глянул: полпервого. Потом с начальником производства туда-сюда походили. Умные мысли нас посетили, как рабочим жизнь облегчить, а зарплату увеличить. Часа полтора ходили. Потом я в заводской буфет зашел. Перекусил немножко. Полез за бумажником во внутренний карман пиджака, а бумажничка-то тю-тю, и нет. Я подумал, что дома его оставил. Буфетчицу успокоил, заплачу, мол, потом, половину, может быть. Да она и не сомневается: генеральный директор и несчастную вдову на десятку обжулит? Хотя и такое бывало, но только не со мной. И вот иду я по заводу в мысли благие погружен, о благополучии рабочих пекусь. Глядь, а на том самом месте, где брюки чистил, бумажник мой, изрядно толстенький, лежит, и хоть бы гривешка из него пропала. Полтора часа на открытом месте, на самом виду лежал. Сколько людей мимо прошло и никто ничего. При этом частенько наши работники жаловались, что кто-то у них из карманов в раздевалке мелочь подчищает. А вот мой бумажник не попался на глаза нечестному человеку.
Вот такие дела. Если по благой рассеянности потерял чего, все вернется. А если о греховном думал, все, пиши пропало. Вспомните ваши пропажи и потери. А не так ли и у вас было?
Рассеянность человеку от Бога дается. Для того, чтобы он либо с Богом общался, либо, используя Божью искру, осветил для себя что-то такое, что людям пользу принесет и Человечество по неисповедимому пути Божьему вперед, хоть на миллиметр, продвинет. Рассеянность тоже разная бывает. Если рассеянность Богом ниспослана на человека, то в результате ее вреда человеку не будет.
Вот, скажем, иду я в летную столовую летом, а там на вешалке противогаз висит. Вчера тревога была, вот какой-то растяпа его и забыл. Того и гляди кто прихватит. А там один фильтр чего стоит. Сквозь него хорошо самогон фильтровать. Правда, если самогону не меньше трех литров. А если меньше то вон на Кубе самогон из местного корня гнали, всего граммов шестьсот нагнали, очень уж попробовать хотели, но побоялись и решили через фильтр прогнать. Так весь самогон внутри и остался. Ни капли наружу не вышло, сколько ни трясли. Висит, значит, этот противогаз день, висит второй, третий. Неделю провисел. И я, как мимо иду, товарищам своим показываю: вот ведь растяпа какая, повесил противогаз на вешалку, мимо ходит, а не замечает, что его противогаз висит. Чей же думаю это противогаз? Подошел, бирку читаю. Батюшки! Мой противогаз! Мой! Это я целую неделю мимо него ходил и пальцем показывал. И никто не утащил. Значит, мыслями я полезными и благочестивыми переполнен был. А вот о чем я думал? На радостях, что противогаз не стащили, я и забыл. Вот голова!
Или в другой раз взял я свой «Москвич» из гаража и на аэродром поехал. А потом в соседний поселок съездил, затем еще в один. И так целый день мотался. Вечером подъезжаю к гаражу, а он настежь распахнут! А там у меня и куча инструментов, и бочка семы соленой, и бензин в специальном баке, припрятан. И дефицитная, по тем временам, паяльная лампа. Все в цельности и сохранности. А Витюшка не успел от своего гаража и на двадцать метров отойти, как у него трехлитровую банку самогона снесли. А он ругаться к соседу ходил, что тот деньги в долг взял, а назад не отдает. Вот видите, я весь день общественные вопросы решал, и у меня ни гвоздочка не поцупили, а Витек из-за денег ругаться ходил, вот Бог его черной рассеянностью и наказал.
А то я с глубокого похмелья в магазин в рабочее время пошел. Пару бутылок пива, чтоб здоровье поправить, взял. Иду назад, хитрый такой, бутылки с пивом в черный пакет, чтоб никто не догадался, положил. Все мечтаю, как я в кабинетике своем закроюсь, как пиво втихомолку выгульгаю, и будет мне покой и радость душевная до самого вечера. А вечером жена ужин накроет, а я подкачусь к ней. Небось, «сто грамм» мне нальет. Я почему «сто грамм» в кавычки поставил? Потому что еще ни в одной бутылке капли на дне не оставлял. Вот иду я из магазина, весь в приятные мысли погруженный и по рассеянности бумажник в задний карман положил. А это все равно, что сам «щипачам» в руки положил. Тю-тю лопатничек мой. Я только вечером хватился. А там 800 долларов, специально на отпуск валюту обменял, 1200 гривен личной заначки и все мыслимые документы. Права, техпаспорт, пенсионное, ветеранское, чернобыльское удостоверения. Еще кое-какие важные документы. Господь меня, конечно, рукой вора за мысли неправедные наказал, но государство родимое, которому я сын законопослушный и налогоплательщик исправный, так меня вздрючило, когда документы восстанавливал, что вор по сравнению с ним, с государством то есть, мне братом родным показался. Вот так меня рассеянностью Бог за мысли греховные и покарал. И вообще мною замечено: чем тяжелее похмелье, тем сложнее проблемы на утро наваливаются и тем больше их.
Или приехал я на завод. Где-то брюки выпачкал. Поставил ногу на бордюр, нагнулся и чищу их. Еще на часы глянул: полпервого. Потом с начальником производства туда-сюда походили. Умные мысли нас посетили, как рабочим жизнь облегчить, а зарплату увеличить. Часа полтора ходили. Потом я в заводской буфет зашел. Перекусил немножко. Полез за бумажником во внутренний карман пиджака, а бумажничка-то тю-тю, и нет. Я подумал, что дома его оставил. Буфетчицу успокоил, заплачу, мол, потом, половину, может быть. Да она и не сомневается: генеральный директор и несчастную вдову на десятку обжулит? Хотя и такое бывало, но только не со мной. И вот иду я по заводу в мысли благие погружен, о благополучии рабочих пекусь. Глядь, а на том самом месте, где брюки чистил, бумажник мой, изрядно толстенький, лежит, и хоть бы гривешка из него пропала. Полтора часа на открытом месте, на самом виду лежал. Сколько людей мимо прошло и никто ничего. При этом частенько наши работники жаловались, что кто-то у них из карманов в раздевалке мелочь подчищает. А вот мой бумажник не попался на глаза нечестному человеку.
Вот такие дела. Если по благой рассеянности потерял чего, все вернется. А если о греховном думал, все, пиши пропало. Вспомните ваши пропажи и потери. А не так ли и у вас было?
Александр Шипицын
Местный
А ЧТО ДЕЛАТЬ, ЧТО ДЕЛАТЬ?
Идем мы с Арнольдом Васиным по морозцу с аэродрома. Идти далеко, километра три. У меня в одной руке портфель штурманский, как ядро узника, в другой − алюминиевая канистра на десять литров. В канистре чистейший авиационный, нет, не спирт, а керосин. Газа у нас в гарнизоне нет, «Мечта» много электричества жрет, накладно. А керогазка в самый раз. Чайник за семь минут закипает, и керосин у нас в авиации даровой.
Одна беда, таскать тяжело. А ну с портфелем, что по жизни как ядро у узника, в одной руке и с канистрой в другой протопай в унтах да меховом комбинезоне три километра! Не обрадуешься и дешевизне энергоносителя. Вот я Арнольду и жалуюсь.
− Неужели так трудно в гарнизоне торговлю керосином организовать? Платил бы я эти 7 копеек за литр, а не волок с аэродрома. Я же не один такой. Всем керосин дома нужен. Нас бы и отстой, что в реку сливают, устроил. А то вот тащим каждый по норам…
− Да, − говорит Арнольд, а его только недавно секретарем партийной организации эскадрильи выбрали, − да, вот так по канистрочке, по ведерочку, по болтику да по винтику и растаскиваем мы родное государство.
Я еще, помню, на него с удивлением так посмотрел, может, шутит? Нет, не шутит, а даже как бы со злобой это говорит. Государство ему социалистическое жалко, что по болтику да по канистрочке на поток и разорение пущено. Оно и понятно: человека партгрупоргом эскадрильи выбрали, вот сердце-то у него за страну и болит. Значит, не зря его избрали. Я шибко его после этого случая зауважал. Даже разговаривать с ним от большого уважения перестал. А все больше помалкивал, чтобы беды не нажить. И керосин в его присутствии больше не таскал. Без него потаскивал, конечно, куда у нас в гарнизоне зимой без керосину?
Летом, как всегда, на Сахалин нас заперли. До самой осени просидели. Стали тут мужики к перелету домой готовиться. Кто икру в банках заготавливает, кто рыбу в бочках. Рядом колхозные поля, так умельцы укроп нарезали и в литровые банки с солью набивали, чтобы зимой в ушицу да супец добавлять. Зимой к обеду в такую семью с бутылкой зайдешь, а там, от укропа в ухЕ, летом пахнет, красота!
Петька-правак, который ночью пьяным со второго яруса упал, с двумя прапорами у корейца пять мешков картошки сперли. Их потом всем полком пугали, что корейцы у оперативного дежурного командира полка дожидаются, чтобы на Петьку с прапорами уголовное дело завести. Петька сильно пугался, даже бледнел и всех спрашивал, что делать? Он все деньги, что жена дала, пропил и теперь решил от нее картошкой отбояриться.
Были умельцы, которые из голубики в больших банках из-под томатной пасты варенье варили. Прямо под хвостом самолета. На костерке. Банки, конечно, перед этим мыли. А сахар они в летно-технической столовой натырили. И бруснику гребли и клоповку. У кого-то банки в техотсеке самолета потекли, сироп по пушкам стрелка-радиста тек, и ос налетело − уйма, к самолету подойти невозможно.
Арнольд меня спрашивает:
− Сань, а ты морковку заготавливать будешь?
− А на фига? – отвечаю, − у нас морковка в военторге всю зиму лежит. Крупная, сладкая и твердая. И цена копеечная, то ли 8, то ли 10 копеек за килограмм. Буду я еще за ней по полям таскаться, очень надо!
− А пойдем, компанию мне составишь, одному скучно как-то.
Бздошно ему одному, а не скучно. Еще на объездчика нарвется и по спине нагайкой схлопочет. Но согласился я, тут недалеко, километра полтора, не более. То ли самому скучно было без дела сидеть, то ли я выпивши был. Полялякать видно мне захотелось. Вот и пошли мы с Арнольдиком на морковное поле.
А поле большое, гектара четыре. Они, наверное, на весь Сахалин морковку именно на этом поле выращивали. Арнольд стал помогать колхозу урожай собирать, а я рядом стою, философствую. Смотрю, как-то странно он урожай убирает. Захватит в обе руки ботвы морковной, сколько может и тянет со всей дури. Целый сноп выдернет, об землю треснет, в воздухе потрясет, чтобы землю сбить, а потом на результаты трудов своих смотрит. Из всей охапки одну, максимум две штуки самые крупные выберет, а остальное между рядками бросает. У выбранных морковок ботву открутит и, уже чистые, без хвостов, в мешок кладет. Я думал, он быстро управиться. Какое там!? Вот я его мысль, что он зимой породил, развивать принялся:
− Вот так мы все по канистрочке да по морковочке государство родимое и растаскиваем. А еще коммунизм построить хотим.
И знаете, что мне этот идейный партгрупорг эскадрильи ответил?
− А что делать? Что делать? – этак со вздохом и сожалением, будто и впрямь без этой морковки ему неизвестно, что дальше делать и как жить.
Мешок он полный набил, еле доволок. И куда ему столько? Я рядом шел, но помогать ему не стал, а только про государство обобранное зудел. Но что-то сегодня страна мало нашего партгрупорга беспокоила.
Идем мы с Арнольдом Васиным по морозцу с аэродрома. Идти далеко, километра три. У меня в одной руке портфель штурманский, как ядро узника, в другой − алюминиевая канистра на десять литров. В канистре чистейший авиационный, нет, не спирт, а керосин. Газа у нас в гарнизоне нет, «Мечта» много электричества жрет, накладно. А керогазка в самый раз. Чайник за семь минут закипает, и керосин у нас в авиации даровой.
Одна беда, таскать тяжело. А ну с портфелем, что по жизни как ядро у узника, в одной руке и с канистрой в другой протопай в унтах да меховом комбинезоне три километра! Не обрадуешься и дешевизне энергоносителя. Вот я Арнольду и жалуюсь.
− Неужели так трудно в гарнизоне торговлю керосином организовать? Платил бы я эти 7 копеек за литр, а не волок с аэродрома. Я же не один такой. Всем керосин дома нужен. Нас бы и отстой, что в реку сливают, устроил. А то вот тащим каждый по норам…
− Да, − говорит Арнольд, а его только недавно секретарем партийной организации эскадрильи выбрали, − да, вот так по канистрочке, по ведерочку, по болтику да по винтику и растаскиваем мы родное государство.
Я еще, помню, на него с удивлением так посмотрел, может, шутит? Нет, не шутит, а даже как бы со злобой это говорит. Государство ему социалистическое жалко, что по болтику да по канистрочке на поток и разорение пущено. Оно и понятно: человека партгрупоргом эскадрильи выбрали, вот сердце-то у него за страну и болит. Значит, не зря его избрали. Я шибко его после этого случая зауважал. Даже разговаривать с ним от большого уважения перестал. А все больше помалкивал, чтобы беды не нажить. И керосин в его присутствии больше не таскал. Без него потаскивал, конечно, куда у нас в гарнизоне зимой без керосину?
Летом, как всегда, на Сахалин нас заперли. До самой осени просидели. Стали тут мужики к перелету домой готовиться. Кто икру в банках заготавливает, кто рыбу в бочках. Рядом колхозные поля, так умельцы укроп нарезали и в литровые банки с солью набивали, чтобы зимой в ушицу да супец добавлять. Зимой к обеду в такую семью с бутылкой зайдешь, а там, от укропа в ухЕ, летом пахнет, красота!
Петька-правак, который ночью пьяным со второго яруса упал, с двумя прапорами у корейца пять мешков картошки сперли. Их потом всем полком пугали, что корейцы у оперативного дежурного командира полка дожидаются, чтобы на Петьку с прапорами уголовное дело завести. Петька сильно пугался, даже бледнел и всех спрашивал, что делать? Он все деньги, что жена дала, пропил и теперь решил от нее картошкой отбояриться.
Были умельцы, которые из голубики в больших банках из-под томатной пасты варенье варили. Прямо под хвостом самолета. На костерке. Банки, конечно, перед этим мыли. А сахар они в летно-технической столовой натырили. И бруснику гребли и клоповку. У кого-то банки в техотсеке самолета потекли, сироп по пушкам стрелка-радиста тек, и ос налетело − уйма, к самолету подойти невозможно.
Арнольд меня спрашивает:
− Сань, а ты морковку заготавливать будешь?
− А на фига? – отвечаю, − у нас морковка в военторге всю зиму лежит. Крупная, сладкая и твердая. И цена копеечная, то ли 8, то ли 10 копеек за килограмм. Буду я еще за ней по полям таскаться, очень надо!
− А пойдем, компанию мне составишь, одному скучно как-то.
Бздошно ему одному, а не скучно. Еще на объездчика нарвется и по спине нагайкой схлопочет. Но согласился я, тут недалеко, километра полтора, не более. То ли самому скучно было без дела сидеть, то ли я выпивши был. Полялякать видно мне захотелось. Вот и пошли мы с Арнольдиком на морковное поле.
А поле большое, гектара четыре. Они, наверное, на весь Сахалин морковку именно на этом поле выращивали. Арнольд стал помогать колхозу урожай собирать, а я рядом стою, философствую. Смотрю, как-то странно он урожай убирает. Захватит в обе руки ботвы морковной, сколько может и тянет со всей дури. Целый сноп выдернет, об землю треснет, в воздухе потрясет, чтобы землю сбить, а потом на результаты трудов своих смотрит. Из всей охапки одну, максимум две штуки самые крупные выберет, а остальное между рядками бросает. У выбранных морковок ботву открутит и, уже чистые, без хвостов, в мешок кладет. Я думал, он быстро управиться. Какое там!? Вот я его мысль, что он зимой породил, развивать принялся:
− Вот так мы все по канистрочке да по морковочке государство родимое и растаскиваем. А еще коммунизм построить хотим.
И знаете, что мне этот идейный партгрупорг эскадрильи ответил?
− А что делать? Что делать? – этак со вздохом и сожалением, будто и впрямь без этой морковки ему неизвестно, что дальше делать и как жить.
Мешок он полный набил, еле доволок. И куда ему столько? Я рядом шел, но помогать ему не стал, а только про государство обобранное зудел. Но что-то сегодня страна мало нашего партгрупорга беспокоила.
Александр Шипицын
Местный
ПРОКЛЯТОЕ СТЕКЛО
В советские времена человек, получивший право купить себе машину, становился не просто человеком, который накопил достаточно денег, чтобы приобрести дорогую вещь. Нет, он переходил в совершенно иную категорию людей. Это и объяснить трудно. Бледным пояснением может служить только посвящение в рыцари или приобретение потомственного дворянства. Но это очень бледное сравнение. Одно только сопоставление в голову приходит: если вам выделяли «Москвич», это как возвели в титул барона, «Жигу» – маркиза или графа, в зависимости от модели, «Волгу» – герцога или князя. Кому доставался «Зюзик», тоже не без титула оставался – что-то вроде шевалье или дворянин без титула, ну а уж если кто на «Чайках», тут и вопросы задавать не приходится.
Вот так и возвели в баронский титул одного майора на Дальнем Востоке, выделив ему «Москвич». «Москвич» был хорош, песочного цвета, обрызганный растворенным в керосине воском, что бы при транспортировке не поцарапали. Стоил он, будь здоров – 5600 полновесных советских рубликов. Но имел один крупный недостаток: в его комплекте не хватало запасного колеса. Кто-то воспользовался халатностью завсклада и колесико спер. А может, это сам завсклада своей халатностью воспользовался, только колеса не было. Расстроился наш майор и сказал, что брать неукомплектованную машину не будет.
– Ну, нет, так нет, – сказал халатный кладовщик.
Майор уехал домой, а машину другому барону, не такому пунктуальному, выдали. В полку майора пожалели и при следующей раздаче другой «Москвич» выделили. Еще лучше прежнего, если по цене судить, так как за это время стал «Москвичок» 7211 рублей стоить. Пришлось майору теще в ножки кланяться. Теща ничего, не жадная оказалась и тысячу добавила и потом о ней и не вспоминала. Правда, два других зятя помогать ей по хозяйству наотрез отказались.
– Ты, – говорят, – Витьке машину купила, пусть он тебе теперь помогает.
Недостающие 600 рублей экипаж собрал. В долг, конечно. И поехал наш Виктор Сергеевич за другим «Москвичом».
Этот, как уже говорилось, еще лучше прежнего оказался. Ярко-зеленого цвета под названием «Сигнал». Очень подходящее название. Морские ориентирные бомбы такого цвета пятна на поверхности воды оставляют. Их за полста километров видать. И запаска на месте. Одна беда – заднее стекло треснутым оказалось. Но в резине крепко держалось. Не стал майор судьбу еще раз испытывать. Денег теперь даже у тещи не было. Взял, что дали, и домой поехал.
Первое, что жена увидела – трещину. Долго ему пеняла, но, как они по гарнизону проехали, от сердца у нее отлегло. Новое, оно и есть новое. Никто в трещину пальцем не показывал, а когда муж за ней на работу на машине приехал (от дома 150 метров было), все подруги вместе с ней радостно посмеялись – идти-то меньше минуты. А приятно. На другой день за ее начальницей муж на «Жиге» приехал. Той еще ближе с работы идти было. А куда в гарнизоне еще ехать-то?
Все же жена настояла, чтобы заднее стекло заменили. Ничего, что оно сто рублей стоило и двадцатку за вставку платить. Ужались как-то с расходами, деньги выделили. Другое дело, что найти такое стекло на Дальнем Востоке – дело немыслимое. Два месяца он все окрестные базы оббегал. Еще сотню с разными делапутами пропил, что достать стекло обещали. Но своего добился. Достал стекло. Его из самого Хабаровска на поезде привезли. В детское одеяло закутали и нейлоновым фалом обвязали, чтобы не треснуло и не поцарапалось.
Гриню позвали. Он в гарнизоне как ходячее СТО был. Любую поломку в машине починить мог. Он со всякими предосторожностями стекло вставил. И засиял майорский «Москвичок» как изумруд. Ни трещинки, ни царапинки. А треснутое стекло выбросить хотел. На кой оно? Только Гриня не дал, а к себе в гараж поставил.
Стал Виктор Сергеевич по гарнизону раскатывать. То жену с работы заберет, то на рыбалку всей семьей съездят, а то и в город за дефицитами. Вот к концу второй недели почувствовал он себя асом великим. Ну как же – летчик первого класса, мастер ракетного удара и заправки в воздухе. И «Москвич» у него, как самолет, летал. По первости он машину в гараж носом вперед ставил, багажником наружу. Но увидел он, что Петька Мелащенко свою «Ладу» задом в гараж загоняет.
– Это, – Петр объяснил, – чтобы выезжать легче было. Сел, запустил и поехал. И пятиться не надо.
Решил и наш майор так же машину ставить. Гараж открыл, лихо развернулся и задом сдавать начал. Да и забыл, что между гаражами бревно метра на два торчит. Вроде, владения разделяет. Вот на это бревно он аккуратненько свою машину через новенькое стекло и насадил. Хорошо, хоть бампер в стенку уперся, а то и Виктору по затылку бы досталось.
Плачь не плачь, а стеклышко-то, того. Приказало долго жить. И пошел он по этому кругу мытарств и страданий во второй раз. Вначале от жены терпеливо выслушал, кто он и что из себя представляет. Потом всем друзьям все в деталях рассказал. Особенно ему от майора Лондара досталось. Тот хоть машины и не имел (очень выпить любил) зато доподлинно знал, что машину в гараж только носом вперед ставить надо было. Тогда и выхлопные газы при запуске на улицу бы вылетали, и из багажника, если привез чего, легче бы доставать было:
– Ты му…ак и чмо болотное, – так ему Лондар и сказал. – Не умеешь ездить, так за руль и не садись. Или у знающих людей спроси.
Если рассказать как он второй раз стекло доставал, так это книга «Хождение по мукам» получиться. Кто жил в эпоху дефицита, помнит, в какой узел сплетались вещи и услуги, и какими путями праведными и неправедными идти приходилось, чтобы нужную вещь достать. На то время Дальний Восток исчерпал свои ресурсы по запасным стеклам для «Москвичей Иж-412». Запасся Виктор Сергеевич двумя банками красной икры и во время отпуска в Ижевск смотался. Одна банка икры ушла на разведывание путей к сокровищнице, где стекла хранились, а вторая – хранителю стекол. Причем, это не освободило от уплаты полной стоимости стекла.
– Вас тут много, – говорил кладовщик, намазывая себе второй бутерброд с икрой и наливая добрую чарку водки, – а стекол мало. Это тебе повезло, что я добрый человек. А так полгода бы в очереди простоял. Ну, чтобы не билось и не царапалось! Будь!
О тех кошмарах, с которыми была сопряжена доставка стекла, и вспоминать не хочется. Привез, привез он стекло. А тут и Грини в гарнизоне не оказалось. В отпуске он был. Кроме него, поставить стекло некому было.
Наконец и Гриня из отпуска приехал. Сергеевич, горя от нетерпения, Гриню под белы рученьки себе в гараж вел. А Гриня не спешил. Их, автовладельцев, много, а он специалист один. Установил Гриша новое стекло. Успешно и красиво. Тогда мода была. Деньгами не платили. А накрывали стол хороший, за столом мастера потчевали и все его истории внимательно слушали. Выпили они изрядно, и Сергеевич решил такого почетного и важного гостя, из уважения, домой на машине доставить.
– Куда ж ты поедешь? – заволновалась жена, – Ты же лыка не вяжешь!
– Кто, я? Да я как свеклвышко…тьфу!,.. как стеклышко ртревзв. Тут и ехать всего триста метров.
Жена схватила ключи от машины.
– Никуда не поедешь! Пусть машина возле дома постоит, ничего с ней до утра не будет. Проспишься, утром машину в гараж поставишь.
– Ладно, – коварно согласился майор, стараясь не смотреть на кармашек передника, куда она положила ключи.
Они вышли на улицу проводить Гриню. И когда жена что-то увлеченно обсуждала с пьяненьким Гришей, Виктор Сергеевич запустил свою лапищу в маленький карман на передничке и схватил ключи. Он быстро, для пьяного, побежал вперед, запрыгнул в машину и вставил ключ в зажигание. «Москвич» завелся с полпинка, и Сергеевич уже собирался включить первую скорость.
Но тут жена, с криком:
– Никуда не поедешь! – подхватила валяющийся на дороге кирпич и с натугой запустила его в машину.
Надо ли говорить, что кирпич попал точнехонько в новейшее заднее стекло и свел на нет полугодовые поиски, треволнения и Гришину работу.
На другой день Гриня принес заботливо сберегаемое треснутое стекло первой комплектации. Установил его и сказал, что не судьба Виктору Сергеевичу ездить с целым стеклом. Так он и увез «Москвич» на Запад. Поменял он там стекло или продолжает ездить с треснувшим, я так и не узнал.
В советские времена человек, получивший право купить себе машину, становился не просто человеком, который накопил достаточно денег, чтобы приобрести дорогую вещь. Нет, он переходил в совершенно иную категорию людей. Это и объяснить трудно. Бледным пояснением может служить только посвящение в рыцари или приобретение потомственного дворянства. Но это очень бледное сравнение. Одно только сопоставление в голову приходит: если вам выделяли «Москвич», это как возвели в титул барона, «Жигу» – маркиза или графа, в зависимости от модели, «Волгу» – герцога или князя. Кому доставался «Зюзик», тоже не без титула оставался – что-то вроде шевалье или дворянин без титула, ну а уж если кто на «Чайках», тут и вопросы задавать не приходится.
Вот так и возвели в баронский титул одного майора на Дальнем Востоке, выделив ему «Москвич». «Москвич» был хорош, песочного цвета, обрызганный растворенным в керосине воском, что бы при транспортировке не поцарапали. Стоил он, будь здоров – 5600 полновесных советских рубликов. Но имел один крупный недостаток: в его комплекте не хватало запасного колеса. Кто-то воспользовался халатностью завсклада и колесико спер. А может, это сам завсклада своей халатностью воспользовался, только колеса не было. Расстроился наш майор и сказал, что брать неукомплектованную машину не будет.
– Ну, нет, так нет, – сказал халатный кладовщик.
Майор уехал домой, а машину другому барону, не такому пунктуальному, выдали. В полку майора пожалели и при следующей раздаче другой «Москвич» выделили. Еще лучше прежнего, если по цене судить, так как за это время стал «Москвичок» 7211 рублей стоить. Пришлось майору теще в ножки кланяться. Теща ничего, не жадная оказалась и тысячу добавила и потом о ней и не вспоминала. Правда, два других зятя помогать ей по хозяйству наотрез отказались.
– Ты, – говорят, – Витьке машину купила, пусть он тебе теперь помогает.
Недостающие 600 рублей экипаж собрал. В долг, конечно. И поехал наш Виктор Сергеевич за другим «Москвичом».
Этот, как уже говорилось, еще лучше прежнего оказался. Ярко-зеленого цвета под названием «Сигнал». Очень подходящее название. Морские ориентирные бомбы такого цвета пятна на поверхности воды оставляют. Их за полста километров видать. И запаска на месте. Одна беда – заднее стекло треснутым оказалось. Но в резине крепко держалось. Не стал майор судьбу еще раз испытывать. Денег теперь даже у тещи не было. Взял, что дали, и домой поехал.
Первое, что жена увидела – трещину. Долго ему пеняла, но, как они по гарнизону проехали, от сердца у нее отлегло. Новое, оно и есть новое. Никто в трещину пальцем не показывал, а когда муж за ней на работу на машине приехал (от дома 150 метров было), все подруги вместе с ней радостно посмеялись – идти-то меньше минуты. А приятно. На другой день за ее начальницей муж на «Жиге» приехал. Той еще ближе с работы идти было. А куда в гарнизоне еще ехать-то?
Все же жена настояла, чтобы заднее стекло заменили. Ничего, что оно сто рублей стоило и двадцатку за вставку платить. Ужались как-то с расходами, деньги выделили. Другое дело, что найти такое стекло на Дальнем Востоке – дело немыслимое. Два месяца он все окрестные базы оббегал. Еще сотню с разными делапутами пропил, что достать стекло обещали. Но своего добился. Достал стекло. Его из самого Хабаровска на поезде привезли. В детское одеяло закутали и нейлоновым фалом обвязали, чтобы не треснуло и не поцарапалось.
Гриню позвали. Он в гарнизоне как ходячее СТО был. Любую поломку в машине починить мог. Он со всякими предосторожностями стекло вставил. И засиял майорский «Москвичок» как изумруд. Ни трещинки, ни царапинки. А треснутое стекло выбросить хотел. На кой оно? Только Гриня не дал, а к себе в гараж поставил.
Стал Виктор Сергеевич по гарнизону раскатывать. То жену с работы заберет, то на рыбалку всей семьей съездят, а то и в город за дефицитами. Вот к концу второй недели почувствовал он себя асом великим. Ну как же – летчик первого класса, мастер ракетного удара и заправки в воздухе. И «Москвич» у него, как самолет, летал. По первости он машину в гараж носом вперед ставил, багажником наружу. Но увидел он, что Петька Мелащенко свою «Ладу» задом в гараж загоняет.
– Это, – Петр объяснил, – чтобы выезжать легче было. Сел, запустил и поехал. И пятиться не надо.
Решил и наш майор так же машину ставить. Гараж открыл, лихо развернулся и задом сдавать начал. Да и забыл, что между гаражами бревно метра на два торчит. Вроде, владения разделяет. Вот на это бревно он аккуратненько свою машину через новенькое стекло и насадил. Хорошо, хоть бампер в стенку уперся, а то и Виктору по затылку бы досталось.
Плачь не плачь, а стеклышко-то, того. Приказало долго жить. И пошел он по этому кругу мытарств и страданий во второй раз. Вначале от жены терпеливо выслушал, кто он и что из себя представляет. Потом всем друзьям все в деталях рассказал. Особенно ему от майора Лондара досталось. Тот хоть машины и не имел (очень выпить любил) зато доподлинно знал, что машину в гараж только носом вперед ставить надо было. Тогда и выхлопные газы при запуске на улицу бы вылетали, и из багажника, если привез чего, легче бы доставать было:
– Ты му…ак и чмо болотное, – так ему Лондар и сказал. – Не умеешь ездить, так за руль и не садись. Или у знающих людей спроси.
Если рассказать как он второй раз стекло доставал, так это книга «Хождение по мукам» получиться. Кто жил в эпоху дефицита, помнит, в какой узел сплетались вещи и услуги, и какими путями праведными и неправедными идти приходилось, чтобы нужную вещь достать. На то время Дальний Восток исчерпал свои ресурсы по запасным стеклам для «Москвичей Иж-412». Запасся Виктор Сергеевич двумя банками красной икры и во время отпуска в Ижевск смотался. Одна банка икры ушла на разведывание путей к сокровищнице, где стекла хранились, а вторая – хранителю стекол. Причем, это не освободило от уплаты полной стоимости стекла.
– Вас тут много, – говорил кладовщик, намазывая себе второй бутерброд с икрой и наливая добрую чарку водки, – а стекол мало. Это тебе повезло, что я добрый человек. А так полгода бы в очереди простоял. Ну, чтобы не билось и не царапалось! Будь!
О тех кошмарах, с которыми была сопряжена доставка стекла, и вспоминать не хочется. Привез, привез он стекло. А тут и Грини в гарнизоне не оказалось. В отпуске он был. Кроме него, поставить стекло некому было.
Наконец и Гриня из отпуска приехал. Сергеевич, горя от нетерпения, Гриню под белы рученьки себе в гараж вел. А Гриня не спешил. Их, автовладельцев, много, а он специалист один. Установил Гриша новое стекло. Успешно и красиво. Тогда мода была. Деньгами не платили. А накрывали стол хороший, за столом мастера потчевали и все его истории внимательно слушали. Выпили они изрядно, и Сергеевич решил такого почетного и важного гостя, из уважения, домой на машине доставить.
– Куда ж ты поедешь? – заволновалась жена, – Ты же лыка не вяжешь!
– Кто, я? Да я как свеклвышко…тьфу!,.. как стеклышко ртревзв. Тут и ехать всего триста метров.
Жена схватила ключи от машины.
– Никуда не поедешь! Пусть машина возле дома постоит, ничего с ней до утра не будет. Проспишься, утром машину в гараж поставишь.
– Ладно, – коварно согласился майор, стараясь не смотреть на кармашек передника, куда она положила ключи.
Они вышли на улицу проводить Гриню. И когда жена что-то увлеченно обсуждала с пьяненьким Гришей, Виктор Сергеевич запустил свою лапищу в маленький карман на передничке и схватил ключи. Он быстро, для пьяного, побежал вперед, запрыгнул в машину и вставил ключ в зажигание. «Москвич» завелся с полпинка, и Сергеевич уже собирался включить первую скорость.
Но тут жена, с криком:
– Никуда не поедешь! – подхватила валяющийся на дороге кирпич и с натугой запустила его в машину.
Надо ли говорить, что кирпич попал точнехонько в новейшее заднее стекло и свел на нет полугодовые поиски, треволнения и Гришину работу.
На другой день Гриня принес заботливо сберегаемое треснутое стекло первой комплектации. Установил его и сказал, что не судьба Виктору Сергеевичу ездить с целым стеклом. Так он и увез «Москвич» на Запад. Поменял он там стекло или продолжает ездить с треснувшим, я так и не узнал.
Александр Шипицын
Местный
УДАЧНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ БЕЗО ВСЯКОГО СМЫСЛА
Два приятеля были в командировке в Подмосковье. Всю неделю работали усердно и решили себя вознаградить. Денег не кутеж в столице не хватало. Если честно, то и на Подмосковье их едва-едва. Но парни молодые, все кипит и горит внутри. Надо куда-то выплеснуть и желательно, чтобы это красиво и упруго оформлено было.
Для дискотеки они уже, пожалуй, вышли из возраста. Вот и пошли они в единственный местный кабачок. Против ожидания, зал ресторанчика был почти полон. И заполняли его в основном молодые, красивые и упругие. Мужского пола едва ли четверть наличного состава. И то большею частью сгруппированные по половому признаку. На девушек внимания не обращали, а быстро приводили себя в нетрезвое состояние.
Когда заиграла музыка, наших друзей тут же, безо всякого белого танца пригласили дамы. Денис, один из приятелей, обнимая широкой ладонью тонкую талию партнерши, оглядел зал. Его друг Андрей нежно прижимал к своей широкой груди голубоглазое создание. Вокруг танцевали одни девушки. Все они были красиво одеты, ухожены, стройны и молоды. Такой удачи наши друзья не ожидали.
Денис познакомился с пригласившей его нимфой. Не желая тратить зря времени, спросил:
– А где вы живете?
– В Тимофеево.
– А это далеко отсюда?
– 15 километров.
– Ого! – подумал Денис, – далековато, пешком не дойти. И как тут транспорт работает? Это ночью-то. Нет! Надо искать другой вариант.
– На такси или на частнике, – сказала девушка, как будто подслушав его мысли, – всего десять минут езды.
На следующий танец Денис пригласил стройную брюнетку. Ее звали Галя и жила она тоже в Тимофеево. Третья красавица тоже оказалась из Тимофеево и звали ее Светлана. С ней Денис разговорился. Оказалось, что почти все девушки из Тимофеево. Работают они там лаборантками в вычислительном центре. Что они там вычисляют, никто понятия не имеет. Почти все холостячки. Но есть и замужние. Мужиков, свободных, в Тимофеево совсем нет. При этом Света погладила Денисово плечо и прижалась еще плотнее.
– Все это хорошо, – думал Денис, – но это Тимофеево черт знает где. Влипнем, как пить дать. Он твердо решил найти хоть одну красотку не из Тимофеево. Ему как будто повезло. Одна из его сменяемых партнерш оказалась из Бабодедовки. Но когда он спросил, где это, оказалось, что путь туда столь долог и запутан, что едва ли была какая-то возможность попасть туда к утру.
Во время коротких перерывов, на которые девушки отпускали парней покурить, Андрей сказал, что у него та же история. Все девчонки из Тимофеево. Денис почувствовал на себе взгляд. Обернулся. На него пристально смотрела шатенка, с которой он еще не танцевал. Подчиняясь ее взгляду, он пригласил ее на танец. Девушка была высока, стройна и с такой выдающейся вперед прекрасной формы грудью, что даже плотно прижимая ее к себе Денис сумел только слегка согнуть руки в локтях.
Людмила тоже жила в Тимофеево.
– Это судьба, – подумал Денис.
Людмила взялась за дело весьма энергично:
– Что, выбрали кого на ночь?
– Да как-то еще нет. Все живут в Тимофеево…. А это далеко.
– Десять минут. А твой друг определился?
– Похоже, что нет.
– Смотри. Вон за тем столиком, – Людмила повела изящным носиком, – сидит моя сестра. Как ты думаешь, устроит она твоего друга? Кроме вас двоих, в этом кабаке ловить нечего. Спроси его, и если окей, пойдем ко мне.
За тем столиком сидело голубоглазое создание, с которым Андрей начал вечер танцев. Когда Денис передал ему суть предложения, он тут же начал собираться. Людмилина сестра явно пришлась ему по вкусу.
На выходе их ждало небольшое недоразумение. Две девушки курили на крыльце, и когда Денис под руку с Людмилой проходили мимо, одна из них вдруг схватила Людмилу за руку и резко развернула к себе.
– Ты опять, гадина, парней перехватываешь. Все тебе мало. И муж, и…
Денис попытался разнять уже сцепившихся амазонок, но Людмила резким движением таза оттолкнула его и обеими руками сильно двинула в грудь остановившую ее красавицу.
– Так! Ты отойди в сторонку, – сказала она Денису. – А ты, запомни – это не твое дело, замужем я или нет.
Они поймали такси и, действительно, через десять минут уже подъезжали к небольшому городку. Зашли в подъезд обычной пятиэтажки и поднялись на пятый этаж. Первое, что бросилось Денису в глаза, везде и во всем чувствовалась умелая мужская рука. В двухкомнатной квартире царил тот порядок, который возможен только тогда, когда его поддерживают оба – и муж, и жена. Хорошая мебель аккуратно установлена, нет никаких открыток, прикрепленных к стене жвачкой или кнопками.
Девушки достали из холодильника элементарную закуску. Андрей поставил прихваченную в ресторане бутылку водки. В процессе коротких посиделок он показал несколько забавных фокусов со спичками. Когда Денис полез к Людмиле со своими нежностями, она мягко, но решительно остановила его:
– Успеешь!
Затем позвала сестру, и они несколько минут шептались в соседней комнате. Вышли они оттуда в шикарных пеньюарах, под которыми, похоже, ничего не было. Потом они погнали парней в ванную и когда те вышли в одних трусах, указали, где и кто будет спать. Денис и Люда в супружеской спальне. Андрей и голубоглазая в большой комнате на уже разобранном диване.
Когда Людмила пришла, Денис еле себя сдерживал. Пеньюар слетел в мгновенье ока. Тонкая талия в сочетании с крутыми бедрами моментально возбудили Дениса до крайних пределов, а высокая и упругая грудь заставили его потерять последние остатки сдержанности. Он был умелым любовником, и те подружки, с которыми сводила его судьба, пищали и плакали. Людмила тоже принимала участие в процессе, но не похоже, что это ее сильно занимало. Нет-нет, где надо она издавала сладкий стон, а когда надо, двигалась ему навстречу. Но нельзя сказать, что все происходящее сильно ее захватило.
В оргазме они и вовсе слились на короткий миг в единое целое, которое быстро распалось. Красавица Людмила распалила Дениса. Лаская ее, он незаметно возбудился вновь и ласки его усилились. Он собрался атаковать ее второй раз. Но она мягко отстранилась, и не было похоже, что и теперь она достойно ответит ему. Так и получилось. Он все же атаковал ее, но она при этом лежала, как любимая жена Буратино на втором году супружеской жизни.
– В чем дело, любовь моя, – прошептал он в пахнущие Францией пушистые волосы, – что не так?
– Все так.
– Ну, я же вижу, что-то не так. Ты что, больше не хочешь?
– М-ммм… не хочу. Я вообще немного хочу. Мне один раз в две недели вполне достаточно, а муж только позавчера уехал.
– Да, кстати. Твой муж. Он у тебя кто?
– Офицер. Старший лейтенант. В конвойных войсках служит.
– В конвойных. Этого еще не хватало. Там ребята будь здоров, – подумал Денис, а вслух спросил: – А он у тебя высокий?
– Метр девяносто два.
– Мамочки! – подумал Денис и опять спросил: – А спортом он занимается?
– Да, каратэ. У него черный пояс.
– Час от часу нелегче.
– А он у тебя надолго уехал?
– А кто его знает.
– Что, имеет привычку неожиданно возвращаться?
– Только так и возвращается. Все поймать меня хочет. Думает, что я изменяю ему.
– Хорошо, что я во второй комнате, – думал Денис, – Если неожиданно приедет, то с Андрюхи начнет. Я хоть одеться успею.
– А если сестру твою с мужиком застанет, скандалить не будет?
– Нет, он не скандальный. Сразу в морду лезет. Да так, что мама не горюй. Ему как-то раз показалось, что сосед на меня виды имеет. Сосед только через месяц из больницы вышел. А ему хоть бы что, с ментами тесно сотрудничает. Доказали, что он соседа в качестве самообороны покалечил и то случайно.
Теперь уже и Денису расхотелось горячей любви, и он подумал, что сейчас еще только три часа ночи и до шести утра еще ждать и ждать. И в любую минуту может ворваться этот двух метровый монстр, который хорошо оттренировался на несчастных зэках.
– А ты ему и вправду не изменяешь?
– Было пару раз. Но давно.
– Ну, я так понял, что тебе это дело совсем не горит.
– Мне это приятно. Но я не считаю, что это главное в жизни.
– Так что, я тебе в ресторане так сильно понравился, что ты меня фактически отбила у других девчонок?
– Ты парень, как парень. Не лучше и не хуже других. Главное – трезвый.
– А! – догадался Денис, – ты меня, наверное, из-за сестры выбрала. Чтобы ей не скучно было.
– Вот еще! У нее своя жизнь, у меня своя…
– Послушай. Ты к этому делу вполне ровно дышишь. Муж у тебя есть и, как я понял, не урод и спортсмен. Так?
– Не урод.
– Я тебе так себе. Не без памяти от меня. Верно?
– Не без памяти.
– Так зачем тебе этот риск? Живете вы нормально. Квартира ухоженная, сама красавица и муж любит и не алкаш. Ведь не квасит?
– Нет.
– Так зачем я тебе был нужен?
– А затем, что мой прохвост в это время делает то же самое.
В соседней комнате царила тишина. Очевидно, голубоглазое создание обладало темпераментом своей сестры и рассказало Андрею об обычаях и нравах этой квартиры. Услышав, что Андрей зашевелился, Денис громко спросил его:
– Андрюха, не спишь?
– Не сплю.
– Может, пойдем?
– Пожалуй.
Девушки их не задерживали. Они вышли на улицу. Брезжил рассвет.
– Петухи поют, проснувшись, – продекламировал Андрей, – идут ё*арии, согнувшись.
Оба радостно засмеялись, довольные, что и это приключение закончилось без эксцессов.
Два приятеля были в командировке в Подмосковье. Всю неделю работали усердно и решили себя вознаградить. Денег не кутеж в столице не хватало. Если честно, то и на Подмосковье их едва-едва. Но парни молодые, все кипит и горит внутри. Надо куда-то выплеснуть и желательно, чтобы это красиво и упруго оформлено было.
Для дискотеки они уже, пожалуй, вышли из возраста. Вот и пошли они в единственный местный кабачок. Против ожидания, зал ресторанчика был почти полон. И заполняли его в основном молодые, красивые и упругие. Мужского пола едва ли четверть наличного состава. И то большею частью сгруппированные по половому признаку. На девушек внимания не обращали, а быстро приводили себя в нетрезвое состояние.
Когда заиграла музыка, наших друзей тут же, безо всякого белого танца пригласили дамы. Денис, один из приятелей, обнимая широкой ладонью тонкую талию партнерши, оглядел зал. Его друг Андрей нежно прижимал к своей широкой груди голубоглазое создание. Вокруг танцевали одни девушки. Все они были красиво одеты, ухожены, стройны и молоды. Такой удачи наши друзья не ожидали.
Денис познакомился с пригласившей его нимфой. Не желая тратить зря времени, спросил:
– А где вы живете?
– В Тимофеево.
– А это далеко отсюда?
– 15 километров.
– Ого! – подумал Денис, – далековато, пешком не дойти. И как тут транспорт работает? Это ночью-то. Нет! Надо искать другой вариант.
– На такси или на частнике, – сказала девушка, как будто подслушав его мысли, – всего десять минут езды.
На следующий танец Денис пригласил стройную брюнетку. Ее звали Галя и жила она тоже в Тимофеево. Третья красавица тоже оказалась из Тимофеево и звали ее Светлана. С ней Денис разговорился. Оказалось, что почти все девушки из Тимофеево. Работают они там лаборантками в вычислительном центре. Что они там вычисляют, никто понятия не имеет. Почти все холостячки. Но есть и замужние. Мужиков, свободных, в Тимофеево совсем нет. При этом Света погладила Денисово плечо и прижалась еще плотнее.
– Все это хорошо, – думал Денис, – но это Тимофеево черт знает где. Влипнем, как пить дать. Он твердо решил найти хоть одну красотку не из Тимофеево. Ему как будто повезло. Одна из его сменяемых партнерш оказалась из Бабодедовки. Но когда он спросил, где это, оказалось, что путь туда столь долог и запутан, что едва ли была какая-то возможность попасть туда к утру.
Во время коротких перерывов, на которые девушки отпускали парней покурить, Андрей сказал, что у него та же история. Все девчонки из Тимофеево. Денис почувствовал на себе взгляд. Обернулся. На него пристально смотрела шатенка, с которой он еще не танцевал. Подчиняясь ее взгляду, он пригласил ее на танец. Девушка была высока, стройна и с такой выдающейся вперед прекрасной формы грудью, что даже плотно прижимая ее к себе Денис сумел только слегка согнуть руки в локтях.
Людмила тоже жила в Тимофеево.
– Это судьба, – подумал Денис.
Людмила взялась за дело весьма энергично:
– Что, выбрали кого на ночь?
– Да как-то еще нет. Все живут в Тимофеево…. А это далеко.
– Десять минут. А твой друг определился?
– Похоже, что нет.
– Смотри. Вон за тем столиком, – Людмила повела изящным носиком, – сидит моя сестра. Как ты думаешь, устроит она твоего друга? Кроме вас двоих, в этом кабаке ловить нечего. Спроси его, и если окей, пойдем ко мне.
За тем столиком сидело голубоглазое создание, с которым Андрей начал вечер танцев. Когда Денис передал ему суть предложения, он тут же начал собираться. Людмилина сестра явно пришлась ему по вкусу.
На выходе их ждало небольшое недоразумение. Две девушки курили на крыльце, и когда Денис под руку с Людмилой проходили мимо, одна из них вдруг схватила Людмилу за руку и резко развернула к себе.
– Ты опять, гадина, парней перехватываешь. Все тебе мало. И муж, и…
Денис попытался разнять уже сцепившихся амазонок, но Людмила резким движением таза оттолкнула его и обеими руками сильно двинула в грудь остановившую ее красавицу.
– Так! Ты отойди в сторонку, – сказала она Денису. – А ты, запомни – это не твое дело, замужем я или нет.
Они поймали такси и, действительно, через десять минут уже подъезжали к небольшому городку. Зашли в подъезд обычной пятиэтажки и поднялись на пятый этаж. Первое, что бросилось Денису в глаза, везде и во всем чувствовалась умелая мужская рука. В двухкомнатной квартире царил тот порядок, который возможен только тогда, когда его поддерживают оба – и муж, и жена. Хорошая мебель аккуратно установлена, нет никаких открыток, прикрепленных к стене жвачкой или кнопками.
Девушки достали из холодильника элементарную закуску. Андрей поставил прихваченную в ресторане бутылку водки. В процессе коротких посиделок он показал несколько забавных фокусов со спичками. Когда Денис полез к Людмиле со своими нежностями, она мягко, но решительно остановила его:
– Успеешь!
Затем позвала сестру, и они несколько минут шептались в соседней комнате. Вышли они оттуда в шикарных пеньюарах, под которыми, похоже, ничего не было. Потом они погнали парней в ванную и когда те вышли в одних трусах, указали, где и кто будет спать. Денис и Люда в супружеской спальне. Андрей и голубоглазая в большой комнате на уже разобранном диване.
Когда Людмила пришла, Денис еле себя сдерживал. Пеньюар слетел в мгновенье ока. Тонкая талия в сочетании с крутыми бедрами моментально возбудили Дениса до крайних пределов, а высокая и упругая грудь заставили его потерять последние остатки сдержанности. Он был умелым любовником, и те подружки, с которыми сводила его судьба, пищали и плакали. Людмила тоже принимала участие в процессе, но не похоже, что это ее сильно занимало. Нет-нет, где надо она издавала сладкий стон, а когда надо, двигалась ему навстречу. Но нельзя сказать, что все происходящее сильно ее захватило.
В оргазме они и вовсе слились на короткий миг в единое целое, которое быстро распалось. Красавица Людмила распалила Дениса. Лаская ее, он незаметно возбудился вновь и ласки его усилились. Он собрался атаковать ее второй раз. Но она мягко отстранилась, и не было похоже, что и теперь она достойно ответит ему. Так и получилось. Он все же атаковал ее, но она при этом лежала, как любимая жена Буратино на втором году супружеской жизни.
– В чем дело, любовь моя, – прошептал он в пахнущие Францией пушистые волосы, – что не так?
– Все так.
– Ну, я же вижу, что-то не так. Ты что, больше не хочешь?
– М-ммм… не хочу. Я вообще немного хочу. Мне один раз в две недели вполне достаточно, а муж только позавчера уехал.
– Да, кстати. Твой муж. Он у тебя кто?
– Офицер. Старший лейтенант. В конвойных войсках служит.
– В конвойных. Этого еще не хватало. Там ребята будь здоров, – подумал Денис, а вслух спросил: – А он у тебя высокий?
– Метр девяносто два.
– Мамочки! – подумал Денис и опять спросил: – А спортом он занимается?
– Да, каратэ. У него черный пояс.
– Час от часу нелегче.
– А он у тебя надолго уехал?
– А кто его знает.
– Что, имеет привычку неожиданно возвращаться?
– Только так и возвращается. Все поймать меня хочет. Думает, что я изменяю ему.
– Хорошо, что я во второй комнате, – думал Денис, – Если неожиданно приедет, то с Андрюхи начнет. Я хоть одеться успею.
– А если сестру твою с мужиком застанет, скандалить не будет?
– Нет, он не скандальный. Сразу в морду лезет. Да так, что мама не горюй. Ему как-то раз показалось, что сосед на меня виды имеет. Сосед только через месяц из больницы вышел. А ему хоть бы что, с ментами тесно сотрудничает. Доказали, что он соседа в качестве самообороны покалечил и то случайно.
Теперь уже и Денису расхотелось горячей любви, и он подумал, что сейчас еще только три часа ночи и до шести утра еще ждать и ждать. И в любую минуту может ворваться этот двух метровый монстр, который хорошо оттренировался на несчастных зэках.
– А ты ему и вправду не изменяешь?
– Было пару раз. Но давно.
– Ну, я так понял, что тебе это дело совсем не горит.
– Мне это приятно. Но я не считаю, что это главное в жизни.
– Так что, я тебе в ресторане так сильно понравился, что ты меня фактически отбила у других девчонок?
– Ты парень, как парень. Не лучше и не хуже других. Главное – трезвый.
– А! – догадался Денис, – ты меня, наверное, из-за сестры выбрала. Чтобы ей не скучно было.
– Вот еще! У нее своя жизнь, у меня своя…
– Послушай. Ты к этому делу вполне ровно дышишь. Муж у тебя есть и, как я понял, не урод и спортсмен. Так?
– Не урод.
– Я тебе так себе. Не без памяти от меня. Верно?
– Не без памяти.
– Так зачем тебе этот риск? Живете вы нормально. Квартира ухоженная, сама красавица и муж любит и не алкаш. Ведь не квасит?
– Нет.
– Так зачем я тебе был нужен?
– А затем, что мой прохвост в это время делает то же самое.
В соседней комнате царила тишина. Очевидно, голубоглазое создание обладало темпераментом своей сестры и рассказало Андрею об обычаях и нравах этой квартиры. Услышав, что Андрей зашевелился, Денис громко спросил его:
– Андрюха, не спишь?
– Не сплю.
– Может, пойдем?
– Пожалуй.
Девушки их не задерживали. Они вышли на улицу. Брезжил рассвет.
– Петухи поют, проснувшись, – продекламировал Андрей, – идут ё*арии, согнувшись.
Оба радостно засмеялись, довольные, что и это приключение закончилось без эксцессов.
Александр Шипицын
Местный
13.9 ПЕРЕДЕЛАННЫЙ ЗАМОК
Монгохто – это большой гарнизон. Не всякая американская база ВВС могла бы сравниться по размерам и числу жителей. Достаточно сказать, что в одно время там базировалась полнокровная ракетоносная дивизия плюс отдельный противолодочный полк дальнего действия. Этот полк был прозван «китайским» отчасти из-за того, что зародился вблизи китайской границы, а отчасти из-за многочисленности личного состава. И то сказать, экипаж каждого самолета Ту-142 насчитывал от девяти до четырнадцати человек. Да и наземная команда соответствовала размерам этого аэромонстра.
Два других полка гордо носили название «румынский» и «зябровский». Румынский полк был обязан послевоенному фильму и футбольному матчу между братскими полками. Некий острослов подбодрил игроков своего полка кличем: «Вперед, дохлые румыны!». И с тех пор, вплоть до самого развала страны, этот полк назывался «румынским» даже в полуофициальных документах.
Второй полк носил наименование «зябровский», так как в него влилась эскадрилья из полка, ранее стоявшего в Зябровке (Белоруссия). Более хозяйственных офицеров история не знала. Достаточно сказать, что до их появления в гарнизоне не знали, что брусника съедобная ягода. И она красным бисером покрывала, по осени, дерн, которым были выложены кюветы на улице Театральной, главной улице гарнизона. Теперь уже не покрывает.
Одно время ходили слухи, что в Монгохто мало женщин. Но так могли говорить только гражданские завистники, не знающие истинного положения вещей. В советские времена не было профессии престижней офицера морской авиации. И слухи, что на небольшом участке суши сосредоточенна уйма холостяков в наглаженной морской форме, не могли миновать свободные женские уши. Скажем больше. В соответствии с этими слухами, холостяки, якобы, пачками валялись на улицах, что не сильно отклонялось от истины. Особенно в праздничные и выходные дни. И это составляло главную заботу комендантских патрулей по сбору и транспортировке бесчувственных тел завидных женихов в офицерские общежития. Но это уж совсем древняя история. До выхода в свет директивы ВС-25 о борьбе с пьянством и алкоголизмом в армии и на флоте. После ее выхода выпадение в осадок на улицах Монгохто из массового выродилось в единичное явление.
Женщин в Монгохто было даже в избытке. Каждый холостяк был на учете и под пристальным наблюдением. Состояние всех семей также внимательно контролировалось. На случай распада ячейки общества. Выпавший из нее …гм… член, не мог долгое время оставаться в одиночестве. Его быстро пристраивали к полезной обществу работе по переноске семейного бремени и добыче денег.
Вне всякого сомнения, что наличие такого большого числа красавиц не могло не породить здоровой конкуренции. Тогда, к сожалению, не проводились конкурсы на звание «Мисс Монгохто». И совершенно напрасно. Тогда было нельзя, а теперь не из кого. Конкурсы не проводились, но весь гарнизон прекрасно знал, кто у нас в этом году Самая Красивая Женщина Гарнизона. И все знали, когда она, проливая горькие слезы, уступала этот титул очередной красотке.
В этой обстановке два скромных и незаметных прапорщика, стрелки-радисты Волошенко и Максимов, по предложению Максимова съездили в отпуск в далекий затерянный в лесах северо-восточной Сибири городок. Они привезли оттуда двух таких красавиц, что, встречая их на улице, многие офицеры зажмуривали глаза, чтобы не ослепнуть.
В сибирском городке, занимающемся в основном лесоповалом и переработкой древесины, отродясь никто не видывал таких генералов, как наши два прапорщика. Естественно, что две первые леди лесоповального городка не смогли устоять против сияния голубых погон, сверканья звездочек, золотых якорей на черном фоне и бравого вида искателей красивых невест. Судьба двух семей вчерне была решена уже после первого танца, а окончательно оформилась записью в местном ЗАГСе ближе к концу отпуска.
Появление двух статных, стройных, юных и голубоглазых сибирячек не прошло незамеченным. Уже на первой дискотеке, куда молодые супруги пришли повеселиться, не обошлось без недоразумений. Девушки были нарасхват, что с одной стороны вызвало зависть и раздражение местных незамужних девиц, а с другой – нездоровый ажиотаж со стороны мужского населения Монгохто. Да и сами вновь прибывшие были несколько обескуражены. Там, у себя в сибирском городке, они допускали, что на свете могут быть еще несколько таких же знатных парней, как их мужья, скажем, в Москве или Ленинграде, но чтобы в глухой тайге, на краю земли, в одном месте обитало еще несколько ТЫСЯЧ офицеров морской авиации! К тому же большинство и красивее и значительнее их суженных, которых они вначале любили, уважали и даже несколько побаивались. Этого сибирские красавицы и представить себе не могли, чем тут же и воспользовались наиболее предприимчивые ловеласы.
Прапорщики не могли все время сидеть возле своих красоток и сторожить их. Только один полет на радиус вырывал их из лона свежеобретенной семьи на 15-17 часов. А еще существовали наряды, командировки. Да мало ли какие поводы для разлуки подает воинская служба. Предоставленные сами себе молодые боевые подруги не терялись. Они быстро обрели массу знакомых среди холостяков и наименее морально устойчивых «женатиков».
Волошенко получил отдельную однокомнатную квартиру на пятом этаже современной пятиэтажки. Квартира была теплой и удобной. Единственная неприятность заключалась в том, что им досталась дверь от прежних жильцов с таким замком, что его мог открыть даже пятилетний мальчик любой щепочкой. В те времена военторг не мог побаловать взыскательный вкус разнообразием замков. Когда Волошенко пошел покупать новый замок, под стеклом прилавка красовалась единственная модель. Ее конструкция не внушала надежд, что этот замок идеально подойдет к предопределенной ему двери. Покрутив в сомнении головой, Волошенко все же купил этот замок.
Дома он поздравил себя с проявленной проницательностью. Замок совершенно не подходил к его двери. Недолго думая, он разобрал свое приобретение. После некоторых размышлений оказалось, что замок можно переделать. Переделанный замок функционировал вполне нормально, только надо было вращать рукоятку засова не по часовой стрелке, как это обычно делается, а в обратную сторону. И эту рукоятку надо было еще и оттягивать на себя. Со всеми остальными проблемами, связанными с ремонтом, Волошенко справился легко и успешно.
Его ослепительная боевая подруга заводила знакомства на все более высоком уровне. И вот однажды она попалась на глаза молодому командиру эскадрильи майору Сведенскому, известному сердцееду, не знавшему поражений ни на земле, ни в воздухе. Стоило ему проникновенно посмотреть своими синими глазами в глаза потенциальной жертвы, откинуть со лба прядь черных, как тормозной след на бетоне, волос а'ля Дин Рид и очередная крепость выбрасывала белый флаг. Собственно, так и получилось с женой Волошенко. Тем более, что он служил в эскадрилье майора Сведенского. А уж отправить прапорщика в очередной или внеочередной раз в наряд майору не составляло никакого труда.
Вот так и пользовался наш майор своим служебным положением, сексуально эксплуатируя безотказную сибирячку. Но однажды Волошенко воспользовался затишьем в несении службы и поспешил домой за забытой книгой, чтобы наряд прошел не так тоскливо. Он попробовал открыть дверь своим ключом, но она была заблокирована изнутри. Тогда он постучал.
Любовники засуетились при первых же попытках Волошенко открыть замок. Майор быстро собрал свои вещи и нырнул в ванную комнату, где начал сноровисто и бесшумно, по-военному, одеваться. Неверная супруга не спеша накинула халатик и, притворно зевая, крикнула: «Иду-иду! Сейчас-сейчас!». Затем провела пару раз расческой по своим шикарным льняным волосам и направилась к двери. Там она нарочито долго провозилась с запором, говоря достаточно громко, чтобы услышал муж:
– Проклятый замок, – и открыла дверь.
Волошенко не удивился разобранной постели, жене частенько приходила в голову блажь поваляться среди бела дня. Чмокнув жену в щечку, он снял ботинки и прошел в комнату. Жена закрыла за ним дверь в коридор.
В ванной комнате майор почти оделся. Он натянул на голову фуражку и только выжидал момента, когда Волошенко пройдет в комнату или на кухню. Неверная жена включила телевизор громче, чтобы создать звуковую завесу, и майор выскользнул из ванной в коридор. Там он ухватился за рукоятку запора, надеясь легко и незаметно покинуть опасную квартиру.
Но не тут-то было. Замок не открывался. Он вращал рукоятку то по, то против часовой стрелки, но язычок замка оставался неподвижен. О том, что надо потянуть рукоятку еще и на себя, он не догадывался.
А в комнате Волошенко, заслышав какую-то возню в коридоре, навострил уши и спросил:
– Что это?
– Кошка, наверное, шастает.
Доверчивый прапорщик поверил этой дезинформации и продолжил поиск нужной ему книги, но тут его взгляд упал на кошку, мирно дремлющую в кресле.
– Похоже, это не кошка, – сказал он и, прихватив палку для штор, кинулся, в коридор.
В этот момент доведенный до отчаяния сопротивлением замка майор дернул ручку на себя и провернул ее против часовой стрелки. Спасительная дверь открылась. Но было уже поздно. Палка для штор с треском опустилась на его голову. Крикнув:
– Ой! – майор кинулся по лестнице.
А за ним несся в одних носках обманутый в своих лучших чувствах прапорщик и наносил безжалостные удары по голове, плечам и спине майора. На поворотах лестничных площадок Волошенко узнал своего командира. Но так как тот не защищался и не просил пощады, он продолжал наносить удары палкой для штор, правда, с меньшей силой и интенсивностью.
Осознав, что он в одних носках Волошенко на втором этаже прекратил избиение и поднялся к себе наверх. Там той же палкой он без особой жестокости поколотил неверную жену и, чтобы закрепить урок, дал ей две оплеухи. После чего она разрыдалась и пообещала, что больше никогда и ни с кем.
Волошенко все рассказал Максимову. Тот стал внимательнее следить за своей женой. И что вы себе думаете? В скором времени он заметил, что его отсутствием и её благосклонностью вовсю пользуется некий подполковник.
Друзья запили и загуляли. Они развелись со своими сибирячками и предложили им уехать домой. Но не тут-то было. Девушки, приобретя определенный опыт гарнизонной жизни и сравнив ее с бытом лесоповальных подруг, побежали в политотдел. Там они нажаловались, что их мужья пьют и гуляют, а Волошенко еще и палкой для штор дерется.
После недолгого разбирательства прапорщики перебрались назад в общежитие. А сибирские красавицы через полгода вышли замуж за лейтенантов-технарей и очень присмирели. Я, когда уезжал из гарнизона, так и не узнал, как у них дальше судьба сложилась. Впрочем, в последнее время было столько похожих событий, что я толком и не знаю, с ними ли все это случилось или с кем другим.
Если кто спросит, а для чего я все это написал и где мораль, я отвечу: «Когда куда-либо заходишь, подумай, как будешь оттуда выходить».
Монгохто – это большой гарнизон. Не всякая американская база ВВС могла бы сравниться по размерам и числу жителей. Достаточно сказать, что в одно время там базировалась полнокровная ракетоносная дивизия плюс отдельный противолодочный полк дальнего действия. Этот полк был прозван «китайским» отчасти из-за того, что зародился вблизи китайской границы, а отчасти из-за многочисленности личного состава. И то сказать, экипаж каждого самолета Ту-142 насчитывал от девяти до четырнадцати человек. Да и наземная команда соответствовала размерам этого аэромонстра.
Два других полка гордо носили название «румынский» и «зябровский». Румынский полк был обязан послевоенному фильму и футбольному матчу между братскими полками. Некий острослов подбодрил игроков своего полка кличем: «Вперед, дохлые румыны!». И с тех пор, вплоть до самого развала страны, этот полк назывался «румынским» даже в полуофициальных документах.
Второй полк носил наименование «зябровский», так как в него влилась эскадрилья из полка, ранее стоявшего в Зябровке (Белоруссия). Более хозяйственных офицеров история не знала. Достаточно сказать, что до их появления в гарнизоне не знали, что брусника съедобная ягода. И она красным бисером покрывала, по осени, дерн, которым были выложены кюветы на улице Театральной, главной улице гарнизона. Теперь уже не покрывает.
Одно время ходили слухи, что в Монгохто мало женщин. Но так могли говорить только гражданские завистники, не знающие истинного положения вещей. В советские времена не было профессии престижней офицера морской авиации. И слухи, что на небольшом участке суши сосредоточенна уйма холостяков в наглаженной морской форме, не могли миновать свободные женские уши. Скажем больше. В соответствии с этими слухами, холостяки, якобы, пачками валялись на улицах, что не сильно отклонялось от истины. Особенно в праздничные и выходные дни. И это составляло главную заботу комендантских патрулей по сбору и транспортировке бесчувственных тел завидных женихов в офицерские общежития. Но это уж совсем древняя история. До выхода в свет директивы ВС-25 о борьбе с пьянством и алкоголизмом в армии и на флоте. После ее выхода выпадение в осадок на улицах Монгохто из массового выродилось в единичное явление.
Женщин в Монгохто было даже в избытке. Каждый холостяк был на учете и под пристальным наблюдением. Состояние всех семей также внимательно контролировалось. На случай распада ячейки общества. Выпавший из нее …гм… член, не мог долгое время оставаться в одиночестве. Его быстро пристраивали к полезной обществу работе по переноске семейного бремени и добыче денег.
Вне всякого сомнения, что наличие такого большого числа красавиц не могло не породить здоровой конкуренции. Тогда, к сожалению, не проводились конкурсы на звание «Мисс Монгохто». И совершенно напрасно. Тогда было нельзя, а теперь не из кого. Конкурсы не проводились, но весь гарнизон прекрасно знал, кто у нас в этом году Самая Красивая Женщина Гарнизона. И все знали, когда она, проливая горькие слезы, уступала этот титул очередной красотке.
В этой обстановке два скромных и незаметных прапорщика, стрелки-радисты Волошенко и Максимов, по предложению Максимова съездили в отпуск в далекий затерянный в лесах северо-восточной Сибири городок. Они привезли оттуда двух таких красавиц, что, встречая их на улице, многие офицеры зажмуривали глаза, чтобы не ослепнуть.
В сибирском городке, занимающемся в основном лесоповалом и переработкой древесины, отродясь никто не видывал таких генералов, как наши два прапорщика. Естественно, что две первые леди лесоповального городка не смогли устоять против сияния голубых погон, сверканья звездочек, золотых якорей на черном фоне и бравого вида искателей красивых невест. Судьба двух семей вчерне была решена уже после первого танца, а окончательно оформилась записью в местном ЗАГСе ближе к концу отпуска.
Появление двух статных, стройных, юных и голубоглазых сибирячек не прошло незамеченным. Уже на первой дискотеке, куда молодые супруги пришли повеселиться, не обошлось без недоразумений. Девушки были нарасхват, что с одной стороны вызвало зависть и раздражение местных незамужних девиц, а с другой – нездоровый ажиотаж со стороны мужского населения Монгохто. Да и сами вновь прибывшие были несколько обескуражены. Там, у себя в сибирском городке, они допускали, что на свете могут быть еще несколько таких же знатных парней, как их мужья, скажем, в Москве или Ленинграде, но чтобы в глухой тайге, на краю земли, в одном месте обитало еще несколько ТЫСЯЧ офицеров морской авиации! К тому же большинство и красивее и значительнее их суженных, которых они вначале любили, уважали и даже несколько побаивались. Этого сибирские красавицы и представить себе не могли, чем тут же и воспользовались наиболее предприимчивые ловеласы.
Прапорщики не могли все время сидеть возле своих красоток и сторожить их. Только один полет на радиус вырывал их из лона свежеобретенной семьи на 15-17 часов. А еще существовали наряды, командировки. Да мало ли какие поводы для разлуки подает воинская служба. Предоставленные сами себе молодые боевые подруги не терялись. Они быстро обрели массу знакомых среди холостяков и наименее морально устойчивых «женатиков».
Волошенко получил отдельную однокомнатную квартиру на пятом этаже современной пятиэтажки. Квартира была теплой и удобной. Единственная неприятность заключалась в том, что им досталась дверь от прежних жильцов с таким замком, что его мог открыть даже пятилетний мальчик любой щепочкой. В те времена военторг не мог побаловать взыскательный вкус разнообразием замков. Когда Волошенко пошел покупать новый замок, под стеклом прилавка красовалась единственная модель. Ее конструкция не внушала надежд, что этот замок идеально подойдет к предопределенной ему двери. Покрутив в сомнении головой, Волошенко все же купил этот замок.
Дома он поздравил себя с проявленной проницательностью. Замок совершенно не подходил к его двери. Недолго думая, он разобрал свое приобретение. После некоторых размышлений оказалось, что замок можно переделать. Переделанный замок функционировал вполне нормально, только надо было вращать рукоятку засова не по часовой стрелке, как это обычно делается, а в обратную сторону. И эту рукоятку надо было еще и оттягивать на себя. Со всеми остальными проблемами, связанными с ремонтом, Волошенко справился легко и успешно.
Его ослепительная боевая подруга заводила знакомства на все более высоком уровне. И вот однажды она попалась на глаза молодому командиру эскадрильи майору Сведенскому, известному сердцееду, не знавшему поражений ни на земле, ни в воздухе. Стоило ему проникновенно посмотреть своими синими глазами в глаза потенциальной жертвы, откинуть со лба прядь черных, как тормозной след на бетоне, волос а'ля Дин Рид и очередная крепость выбрасывала белый флаг. Собственно, так и получилось с женой Волошенко. Тем более, что он служил в эскадрилье майора Сведенского. А уж отправить прапорщика в очередной или внеочередной раз в наряд майору не составляло никакого труда.
Вот так и пользовался наш майор своим служебным положением, сексуально эксплуатируя безотказную сибирячку. Но однажды Волошенко воспользовался затишьем в несении службы и поспешил домой за забытой книгой, чтобы наряд прошел не так тоскливо. Он попробовал открыть дверь своим ключом, но она была заблокирована изнутри. Тогда он постучал.
Любовники засуетились при первых же попытках Волошенко открыть замок. Майор быстро собрал свои вещи и нырнул в ванную комнату, где начал сноровисто и бесшумно, по-военному, одеваться. Неверная супруга не спеша накинула халатик и, притворно зевая, крикнула: «Иду-иду! Сейчас-сейчас!». Затем провела пару раз расческой по своим шикарным льняным волосам и направилась к двери. Там она нарочито долго провозилась с запором, говоря достаточно громко, чтобы услышал муж:
– Проклятый замок, – и открыла дверь.
Волошенко не удивился разобранной постели, жене частенько приходила в голову блажь поваляться среди бела дня. Чмокнув жену в щечку, он снял ботинки и прошел в комнату. Жена закрыла за ним дверь в коридор.
В ванной комнате майор почти оделся. Он натянул на голову фуражку и только выжидал момента, когда Волошенко пройдет в комнату или на кухню. Неверная жена включила телевизор громче, чтобы создать звуковую завесу, и майор выскользнул из ванной в коридор. Там он ухватился за рукоятку запора, надеясь легко и незаметно покинуть опасную квартиру.
Но не тут-то было. Замок не открывался. Он вращал рукоятку то по, то против часовой стрелки, но язычок замка оставался неподвижен. О том, что надо потянуть рукоятку еще и на себя, он не догадывался.
А в комнате Волошенко, заслышав какую-то возню в коридоре, навострил уши и спросил:
– Что это?
– Кошка, наверное, шастает.
Доверчивый прапорщик поверил этой дезинформации и продолжил поиск нужной ему книги, но тут его взгляд упал на кошку, мирно дремлющую в кресле.
– Похоже, это не кошка, – сказал он и, прихватив палку для штор, кинулся, в коридор.
В этот момент доведенный до отчаяния сопротивлением замка майор дернул ручку на себя и провернул ее против часовой стрелки. Спасительная дверь открылась. Но было уже поздно. Палка для штор с треском опустилась на его голову. Крикнув:
– Ой! – майор кинулся по лестнице.
А за ним несся в одних носках обманутый в своих лучших чувствах прапорщик и наносил безжалостные удары по голове, плечам и спине майора. На поворотах лестничных площадок Волошенко узнал своего командира. Но так как тот не защищался и не просил пощады, он продолжал наносить удары палкой для штор, правда, с меньшей силой и интенсивностью.
Осознав, что он в одних носках Волошенко на втором этаже прекратил избиение и поднялся к себе наверх. Там той же палкой он без особой жестокости поколотил неверную жену и, чтобы закрепить урок, дал ей две оплеухи. После чего она разрыдалась и пообещала, что больше никогда и ни с кем.
Волошенко все рассказал Максимову. Тот стал внимательнее следить за своей женой. И что вы себе думаете? В скором времени он заметил, что его отсутствием и её благосклонностью вовсю пользуется некий подполковник.
Друзья запили и загуляли. Они развелись со своими сибирячками и предложили им уехать домой. Но не тут-то было. Девушки, приобретя определенный опыт гарнизонной жизни и сравнив ее с бытом лесоповальных подруг, побежали в политотдел. Там они нажаловались, что их мужья пьют и гуляют, а Волошенко еще и палкой для штор дерется.
После недолгого разбирательства прапорщики перебрались назад в общежитие. А сибирские красавицы через полгода вышли замуж за лейтенантов-технарей и очень присмирели. Я, когда уезжал из гарнизона, так и не узнал, как у них дальше судьба сложилась. Впрочем, в последнее время было столько похожих событий, что я толком и не знаю, с ними ли все это случилось или с кем другим.
Если кто спросит, а для чего я все это написал и где мораль, я отвечу: «Когда куда-либо заходишь, подумай, как будешь оттуда выходить».
Александр Шипицын
Местный
А ВЫ БЫ УДЕРЖАЛИСЬ?
На Сахалине, когда полк ловил «минимум», организовывалось оперативное дежурство. Если любой другой наряд сахаром не был и изматывал физически, то полынь слаще сахарина казалась по сравнению с этой службой. А уж выматывались мозги на полную катушку. Стены комнаты оперативного дежурного украшались семнадцатью стендами и схемами, отображавшими семнадцать видов обстановок, в которых каждый день барахтался полк и утопал оперативный дежурный.
Заступление на дежурство начиналось в 8.30 и заключалось в том, что новый оперативный дежурный (ОД) стоял за спиной старого и усиленно вникал во все виды обстановок, пока старый ОД докладывал их командиру полка или командиру дивизии, если тому случалось быть с полком.
Начиналось с метеорологической обстановки, и хотя полковой синоптик сидел здесь же, честь доложить о совокупности холодных и теплых фронтов и их окклюзии предоставлялась ОД. Рассказав о фронтовых делах в синоптическом мире, он плавно переходил к радиационной обстановке. И хотя она не менялась со времени бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, командир дивизии выслушивал ее с таким удовольствием, будто впервые слышал об атомном строении вещества. Он всегда задавал вопросы, более касающиеся физиков - ядерщиков, чем штурманов экипажей, которых обычно, напирая на их высокое умственное развитие, назначали нести этот трудный, но почетный наряд.
Химическая и биологическая обстановки докладывались командиру только с точки зрения их потенциальной угрозы. То есть что враг мог бы применить в случае чего. Тут для произрастания «дынь» и «кактусов» было поле непаханное и безграничное. Оперативного дежурного, сумевшего проскочить это поле, не получив произраставшего на этом поле фрукта, можно было смело ставить на должность Министра иностранных дел.
И особое внимание следовало уделить орнитологической обстановке. Любая неучтенная ворона или стайка воробьев могли закончиться взысканием. Этот вид обстановки очень любил наш добрый комдив. Он всегда приберегал парочку вопросов по орнитологии, чтобы добить ОД, если ему каким-то образом удавалось проскочить все остальные шестнадцать обстановок.
Вслед за орнитологической докладывалась воздушная обстановка. Командиров интересовало все, что было способно летать и было больше табуретки в радиусе тысячи километров. Включая движение гражданских судов Аэрофлота. Южнее Курильских островов проходили три трассы американских Боингов. Наши Ту-16 могли дотянуться до этих трасс только с дозаправкой, но Боже упаси забыть в своем докладе о том, что какой-нибудь Боинг может сегодня пролететь по ним. Хотя американские диспетчеры игнорировали нашего ОД и своими планами, касательно перелетов Боингов, с нами делиться категорически не желали.
Затем следовала морская надводная и морская подводная обстановки. И если насчет подводной обстановки было все ясно, то есть ничего не ясно, и можно было только предполагать о ее наличии и изменениях, так как никто этого знать не мог, то надводная была на виду даже у самого древнего разведывательного спутника. Тактическая обстановка говорила о перемещениях войск супостата и требовала высочайшей разведывательной подготовки.
На космической обстановке и состоянии радиотехнической разведки противника заканчивался список внешних обстановок, на которые мы повлиять не могли. Их надо было просто знать. А вот внутреннее положение полка следовало не только знать, но и незаметно подсказать командиру, что следует делать так, чтобы он не заподозрил в вас конкурента на его должность. Если ОД не подсказывал, что надо делать для улучшения положения, он обвинялся в тупости и равнодушии. Если ОД подсказывал правильные и грамотные действия, командир, выслушав его, резко обрывал, говоря, что это дело командования, а не какого-то сопливого штурмана экипажа и нечего совать нос, куда не просят.
Первое – это политико-моральное состояние личного состава, затем комплектация летных экипажей, уровень их летной и боевой подготовки, укомплектование техническим составом и уровень обеспечения вспомогательными частями, готовность оружия, особенно ядерного.
Заканчивалось все состоянием самолетного парка. Хотя, по-моему, с этого надо было начинать. Если летать не на чем, к чему знание всех этих обстановок?
Всю эту лекцию, состоящую из 17 вопросов, следовало прочесть без запинки в течение получаса. Это было возможно только в случае доклада скороговоркой, не спуская глаз с командира и наугад тыкая указкой в соответствующее место соответствующего стенда.
Достичь всего этого можно было только если внимательно выслушать предыдущего ОД, весь день добывать информацию, обрабатывать ее и вносить на стенды и схемы. А потом всю ночь изучать ее и вносить исправления при обнаружении ошибок. И весь день поставлять информацию всем уровням командования, которым только вздумается обратиться к ОД. Следовало, также, реагировать на различные сигналы и координировать действия всех подразделений. И уж конечно, выполнять все распоряжения командира и начальника штаба и своевременно доводить их до исполнителей и подразделений.
Я почему это все так подробно и детально расписываю. Ну, во-первых, чтобы дать представление о работе оперативного дежурного, а то некоторые себе думают, что у военных только «делай раз, делай два и комиссара коли!» на уме. Хотя, как делать раз и делать два, тоже откуда-то знать надо, а во вторых, чтобы представляли: 25 часов дежурства медом не намазано, и в голове потом всю неделю только мешанина из обстановок бурлит. А эти сутки вообще ни о чем другом думать нельзя, да и невозможно. И чтобы привязать ОД к грешной земле, ему в помощь выделяется прапорщик, который занят только тем, что принимает и записывает команды и звонки, пока ОД питается или куда-то вышел на минуту по острой необходимости. Если сутки без сна ОД как-то обходится, то без еды и без туды ну никак.
Вот и капитану Мише Светцову выделили прапорщика для этих нужд. Прапорщик бил газетой мух и аккуратно складывал их кучками по десять штук на подоконнике, чтобы не сбиться со счета. А в это время Миша, надрывая голосовые связки, выколачивал данные об очередной обстановке из очередной инстанции с помощью полевого телефона, называемого в народе «разлука». Этим телефоном выбить информацию можно, если треснуть им пару раз по голове носителя нужной информации при непосредственном контакте. А то, что слышал ОД, доходило в таком искаженном виде, что запросто могло сойти за дезинформацию.
Прапорщика в этот раз дали молодого и бестолкового. Он когда-то уже служил матросом в морской авиации, а, когда, после демобилизации, узнал, что в родном селе на него рассчитывают, как на тягловую рабочую силу, попьянствовав полгода, подался обратно под защиту родного флота. Миша, когда ему представили его помощника, успел только поинтересоваться, как у него со слухом и умеет ли он писать. Чтобы записывать команды и указания в то короткое время, пока Миша будет отсутствовать в комнате ОД.
Теперь прапорщик лупил мух и хлопаньем газеты создавал дополнительные помехи телефонным переговорам с вышестоящим штабом. Улучив минуту, Михаил отправил неугомонного истребителя мух в военторговский магазинчик купить сигарет и приказал с каким-то поручением зайти в летную столовую.
Когда прапорщик отсутствовал, в комнату ОД зашла группа офицеров во главе с командиром полка. Кроме командира там был замполит, командир третьей эскадрильи, инженер и два техника без фуражек. Замполит, как знамя, отбитое у врага, нес две бутылки водки. Одна запечатанная, а вторая откупоренная. Было видно, что из второй бутылки кто-то отпил добрый глоток, но и оставшейся жидкости было вполне достаточно.
Те, кто пришел в фуражках, укоряли тех двоих, что без фуражек, в наплевательском отношении к воинскому долгу, выразившемся в попытке приведения себя в нетрезвое состояние путем распития этих самых двух бутылок. Техники, пойманные в кустах возле самолета, энергично отрицали такие свои злостные намерения, а нехватку водки в одной бутылке объясняли желанием убедиться в качестве напитка, который они намеревались употребить только во время очередного всенародного праздника седьмое ноября, до которого было еще больше четырех месяцев.
Миша продолжал собирать информацию, и ему было не до водки. Он отвлекся от телефона только тогда, когда командир полка, вытолкав технарей за дверь, передал ему эти две бутылки водки и приказал хранить их в качестве вещественного доказательства для ближайшего суда чести.
Михаил поставил обе бутылки на пол возле стола и забыл про них.
Подошло время обеда. Вернулся прапорщик, и Михаил приказал тому сесть за стол, отвечать на телефонные звонки и тщательно записывать все, что ему скажут. Прапорщик проверил наличие мух, кучками лежащих на подоконнике, взял в руки свернутую в трубочку газету и сказал «Есть!».
Миша ушел. А неугомонный истребитель мушиного племени начал шнырять по комнате ОД. Ему все было интересно, и он обшарил все углы. Когда он заглянул под стол, ему сразу же бросились в глаза конфискованные бутылки с водкой.
– А это, кажется, неплохой наряд, – подумал прапорщик, – Гляди, тут к обеду водку подают. Вот странный капитан, пошел на обед и чарочку не пропустил. Впрочем, может, и пропустил, когда меня не было.
Он здраво рассудил, что у каждого свои привычки. Некоторые любят после обеда злоупотребить. Но это как-то не по-русски. Вот лично он никогда не пьет после еды, а только до. И у них в селе только так и было заведено. Поэтому, дабы не терять время даром, он достал открытую бутылку и налил себе полный стакан, который рядом с графином для воды стоял на подоконнике.
И, как дома, не злоупотребляя закуской, молодой прапорщик привычно занюхал рукавом. Затем, дождавшись приятной теплоты в желудке, налил себе второй стакан. Эту порцию он запил глотком воды и сел на место Оперативного дежурного дожидаться обеда. Он закурил и погрузился в размышления о том, поделится ли ОД с ним оставшейся водкой? О том, чтобы открыть вторую бутылку, у него и мысли не возникло. Он был хорошо воспитан и всегда четко соблюдал субординацию. Капитан выглядел крепким малым, что такому бутылка водки? Но ничего, в крайнем случае он сбегает в барак и возьмет в долг у парней еще пару бутылок. Не останавливаться же, когда так удачно день начался. Пить – так пить!
Когда Миша пришел с обеда, его помощник деревенеющими губами доложил, что звонков не было. Миша все сразу понял:
– Ты где, негодяй, нажрался? Когда успел?
– Командир, вы не прререживвайте…. Там еще целая бутылка стоит. Я…я чо, я понимаю. Я себе початую взял, а вам…. Вам я полную оставил.
Только тут до Михаила дошло, где и какую водку его помощник нашел. Он позвонил командиру той эскадрильи, откуда его прапорщика назначили, и все ему четко обрисовал.
На суде чести, после рассмотрения дела двух технарей, которые твердо стояли на позициях заблаговременной подготовки к празднованию Великой Октябрьской Социалистической революции и которым удалось легко отделаться постановкой на вид, рассматривалось дело прапорщика, напившегося при исполнении служебного долга.
– Ну как, как вы могли? Как вы могли, – взывал к его совести замполит полка, – наплевать на честь коллектива – во время несения ответственейшего наряда напиться? При этом вы еще украли водку, которая вам не принадлежит. Как? Скажите мне, ответьте нам всем.
–А вы, товарищ подполковник, разве смогли бы удержаться? – ответил наш прапорщик.
И в его голосе звучала такая убежденность, что весь состав суда единогласно принял решение ходатайствовать перед командиром об увольнении прапорщика из армии.
На Сахалине, когда полк ловил «минимум», организовывалось оперативное дежурство. Если любой другой наряд сахаром не был и изматывал физически, то полынь слаще сахарина казалась по сравнению с этой службой. А уж выматывались мозги на полную катушку. Стены комнаты оперативного дежурного украшались семнадцатью стендами и схемами, отображавшими семнадцать видов обстановок, в которых каждый день барахтался полк и утопал оперативный дежурный.
Заступление на дежурство начиналось в 8.30 и заключалось в том, что новый оперативный дежурный (ОД) стоял за спиной старого и усиленно вникал во все виды обстановок, пока старый ОД докладывал их командиру полка или командиру дивизии, если тому случалось быть с полком.
Начиналось с метеорологической обстановки, и хотя полковой синоптик сидел здесь же, честь доложить о совокупности холодных и теплых фронтов и их окклюзии предоставлялась ОД. Рассказав о фронтовых делах в синоптическом мире, он плавно переходил к радиационной обстановке. И хотя она не менялась со времени бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, командир дивизии выслушивал ее с таким удовольствием, будто впервые слышал об атомном строении вещества. Он всегда задавал вопросы, более касающиеся физиков - ядерщиков, чем штурманов экипажей, которых обычно, напирая на их высокое умственное развитие, назначали нести этот трудный, но почетный наряд.
Химическая и биологическая обстановки докладывались командиру только с точки зрения их потенциальной угрозы. То есть что враг мог бы применить в случае чего. Тут для произрастания «дынь» и «кактусов» было поле непаханное и безграничное. Оперативного дежурного, сумевшего проскочить это поле, не получив произраставшего на этом поле фрукта, можно было смело ставить на должность Министра иностранных дел.
И особое внимание следовало уделить орнитологической обстановке. Любая неучтенная ворона или стайка воробьев могли закончиться взысканием. Этот вид обстановки очень любил наш добрый комдив. Он всегда приберегал парочку вопросов по орнитологии, чтобы добить ОД, если ему каким-то образом удавалось проскочить все остальные шестнадцать обстановок.
Вслед за орнитологической докладывалась воздушная обстановка. Командиров интересовало все, что было способно летать и было больше табуретки в радиусе тысячи километров. Включая движение гражданских судов Аэрофлота. Южнее Курильских островов проходили три трассы американских Боингов. Наши Ту-16 могли дотянуться до этих трасс только с дозаправкой, но Боже упаси забыть в своем докладе о том, что какой-нибудь Боинг может сегодня пролететь по ним. Хотя американские диспетчеры игнорировали нашего ОД и своими планами, касательно перелетов Боингов, с нами делиться категорически не желали.
Затем следовала морская надводная и морская подводная обстановки. И если насчет подводной обстановки было все ясно, то есть ничего не ясно, и можно было только предполагать о ее наличии и изменениях, так как никто этого знать не мог, то надводная была на виду даже у самого древнего разведывательного спутника. Тактическая обстановка говорила о перемещениях войск супостата и требовала высочайшей разведывательной подготовки.
На космической обстановке и состоянии радиотехнической разведки противника заканчивался список внешних обстановок, на которые мы повлиять не могли. Их надо было просто знать. А вот внутреннее положение полка следовало не только знать, но и незаметно подсказать командиру, что следует делать так, чтобы он не заподозрил в вас конкурента на его должность. Если ОД не подсказывал, что надо делать для улучшения положения, он обвинялся в тупости и равнодушии. Если ОД подсказывал правильные и грамотные действия, командир, выслушав его, резко обрывал, говоря, что это дело командования, а не какого-то сопливого штурмана экипажа и нечего совать нос, куда не просят.
Первое – это политико-моральное состояние личного состава, затем комплектация летных экипажей, уровень их летной и боевой подготовки, укомплектование техническим составом и уровень обеспечения вспомогательными частями, готовность оружия, особенно ядерного.
Заканчивалось все состоянием самолетного парка. Хотя, по-моему, с этого надо было начинать. Если летать не на чем, к чему знание всех этих обстановок?
Всю эту лекцию, состоящую из 17 вопросов, следовало прочесть без запинки в течение получаса. Это было возможно только в случае доклада скороговоркой, не спуская глаз с командира и наугад тыкая указкой в соответствующее место соответствующего стенда.
Достичь всего этого можно было только если внимательно выслушать предыдущего ОД, весь день добывать информацию, обрабатывать ее и вносить на стенды и схемы. А потом всю ночь изучать ее и вносить исправления при обнаружении ошибок. И весь день поставлять информацию всем уровням командования, которым только вздумается обратиться к ОД. Следовало, также, реагировать на различные сигналы и координировать действия всех подразделений. И уж конечно, выполнять все распоряжения командира и начальника штаба и своевременно доводить их до исполнителей и подразделений.
Я почему это все так подробно и детально расписываю. Ну, во-первых, чтобы дать представление о работе оперативного дежурного, а то некоторые себе думают, что у военных только «делай раз, делай два и комиссара коли!» на уме. Хотя, как делать раз и делать два, тоже откуда-то знать надо, а во вторых, чтобы представляли: 25 часов дежурства медом не намазано, и в голове потом всю неделю только мешанина из обстановок бурлит. А эти сутки вообще ни о чем другом думать нельзя, да и невозможно. И чтобы привязать ОД к грешной земле, ему в помощь выделяется прапорщик, который занят только тем, что принимает и записывает команды и звонки, пока ОД питается или куда-то вышел на минуту по острой необходимости. Если сутки без сна ОД как-то обходится, то без еды и без туды ну никак.
Вот и капитану Мише Светцову выделили прапорщика для этих нужд. Прапорщик бил газетой мух и аккуратно складывал их кучками по десять штук на подоконнике, чтобы не сбиться со счета. А в это время Миша, надрывая голосовые связки, выколачивал данные об очередной обстановке из очередной инстанции с помощью полевого телефона, называемого в народе «разлука». Этим телефоном выбить информацию можно, если треснуть им пару раз по голове носителя нужной информации при непосредственном контакте. А то, что слышал ОД, доходило в таком искаженном виде, что запросто могло сойти за дезинформацию.
Прапорщика в этот раз дали молодого и бестолкового. Он когда-то уже служил матросом в морской авиации, а, когда, после демобилизации, узнал, что в родном селе на него рассчитывают, как на тягловую рабочую силу, попьянствовав полгода, подался обратно под защиту родного флота. Миша, когда ему представили его помощника, успел только поинтересоваться, как у него со слухом и умеет ли он писать. Чтобы записывать команды и указания в то короткое время, пока Миша будет отсутствовать в комнате ОД.
Теперь прапорщик лупил мух и хлопаньем газеты создавал дополнительные помехи телефонным переговорам с вышестоящим штабом. Улучив минуту, Михаил отправил неугомонного истребителя мух в военторговский магазинчик купить сигарет и приказал с каким-то поручением зайти в летную столовую.
Когда прапорщик отсутствовал, в комнату ОД зашла группа офицеров во главе с командиром полка. Кроме командира там был замполит, командир третьей эскадрильи, инженер и два техника без фуражек. Замполит, как знамя, отбитое у врага, нес две бутылки водки. Одна запечатанная, а вторая откупоренная. Было видно, что из второй бутылки кто-то отпил добрый глоток, но и оставшейся жидкости было вполне достаточно.
Те, кто пришел в фуражках, укоряли тех двоих, что без фуражек, в наплевательском отношении к воинскому долгу, выразившемся в попытке приведения себя в нетрезвое состояние путем распития этих самых двух бутылок. Техники, пойманные в кустах возле самолета, энергично отрицали такие свои злостные намерения, а нехватку водки в одной бутылке объясняли желанием убедиться в качестве напитка, который они намеревались употребить только во время очередного всенародного праздника седьмое ноября, до которого было еще больше четырех месяцев.
Миша продолжал собирать информацию, и ему было не до водки. Он отвлекся от телефона только тогда, когда командир полка, вытолкав технарей за дверь, передал ему эти две бутылки водки и приказал хранить их в качестве вещественного доказательства для ближайшего суда чести.
Михаил поставил обе бутылки на пол возле стола и забыл про них.
Подошло время обеда. Вернулся прапорщик, и Михаил приказал тому сесть за стол, отвечать на телефонные звонки и тщательно записывать все, что ему скажут. Прапорщик проверил наличие мух, кучками лежащих на подоконнике, взял в руки свернутую в трубочку газету и сказал «Есть!».
Миша ушел. А неугомонный истребитель мушиного племени начал шнырять по комнате ОД. Ему все было интересно, и он обшарил все углы. Когда он заглянул под стол, ему сразу же бросились в глаза конфискованные бутылки с водкой.
– А это, кажется, неплохой наряд, – подумал прапорщик, – Гляди, тут к обеду водку подают. Вот странный капитан, пошел на обед и чарочку не пропустил. Впрочем, может, и пропустил, когда меня не было.
Он здраво рассудил, что у каждого свои привычки. Некоторые любят после обеда злоупотребить. Но это как-то не по-русски. Вот лично он никогда не пьет после еды, а только до. И у них в селе только так и было заведено. Поэтому, дабы не терять время даром, он достал открытую бутылку и налил себе полный стакан, который рядом с графином для воды стоял на подоконнике.
И, как дома, не злоупотребляя закуской, молодой прапорщик привычно занюхал рукавом. Затем, дождавшись приятной теплоты в желудке, налил себе второй стакан. Эту порцию он запил глотком воды и сел на место Оперативного дежурного дожидаться обеда. Он закурил и погрузился в размышления о том, поделится ли ОД с ним оставшейся водкой? О том, чтобы открыть вторую бутылку, у него и мысли не возникло. Он был хорошо воспитан и всегда четко соблюдал субординацию. Капитан выглядел крепким малым, что такому бутылка водки? Но ничего, в крайнем случае он сбегает в барак и возьмет в долг у парней еще пару бутылок. Не останавливаться же, когда так удачно день начался. Пить – так пить!
Когда Миша пришел с обеда, его помощник деревенеющими губами доложил, что звонков не было. Миша все сразу понял:
– Ты где, негодяй, нажрался? Когда успел?
– Командир, вы не прререживвайте…. Там еще целая бутылка стоит. Я…я чо, я понимаю. Я себе початую взял, а вам…. Вам я полную оставил.
Только тут до Михаила дошло, где и какую водку его помощник нашел. Он позвонил командиру той эскадрильи, откуда его прапорщика назначили, и все ему четко обрисовал.
На суде чести, после рассмотрения дела двух технарей, которые твердо стояли на позициях заблаговременной подготовки к празднованию Великой Октябрьской Социалистической революции и которым удалось легко отделаться постановкой на вид, рассматривалось дело прапорщика, напившегося при исполнении служебного долга.
– Ну как, как вы могли? Как вы могли, – взывал к его совести замполит полка, – наплевать на честь коллектива – во время несения ответственейшего наряда напиться? При этом вы еще украли водку, которая вам не принадлежит. Как? Скажите мне, ответьте нам всем.
–А вы, товарищ подполковник, разве смогли бы удержаться? – ответил наш прапорщик.
И в его голосе звучала такая убежденность, что весь состав суда единогласно принял решение ходатайствовать перед командиром об увольнении прапорщика из армии.
Александр Шипицын
Местный
УЖ ЕСЛИ Я ЧЕГО РЕШИЛ
Семен Будяковский служил в ТЭЧи полка в группе самолета и двигателя. Руководство ценило его руки – золотые, с платиновыми прожилками. Никто быстрее его не мог выполнить регламентные работы на двигателях. Никто не мог из обрезков алюминиевого листа, всегда валяющегося вокруг ТЭЧи, склепать лодку, похожую на «Прогресс». Единственное отличие от настоящего заключалось в том, что если бы он столкнулся с настоящим, то последнему кранты с буль-булем были бы. Все, что клепал Семен, отличалось надежностью и крепостью. Догадайся Министерство обороны поручить ему танк из дюраля склепать, его танк любое чудище стальное пробил бы.
Дома Семен тоже без дела не сидел и наклепал уже четверых. И, если жена не врала, ждали пятого. А Сеня все в старлеях ходил. И было бы у него все хорошо. Но имел он в организме своем одну особенность. По понедельникам разило от него, как в приемном покое лечебно-трудового профилактория, куда только завезли сотню алкашей. И что бы он ни делал, ничего не помогало. Ни пачка лаврового листа, ни дефицитная жевательная резинка, никакие зубные эликсиры.
И было непонятно: отчего этот запах появлялся? Жена его давно спиртного в дом не покупала. Иван Сипатый – начальник ТЭЧи – сказал ей, что если от Семена перестанет по понедельникам спиртом разить, он его начальником группы поставит. А это капитанская категория и двадцатка к окладу. Плюс все выслуги и коэффициенты. Глядишь, «полтинник» и набежит. Как раз к рождению пятого Будяковского. Очень кстати.
Вот готовит она в субботу обед. Семен рядом мается. Никаких рыбалок, никаких дружков, никаких магазинов.
– Сходи, – говорит, – Сеня в сарай (а сарай у них под домом, в подвале, только в подъезд выйти и вниз спуститься) и набери там капустки к обеду. И огурчиков с помидорчиками прихвати.
Семен: «Угу» и побежал. Через десять-пятнадцать минут приходит. Старательно огурец жует. Садятся обедать, а Сеню уже повело. То вилкой в закуску попасть не может, то опрокинет на столе чего, а то ложкой в рот не попадет.
– Э! – говорит жена, – да ты уже пьян, как зюзя. И когда успел?
После обеда закроет его в квартире, а сама в подвал, в сарай. Перероет все. То там, то сям фляжки со спиртом находит. Реквизирует, конечно, и домой. А дома Семен – готовченко! Лыка не вяжет.
Воскресенье в мучениях проходит. Страдает, бедолага, так, что даже дети ему сочувствуют. Садятся рядом, ручонками его гладят и приговаривают:
– Папочка, родненький, худо тебе?
Семен только мычит и голову руками обнимает. Ну и жена – живой человек с душой христианской:
– Иди уж, прохвост, похмелись.
Семушка на кухню шатаясь идет. Она ему стопку, другую, а ему все не легчает. А как у бутылочки или фляжки донышко покажется, тут ему и лучше делается. А в понедельник опять запах такой, что в третьей от него шеренге офицеры рукава занюхивают.
И решила Марина положить этому конец. В сарае и в гараже, где у него мотоцикл с коляской стоял, все прошерстила. Все закуточки обшарила, все ящики с инструментами пересмотрела. Нашла пяток фляжек да бутылок. Все к подруге своей, Настене, отнесла.
Подходит суббота. Семен:
– Пойду за хлебом схожу.
Марина ему:
– Сидеть! Петенька сходит.
– Ну, так с младшеньким погуляю.
– Не надо! Витюшка с ним пойдет.
– Так что ж, теперь и воздухом подышать не выйти?
– Ничего, надышишься еще. Пообедаем, посуду уберем и погуляем. Вместе.
Дело к обеду. Семен за стол садится. Опять вилкой в салат попасть не может. Борщ на треники пролил. Да и ложкой себе чуть не в глаз тычет. Язык заплетается. Еле до дивана дошел. Упал и задрых.
– Во, дела! – Марина поражается, – все время на глазах был. Когда и где надраться успел?
Марина женщина начитанная была. Про всяких экстрасенсов и телепатов слышала. Про самовнушение знала. Не иначе сам себе внушил и по привычке, что с годами по субботам выработалась, без водки и спирта пьянел. В воскресенье обычная история. Дети жалеют, и Марина жалеет. А в понедельник начальник ТЭЧи принюхался, плюнул и Семену фигу показал.
Марина глаз с муженька не спускала. Всю неделю он трезвый, службу носит исправно, в наряды ходит. Нет претензий. А в субботу, не выходя из дому и без капли спиртного – ну зюзя козельский, да и только!
Однако Марина стала примечать, что настроение у него повышается, как он из санузла выходит. Узел у них совмещенный. Обшарила она все углы и закоулки, под ванную залезла. Нигде. Ничего. Только и осталось ей на нечистую силу да на самовнушение грешить. И протекали у них субботы и воскресенья по-прежнему. И третировал Семен запахом алкогольным сослуживцев своих.
Но сколь веревочке ни виться, а конец всегда будет. Сплоховал Семен. Пошел в туалет и бутылкой по чугуну звякнул. Жена хоть в самовнушение и верила, но за Сеней зорко следила. Попался голубчик. Звякнул бутылкой все-таки, материальной. Марина сердитой наседкой, у которой кошка на цыплят нацелилась, в ванную ворвалась. А там ее Сенечка бутылку в бачок унитазный прячет. А у самого уже глазки масляные. Оттолкнула она его, залезла ногами на унитаз (раньше бачки чугунные чуть ли не под потолком закреплялись), в бачок заглянула.
А там полбутылки спирта в воде лежит. Уже отхлебнул, подлец, будь здоров, сколько! А на поплавке сырок плавленый «Дружба» лежит. На закуску.
Впервые в понедельник Семен на построение без запаха пришел. Иван Сипатый даже удивился:
– Что-то сегодня не как всегда! Чего-то не хватает.
А Семен Марине клятву дал, что больше прятать ничего не будет, если она никому про бутылку в бачке и сырок не расскажет. Полгода они оба крепились, а когда Семену капитана дали и пятый пацан у них появился, на радостях все и рассказали. А чего прятаться? Нормально, как люди, живут. Семен на дембель майором ушел. Его начальником ТЭЧи поставили. Он на радостях выпил немного, а когда домой пришел то Марине спел:
– Вот печать, вот ключи,
Я начальник ТЭЧи!
А Марина сказала:
- Гы!
А со спиртным напрочь завязал. Только в компаниях, с женой и только шампанское. Начальник, как ни как.
Семен Будяковский служил в ТЭЧи полка в группе самолета и двигателя. Руководство ценило его руки – золотые, с платиновыми прожилками. Никто быстрее его не мог выполнить регламентные работы на двигателях. Никто не мог из обрезков алюминиевого листа, всегда валяющегося вокруг ТЭЧи, склепать лодку, похожую на «Прогресс». Единственное отличие от настоящего заключалось в том, что если бы он столкнулся с настоящим, то последнему кранты с буль-булем были бы. Все, что клепал Семен, отличалось надежностью и крепостью. Догадайся Министерство обороны поручить ему танк из дюраля склепать, его танк любое чудище стальное пробил бы.
Дома Семен тоже без дела не сидел и наклепал уже четверых. И, если жена не врала, ждали пятого. А Сеня все в старлеях ходил. И было бы у него все хорошо. Но имел он в организме своем одну особенность. По понедельникам разило от него, как в приемном покое лечебно-трудового профилактория, куда только завезли сотню алкашей. И что бы он ни делал, ничего не помогало. Ни пачка лаврового листа, ни дефицитная жевательная резинка, никакие зубные эликсиры.
И было непонятно: отчего этот запах появлялся? Жена его давно спиртного в дом не покупала. Иван Сипатый – начальник ТЭЧи – сказал ей, что если от Семена перестанет по понедельникам спиртом разить, он его начальником группы поставит. А это капитанская категория и двадцатка к окладу. Плюс все выслуги и коэффициенты. Глядишь, «полтинник» и набежит. Как раз к рождению пятого Будяковского. Очень кстати.
Вот готовит она в субботу обед. Семен рядом мается. Никаких рыбалок, никаких дружков, никаких магазинов.
– Сходи, – говорит, – Сеня в сарай (а сарай у них под домом, в подвале, только в подъезд выйти и вниз спуститься) и набери там капустки к обеду. И огурчиков с помидорчиками прихвати.
Семен: «Угу» и побежал. Через десять-пятнадцать минут приходит. Старательно огурец жует. Садятся обедать, а Сеню уже повело. То вилкой в закуску попасть не может, то опрокинет на столе чего, а то ложкой в рот не попадет.
– Э! – говорит жена, – да ты уже пьян, как зюзя. И когда успел?
После обеда закроет его в квартире, а сама в подвал, в сарай. Перероет все. То там, то сям фляжки со спиртом находит. Реквизирует, конечно, и домой. А дома Семен – готовченко! Лыка не вяжет.
Воскресенье в мучениях проходит. Страдает, бедолага, так, что даже дети ему сочувствуют. Садятся рядом, ручонками его гладят и приговаривают:
– Папочка, родненький, худо тебе?
Семен только мычит и голову руками обнимает. Ну и жена – живой человек с душой христианской:
– Иди уж, прохвост, похмелись.
Семушка на кухню шатаясь идет. Она ему стопку, другую, а ему все не легчает. А как у бутылочки или фляжки донышко покажется, тут ему и лучше делается. А в понедельник опять запах такой, что в третьей от него шеренге офицеры рукава занюхивают.
И решила Марина положить этому конец. В сарае и в гараже, где у него мотоцикл с коляской стоял, все прошерстила. Все закуточки обшарила, все ящики с инструментами пересмотрела. Нашла пяток фляжек да бутылок. Все к подруге своей, Настене, отнесла.
Подходит суббота. Семен:
– Пойду за хлебом схожу.
Марина ему:
– Сидеть! Петенька сходит.
– Ну, так с младшеньким погуляю.
– Не надо! Витюшка с ним пойдет.
– Так что ж, теперь и воздухом подышать не выйти?
– Ничего, надышишься еще. Пообедаем, посуду уберем и погуляем. Вместе.
Дело к обеду. Семен за стол садится. Опять вилкой в салат попасть не может. Борщ на треники пролил. Да и ложкой себе чуть не в глаз тычет. Язык заплетается. Еле до дивана дошел. Упал и задрых.
– Во, дела! – Марина поражается, – все время на глазах был. Когда и где надраться успел?
Марина женщина начитанная была. Про всяких экстрасенсов и телепатов слышала. Про самовнушение знала. Не иначе сам себе внушил и по привычке, что с годами по субботам выработалась, без водки и спирта пьянел. В воскресенье обычная история. Дети жалеют, и Марина жалеет. А в понедельник начальник ТЭЧи принюхался, плюнул и Семену фигу показал.
Марина глаз с муженька не спускала. Всю неделю он трезвый, службу носит исправно, в наряды ходит. Нет претензий. А в субботу, не выходя из дому и без капли спиртного – ну зюзя козельский, да и только!
Однако Марина стала примечать, что настроение у него повышается, как он из санузла выходит. Узел у них совмещенный. Обшарила она все углы и закоулки, под ванную залезла. Нигде. Ничего. Только и осталось ей на нечистую силу да на самовнушение грешить. И протекали у них субботы и воскресенья по-прежнему. И третировал Семен запахом алкогольным сослуживцев своих.
Но сколь веревочке ни виться, а конец всегда будет. Сплоховал Семен. Пошел в туалет и бутылкой по чугуну звякнул. Жена хоть в самовнушение и верила, но за Сеней зорко следила. Попался голубчик. Звякнул бутылкой все-таки, материальной. Марина сердитой наседкой, у которой кошка на цыплят нацелилась, в ванную ворвалась. А там ее Сенечка бутылку в бачок унитазный прячет. А у самого уже глазки масляные. Оттолкнула она его, залезла ногами на унитаз (раньше бачки чугунные чуть ли не под потолком закреплялись), в бачок заглянула.
А там полбутылки спирта в воде лежит. Уже отхлебнул, подлец, будь здоров, сколько! А на поплавке сырок плавленый «Дружба» лежит. На закуску.
Впервые в понедельник Семен на построение без запаха пришел. Иван Сипатый даже удивился:
– Что-то сегодня не как всегда! Чего-то не хватает.
А Семен Марине клятву дал, что больше прятать ничего не будет, если она никому про бутылку в бачке и сырок не расскажет. Полгода они оба крепились, а когда Семену капитана дали и пятый пацан у них появился, на радостях все и рассказали. А чего прятаться? Нормально, как люди, живут. Семен на дембель майором ушел. Его начальником ТЭЧи поставили. Он на радостях выпил немного, а когда домой пришел то Марине спел:
– Вот печать, вот ключи,
Я начальник ТЭЧи!
А Марина сказала:
- Гы!
А со спиртным напрочь завязал. Только в компаниях, с женой и только шампанское. Начальник, как ни как.
Александр Шипицын
Местный
Монгохтинская месть
Разругались как-то в одном экипаже правый летчик и зоркий глаз – бравый КОУ воздушный стрелок Валерий Педро Зурита Альянос Нунча Мочилос. Не такая уж правак величина огромная, да и не принято в авиации слишком пузо выпячивать. А тут нашла коса на дубовый обрез. Пожаловался правый летчик на стрелка, а командир на его, правую сторону, стал. Ну и дожали они гордого КОУ, подчинился он. А как же - служба она и есть служба.
Ну, дело пустяковое, командиру и так все подчинятся обязаны. Вроде в шутку перевели и как бы забыли. Но стрелок в силу своей мексиканской мстительности решил шутку продлить слегка.
В те времена одной из необходимых и потому дефицитнейшей вещью ковры были. Подперсидские, два на три с половиной метра. Очереди на них длинней, чем в Мавзолей были. Вот наш прапорщик и решил на этом сыграть. Когда в штабе эскадрильи никого не было, напечатал он штук двадцать-тридцать объявлений:
«Продаю срочно два ковра два на три с половиной метра. Почти новые по цене триста рублей за штуку». Штук пять на самых людных местах вывесил.
И начались у правого летчика веселые вечера. Люди когда по объявлениям ходили? После шести-семи вечера. Телефоны в гарнизоне только у крупных начальников были. Вот придет правачок домой. Умоется и только сядет телевизор смотреть, начинается: дзынь-брынь, брынь-дзынь. Народ в гарнизоне простой, могли и в двенадцать ночи придти и спросить, мол, правда, что ковры так дешево отдаете? А что случилось-то? Уж не заболели ли вы?
Правак с женой утром пройдут по людным местам, объявления снимут. А мстительный стрелок дня через два-три, новые наклеит. И опять все сначала.
Не выдержал правый летчик. Он-то знает чьих рук дело, а доказать не может. Взял он бутылку коньяка, шоколадку большую. Пригласил стрелка в гараж и там у него прощения попросил. А стрелок у него на глазах оставшиеся объявления порвал. Их у него еще много оставалось. А когда коньяк допили обнялись и всплакнули.
(с) Александр Шипицын
Разругались как-то в одном экипаже правый летчик и зоркий глаз – бравый КОУ воздушный стрелок Валерий Педро Зурита Альянос Нунча Мочилос. Не такая уж правак величина огромная, да и не принято в авиации слишком пузо выпячивать. А тут нашла коса на дубовый обрез. Пожаловался правый летчик на стрелка, а командир на его, правую сторону, стал. Ну и дожали они гордого КОУ, подчинился он. А как же - служба она и есть служба.
Ну, дело пустяковое, командиру и так все подчинятся обязаны. Вроде в шутку перевели и как бы забыли. Но стрелок в силу своей мексиканской мстительности решил шутку продлить слегка.
В те времена одной из необходимых и потому дефицитнейшей вещью ковры были. Подперсидские, два на три с половиной метра. Очереди на них длинней, чем в Мавзолей были. Вот наш прапорщик и решил на этом сыграть. Когда в штабе эскадрильи никого не было, напечатал он штук двадцать-тридцать объявлений:
«Продаю срочно два ковра два на три с половиной метра. Почти новые по цене триста рублей за штуку». Штук пять на самых людных местах вывесил.
И начались у правого летчика веселые вечера. Люди когда по объявлениям ходили? После шести-семи вечера. Телефоны в гарнизоне только у крупных начальников были. Вот придет правачок домой. Умоется и только сядет телевизор смотреть, начинается: дзынь-брынь, брынь-дзынь. Народ в гарнизоне простой, могли и в двенадцать ночи придти и спросить, мол, правда, что ковры так дешево отдаете? А что случилось-то? Уж не заболели ли вы?
Правак с женой утром пройдут по людным местам, объявления снимут. А мстительный стрелок дня через два-три, новые наклеит. И опять все сначала.
Не выдержал правый летчик. Он-то знает чьих рук дело, а доказать не может. Взял он бутылку коньяка, шоколадку большую. Пригласил стрелка в гараж и там у него прощения попросил. А стрелок у него на глазах оставшиеся объявления порвал. Их у него еще много оставалось. А когда коньяк допили обнялись и всплакнули.
(с) Александр Шипицын
Александр Шипицын
Местный
СПАРТАНЕЦ ИЗ ЛУГАНСКА
Всем известна история спартанского мальчика, который засунул себе лисенка за пазуху и застыл по команде наставника «Смирно». Даже когда лисенок прогрыз в животе юного воина большую дыру, он не пошевелился. Так и умер, не издав ни звука и явив пример мужества и стойкости грядущим поколениям.
Однако, должен заметить, что это и пример бессмысленных страданий из-за никчемной зверушки, которая кроме пинка ничего не заслужила. Мальчик был просто глуп. Если бы он вышвырнул лисенка, педагог, конечно, отодрал бы его. Вот тут бы он и проявил свое мужество и героизм, стойко перенеся наказание. Все восхищались бы им, включая наставника. А так стоял, стоял и упал. И кишки вывалились. А главное, совершенно без пользы для своего драчливого отечества. Другое дело Витя Кийко. Перед парадом в честь Дня Победы, пока «коробки» ожидали встречи с начальником гарнизона, он подсуетился и по просьбе двух других нарушителей воинской дисциплины сбегал в магазин и купил бутылку «Зубровки». Так как сам он из-за бедности семьи, мог распоряжаться капиталом в сумме 15 копеек, а поучаствовать в процессе очень хотелось. Его короткого отсутствия никто не заметил, и к команде «Парад стройся!» он уже стоял в строю.
Бутылка выглядывала из неглубокого кармана синих галифе. Мундир Витя ушил по своей стройной фигуре так, что если бы он положил спичку в нагрудный карман, то и ее было бы видно. Осталось только одно место. Мы носили тогда глухие парадные мундиры со стоячим воротником и хромовые сапоги. Сапоги тоже плотно облегали икры, да так, что снимать сапоги приходилось втроем. Синие штаны в области бедра были достаточно просторны. Вот Виктор и придумал: он, через ширинку, горлышком вниз, запустил бутылку в правую штанину. А чтобы она там не болталась, горлышко бутылки вставил в голенище сапога.
Только он не учел одного. На пробке, называемой в народе «козликом», была такая штучка, за которую хватались, когда открывали бутылку. Эта штучка из мягкого металла была все же тверже беззащитной кожи. Царапать она стала сразу же, когда мы торжественным маршем еще не дошли до трибуны. О чем Виктор мне доложил громким шепотом сразу, так как мы с ним шагали рядом в первой шеренге нашей роты:
– Ой! Плятт! – Громко шептал он мне в ухо, приплетая к нашим делам известного народного артиста, – Пробка ногу режет! Ыы-х!
– Терпи! – сквозь зубы посоветовал я, не поворачивая головы.
Парад был не в Москве, поэтому через триста шагов пытка должна бы закончиться. А там мы полезем на машины и в толчее, бутылку можно будет переложить.
Но если Бог посылает испытание, то это вам не детские игрушки типа: «Агу – не могу». После команды «Вольно!» командир роты зашагал рядом с нами. В его присутствии лезть в ширинку было не совсем удобно. И тут тяжелый удар судьбы. Подошел комбат и на ходу громко выкрикнул:
– Походной коровой! Поротно! Тьфу! В походную колонну! Машин не будет, идем в училище пешим порядком. Не растягиваться!
Батюшки светы! До училища семь километров. Это и без бутылки – ну б его на фиг! А тут каждый шаг растирает и царапает жестяным горлышком кожу на икре. И командир роты ни на шаг от нас не отходит. Каждые пять - десять минут, что бы подбодрить нас, командует:
– Рота! Выше ножку! Араззз! Аразз! Арразз, два, трип!
И это страдальцу облегчения не приносило. Витя, в подходящий момент, поросился у командира выйти на секунду из строя. Но так как он не смог объяснить зачем, командир роты не разрешил.
Вот и шли мы вперед. Виктор ощущал при каждом шаге то, что мог ощущать человек, которому с темпом 110-120 раз в минуту всаживают ножик в живую плоть. Втягивая воздух через зубы, он находил время докладывать мне обо всех своих ощущениях и щипал меня за руку так, что и я в полной мере чувствовал меру его страданий.
Долго мы шли, больше часа. Но конец, который бывает у всего, наступил и на этот раз. Командир роты не распустил нас, когда пришли в казарму, а долго и нудно рассказывал, как мы должны вести себя во время праздника и что нам будет, если мы будем вести себя по-другому.
После команды «Вольно! Разойдись!» мы, кто стоял рядом, подхватили Витьку под руки и утащили за второй ряд коек. Там он, наконец, вытащил проклятую бутылку, а мы довольно легко стащили с него сапог. Сапог слез легко, так как в нем было полно крови.
Мы обработали рану перекисью водорода. Забинтовали, как могли, и уложили на нижнюю койку. Обед принесли ему в казарму. А на ужин он уже ковылял сам. Более того, через двадцать четыре часа после того, как мы сняли с него сапоги, он уже играл в волейбол за нашу роту. И внес существенный вклад в победу. И не нужен нам никакой лисенок. Кстати, в разливе той бутылки, с окровавленной пробкой, он участия не принимал. Видеть ее не мог.
Всем известна история спартанского мальчика, который засунул себе лисенка за пазуху и застыл по команде наставника «Смирно». Даже когда лисенок прогрыз в животе юного воина большую дыру, он не пошевелился. Так и умер, не издав ни звука и явив пример мужества и стойкости грядущим поколениям.
Однако, должен заметить, что это и пример бессмысленных страданий из-за никчемной зверушки, которая кроме пинка ничего не заслужила. Мальчик был просто глуп. Если бы он вышвырнул лисенка, педагог, конечно, отодрал бы его. Вот тут бы он и проявил свое мужество и героизм, стойко перенеся наказание. Все восхищались бы им, включая наставника. А так стоял, стоял и упал. И кишки вывалились. А главное, совершенно без пользы для своего драчливого отечества. Другое дело Витя Кийко. Перед парадом в честь Дня Победы, пока «коробки» ожидали встречи с начальником гарнизона, он подсуетился и по просьбе двух других нарушителей воинской дисциплины сбегал в магазин и купил бутылку «Зубровки». Так как сам он из-за бедности семьи, мог распоряжаться капиталом в сумме 15 копеек, а поучаствовать в процессе очень хотелось. Его короткого отсутствия никто не заметил, и к команде «Парад стройся!» он уже стоял в строю.
Бутылка выглядывала из неглубокого кармана синих галифе. Мундир Витя ушил по своей стройной фигуре так, что если бы он положил спичку в нагрудный карман, то и ее было бы видно. Осталось только одно место. Мы носили тогда глухие парадные мундиры со стоячим воротником и хромовые сапоги. Сапоги тоже плотно облегали икры, да так, что снимать сапоги приходилось втроем. Синие штаны в области бедра были достаточно просторны. Вот Виктор и придумал: он, через ширинку, горлышком вниз, запустил бутылку в правую штанину. А чтобы она там не болталась, горлышко бутылки вставил в голенище сапога.
Только он не учел одного. На пробке, называемой в народе «козликом», была такая штучка, за которую хватались, когда открывали бутылку. Эта штучка из мягкого металла была все же тверже беззащитной кожи. Царапать она стала сразу же, когда мы торжественным маршем еще не дошли до трибуны. О чем Виктор мне доложил громким шепотом сразу, так как мы с ним шагали рядом в первой шеренге нашей роты:
– Ой! Плятт! – Громко шептал он мне в ухо, приплетая к нашим делам известного народного артиста, – Пробка ногу режет! Ыы-х!
– Терпи! – сквозь зубы посоветовал я, не поворачивая головы.
Парад был не в Москве, поэтому через триста шагов пытка должна бы закончиться. А там мы полезем на машины и в толчее, бутылку можно будет переложить.
Но если Бог посылает испытание, то это вам не детские игрушки типа: «Агу – не могу». После команды «Вольно!» командир роты зашагал рядом с нами. В его присутствии лезть в ширинку было не совсем удобно. И тут тяжелый удар судьбы. Подошел комбат и на ходу громко выкрикнул:
– Походной коровой! Поротно! Тьфу! В походную колонну! Машин не будет, идем в училище пешим порядком. Не растягиваться!
Батюшки светы! До училища семь километров. Это и без бутылки – ну б его на фиг! А тут каждый шаг растирает и царапает жестяным горлышком кожу на икре. И командир роты ни на шаг от нас не отходит. Каждые пять - десять минут, что бы подбодрить нас, командует:
– Рота! Выше ножку! Араззз! Аразз! Арразз, два, трип!
И это страдальцу облегчения не приносило. Витя, в подходящий момент, поросился у командира выйти на секунду из строя. Но так как он не смог объяснить зачем, командир роты не разрешил.
Вот и шли мы вперед. Виктор ощущал при каждом шаге то, что мог ощущать человек, которому с темпом 110-120 раз в минуту всаживают ножик в живую плоть. Втягивая воздух через зубы, он находил время докладывать мне обо всех своих ощущениях и щипал меня за руку так, что и я в полной мере чувствовал меру его страданий.
Долго мы шли, больше часа. Но конец, который бывает у всего, наступил и на этот раз. Командир роты не распустил нас, когда пришли в казарму, а долго и нудно рассказывал, как мы должны вести себя во время праздника и что нам будет, если мы будем вести себя по-другому.
После команды «Вольно! Разойдись!» мы, кто стоял рядом, подхватили Витьку под руки и утащили за второй ряд коек. Там он, наконец, вытащил проклятую бутылку, а мы довольно легко стащили с него сапог. Сапог слез легко, так как в нем было полно крови.
Мы обработали рану перекисью водорода. Забинтовали, как могли, и уложили на нижнюю койку. Обед принесли ему в казарму. А на ужин он уже ковылял сам. Более того, через двадцать четыре часа после того, как мы сняли с него сапоги, он уже играл в волейбол за нашу роту. И внес существенный вклад в победу. И не нужен нам никакой лисенок. Кстати, в разливе той бутылки, с окровавленной пробкой, он участия не принимал. Видеть ее не мог.
Александр Шипицын
Местный
«АЛЬБАТРОСЫ» и БАКЛАНЫ
(Сборник рассказов о морской авиации)
Каждый, кому посчастливилось в жизни служить Ее Величеству Авиации осиян неким ореолом, а у летчиков-истребителей еще и вся грудь в синяках. Это от ударов себя кулаком в грудь, когда он заявляет «Я – истребитель!». Летчики морской авиации скромно носят двойной ореол в знак их службы Ее Высочеству Морской Авиации, проходящей в двух средах: в воздухе и над морем.
Падает самолет. Один пассажир спрашивает другого:
− Изя, под нами, что − горы?
− Нет, Абрам − море.
− Так я не понял. Мы что, еще и тонуть будем?
Но оставим героику нашей профессии специально обученным людям. Мне очень хочется показать, что герои, носящие морскую форму, кстати, по утверждению эстетов, самую красивую в мире, и зарабатывающие деньги в воздухе, как ни странно − самые обычные люди. Настолько обычные, что когда они снимают самую красивую в мире форму их от всего остального человечества не отличить. Разве, что иногда, после третьей стопки, мелькнет в глазах что-то юношеское и безбашенное.
За 28 лет, что я посвятил авиации, меня никогда не мучили заботы: что я и моя семья будем завтра есть? Где мы будем жить? И − как мы будем развлекаться?
Для хлеба насущного во всех авиагарнизонах существовали летно-технические столовые и Военторг, для крыши над головой − УДОС. Для развлечений у нас были: Дома офицеров, начальство и вероятный противник. Двое последних особо бдительно следили, чтобы мы не скучали.
А мы и не скучали. В этом вы сможете убедиться, если загрузите в свои компы книгу – «Альбатросы» и бакланы. Я ее так назвал потому, что позывные нашего противолодочного самолета начинались со слова «Альбатрос» и потом, нельзя не сказать ни слова о героичности нашей профессии. А бакланами морскую авиацию называли авиаторы других родов. Кто бы там чего не говорил − баклан птица полезная. Ею рыбку ловят. Ну и побакланить у нас любили не меньше чем в любой другой авиации.
Командир полка у нас терпеть не мог болтунов и всячески их регулировал. Но как только в полетах случится перерыв, сядет с нами в курилке и давай провоцировать:
− Ну-ка Дигант, или там, Лазаревич − траваните чего-нибудь.
А те рады стараться, заливаются соловьями. А я тут как тут, ушки − топориком и впитываю, кто чего скажет. Вот на две книги и навпитывал. Эта первая. Несмотря на солидный (около 700 обычных страниц) объем, тут, в основном, байки юмористического толка. Но есть, в шестой главе, рассказы, которые показывают, что не все нам хиханьки-хаханьки были. Были среди нас и те, что назад не вернулись. Светлая о них память! Но мы-то их помним весельчаками безбашенными, такими, какими они улетели.
Книгу я, в основном, написал для моих друзей, чтобы было что вспомнить и обсудить. Тем более, что той морской авиации уже нет. И мне хочется, чтобы дух ее не растаял бесследно, чтобы нас такими и запомнили: молодыми, веселыми и отчаянными.
Автор обложки – Елена Капинус, автор всех рисунков – Виктория Мийю.
Дорогой друг пройди по ссылке: http://delta-info.net/index.php/-1/656 Думаю, что тебе это будет интересно. В этой книге, солидной по объему – 700 страниц обычного формата, но веселой по содержанию, ты встретишь своих друзей из морской авиации. Это наша молодость. Глядишь, и напомнит чего. И еще, пошли эту ссылку своим друзьям. Может и им будет интересно прочесть про нашу молодость. Жду твоего мнения. Пока!
(с) Александр Шипицын
(Сборник рассказов о морской авиации)
Каждый, кому посчастливилось в жизни служить Ее Величеству Авиации осиян неким ореолом, а у летчиков-истребителей еще и вся грудь в синяках. Это от ударов себя кулаком в грудь, когда он заявляет «Я – истребитель!». Летчики морской авиации скромно носят двойной ореол в знак их службы Ее Высочеству Морской Авиации, проходящей в двух средах: в воздухе и над морем.
Падает самолет. Один пассажир спрашивает другого:
− Изя, под нами, что − горы?
− Нет, Абрам − море.
− Так я не понял. Мы что, еще и тонуть будем?
Но оставим героику нашей профессии специально обученным людям. Мне очень хочется показать, что герои, носящие морскую форму, кстати, по утверждению эстетов, самую красивую в мире, и зарабатывающие деньги в воздухе, как ни странно − самые обычные люди. Настолько обычные, что когда они снимают самую красивую в мире форму их от всего остального человечества не отличить. Разве, что иногда, после третьей стопки, мелькнет в глазах что-то юношеское и безбашенное.
За 28 лет, что я посвятил авиации, меня никогда не мучили заботы: что я и моя семья будем завтра есть? Где мы будем жить? И − как мы будем развлекаться?
Для хлеба насущного во всех авиагарнизонах существовали летно-технические столовые и Военторг, для крыши над головой − УДОС. Для развлечений у нас были: Дома офицеров, начальство и вероятный противник. Двое последних особо бдительно следили, чтобы мы не скучали.
А мы и не скучали. В этом вы сможете убедиться, если загрузите в свои компы книгу – «Альбатросы» и бакланы. Я ее так назвал потому, что позывные нашего противолодочного самолета начинались со слова «Альбатрос» и потом, нельзя не сказать ни слова о героичности нашей профессии. А бакланами морскую авиацию называли авиаторы других родов. Кто бы там чего не говорил − баклан птица полезная. Ею рыбку ловят. Ну и побакланить у нас любили не меньше чем в любой другой авиации.
Командир полка у нас терпеть не мог болтунов и всячески их регулировал. Но как только в полетах случится перерыв, сядет с нами в курилке и давай провоцировать:
− Ну-ка Дигант, или там, Лазаревич − траваните чего-нибудь.
А те рады стараться, заливаются соловьями. А я тут как тут, ушки − топориком и впитываю, кто чего скажет. Вот на две книги и навпитывал. Эта первая. Несмотря на солидный (около 700 обычных страниц) объем, тут, в основном, байки юмористического толка. Но есть, в шестой главе, рассказы, которые показывают, что не все нам хиханьки-хаханьки были. Были среди нас и те, что назад не вернулись. Светлая о них память! Но мы-то их помним весельчаками безбашенными, такими, какими они улетели.
Книгу я, в основном, написал для моих друзей, чтобы было что вспомнить и обсудить. Тем более, что той морской авиации уже нет. И мне хочется, чтобы дух ее не растаял бесследно, чтобы нас такими и запомнили: молодыми, веселыми и отчаянными.
Автор обложки – Елена Капинус, автор всех рисунков – Виктория Мийю.
Дорогой друг пройди по ссылке: http://delta-info.net/index.php/-1/656 Думаю, что тебе это будет интересно. В этой книге, солидной по объему – 700 страниц обычного формата, но веселой по содержанию, ты встретишь своих друзей из морской авиации. Это наша молодость. Глядишь, и напомнит чего. И еще, пошли эту ссылку своим друзьям. Может и им будет интересно прочесть про нашу молодость. Жду твоего мнения. Пока!
(с) Александр Шипицын
Александр Шипицын
Местный
АЛЬТЕРНАТИВНАЯ МЫСЛЬ
Эссе
Сейчас, в век новых решений и поступков, мне в голову все чаще и чаще альтернативные мысли приходят. Все, наверное, помнят, как Крупп решил сталь под давлением разливать. Все спецы только пальцем у виска крутили. И докрутились. Уволил он их и взамен стеклодувов нанял. Те не знали, что сталь нельзя под давлением разливать, и… разлили.
Вот, скажем, террористы задолбали. Как перед вылетом охрана ни изощряется, а все равно на самолет оружие проносят и самолеты, с риском для драгоценной жизни в нем летящих, угоняют. Или, того хуже, в нужные и полезные здания самолеты втыкают.
Надо бы наоборот. Не отнимать у пассажиров все, что хоть отдаленно на оружие похоже, а каждому перед вылетом по ножу и пистолету раздать. Ну, не без этого, кого и поранят, зато каждый, кто хоть мизерное движение в сторону захвата сделает, будет немедленно изрешечен, что твой дуршлаг. И все остальные спокойно долетят. Известно: Бог создал всех разными, а Кольт уравнял их.
Или вот деток в школе все уговаривают: учитесь, учитесь родненькие. Ведь на пользу вам. А надо заборы вокруг школ понаделать и охрану выставить, чтобы школьников внутрь не пускала. И что вы думаете? Сто процентная посещаемость будет, и ученики на коленях учителей просить будут, чтобы учили их, бестолочей, хоть чему-нибудь.
Доказывают, доказывают алкашам, что пьянство вредно. А надо наоборот – всех обязать ежедневно литр водки выпивать. Кое-кто, конечно, и дуба даст, но зато все остальные во всю жизнь капли в рот не возьмут. То же и с курением. Всем детям, достигшим возраста десяти лет, ввести курс обязательного курения с выкуриванием в день пачки сигарет. Обрыгаются они, знамо дело, как миленькие, но уже ни один из них в жизни на сигареты не посмотрит.
Или вот физкультурой ленятся заниматься. И не надо уговаривать. Надо ввести обязательное лежание в течение недели. Даже в туалет – ползком. Через неделю и лопате, как родной мамочке, рад будет, когда все бока пролежит себе.
На пляжах везде пишут: «За буйки не заплывать!» И хоть вода и до буйков и за буйками совершенно одинакова, всегда найдется несколько человек, отравляющих существование спасателей. А надо написать: «Купание разрешено только за буйками». И вот увидите, не найдется ни одного идиота, чтобы за буйки заплыл.
Не надо писать: «Не влезай! Убьет!» Лучше напишите: «Залазь! Может, и не убьет!» И череп не угрюмый надо рисовать, а наоборот, улыбающийся во весь рот. Дескать, и на том свете люди живут.
Здравомыслящий, живущий в дружбе и сотрудничестве со своей головой читатель подумает, что за вздор тут написан?! И, в лучшем случае, переключится на другой сайт, что будет весьма прискорбно для сайтовладельца и для автора этих строк. А в худшем включится в полемику и начнет намекать, что иным авторам очень была бы к лицу рубашка с длинными, элегантно завязывающимися на спине рукавами. Возможно, они и правы, но я попрошу еще минуточку внимания и терпения.
Вот когда народу плохо живется, не хватает рабочих мест, в больницах нечем кормить и лечить больных. Когда в школах… да что там говорить? Оглянитесь вокруг, все это в наличии. Как улучшить положение несчастного народа? Эта мысль сверлит черепа лучших представителей народа не хуже соседского перфоратора. Вот поставьте себя на их место. Первая мысль, что приходит вам в голову – если будет больше денег в казне, легче решатся все эти проблемы. А как наполнить дырявую казну? Есть только один способ – собирать больше налогов, то есть увеличить их.
А теперь включаем альтернативное мышление. Раз первая мысль была увеличить налоги, значит, альтернативная мысль будет…правильно, уменьшить налоги. Анализируем ее. Мы уменьшаем налоги, становится выгодно заниматься производством, оказывать услуги и вообще работать и заниматься бизнесом. Становится больше рабочих мест и в сумме налогов собирается больше. Это придумал не я. Чингисхан собирал дань в размере одной десятой, а с некоторых и одной двенадцатой доли заработанного. Когда его спросили, почему он так мало берет с покоренных народов, не признак ли это его слабости? На что великий воин и политик ответил:
– Я могу все у них забрать. Тогда они умрут от голода. Кто будет тогда работать и платить мне? Десять таньга с тысячи это больше, чем тысяча с одного.
Очевидно, за тысячу лет, прошедших с тех пор, человечество разучилось мыслить альтернативно, так как нынешним депутатам не приходит в голову такая простая мысль. С миллиона предпринимателей, если брать по тысяче гривен, соберется больше налогов, чем если брать по десять тысяч с тысячи предпринимателей. Вот вам и польза от альтернативного мышления.
Даже из чисто теоретических соображений, вспомним закон единства и борьбы противоположностей, из которого следует третий закон Ньютона, что сила действия равна силе противодействия. Чем сильнее государство будет прессовать предпринимателя, тем сильнее он будет сопротивляться. Вывод: ослабь натиск, и народ сам увеличит отдачу. Законы природы, в отличие от придуманных депутатами, действуют всегда. К ним не надо пристраивать никаких механизмов обеспечения. Хотим мы или не хотим – они будут работать.
Следовательно, если возникла проблема – обдумай ее. Хорошенько запомни первое, что пришло тебе в голову. И никогда, никогда не поступай в соответствии с первой мыслью, а ищи альтернативный вариант.
(с) Александр Шипицын
Эссе
Сейчас, в век новых решений и поступков, мне в голову все чаще и чаще альтернативные мысли приходят. Все, наверное, помнят, как Крупп решил сталь под давлением разливать. Все спецы только пальцем у виска крутили. И докрутились. Уволил он их и взамен стеклодувов нанял. Те не знали, что сталь нельзя под давлением разливать, и… разлили.
Вот, скажем, террористы задолбали. Как перед вылетом охрана ни изощряется, а все равно на самолет оружие проносят и самолеты, с риском для драгоценной жизни в нем летящих, угоняют. Или, того хуже, в нужные и полезные здания самолеты втыкают.
Надо бы наоборот. Не отнимать у пассажиров все, что хоть отдаленно на оружие похоже, а каждому перед вылетом по ножу и пистолету раздать. Ну, не без этого, кого и поранят, зато каждый, кто хоть мизерное движение в сторону захвата сделает, будет немедленно изрешечен, что твой дуршлаг. И все остальные спокойно долетят. Известно: Бог создал всех разными, а Кольт уравнял их.
Или вот деток в школе все уговаривают: учитесь, учитесь родненькие. Ведь на пользу вам. А надо заборы вокруг школ понаделать и охрану выставить, чтобы школьников внутрь не пускала. И что вы думаете? Сто процентная посещаемость будет, и ученики на коленях учителей просить будут, чтобы учили их, бестолочей, хоть чему-нибудь.
Доказывают, доказывают алкашам, что пьянство вредно. А надо наоборот – всех обязать ежедневно литр водки выпивать. Кое-кто, конечно, и дуба даст, но зато все остальные во всю жизнь капли в рот не возьмут. То же и с курением. Всем детям, достигшим возраста десяти лет, ввести курс обязательного курения с выкуриванием в день пачки сигарет. Обрыгаются они, знамо дело, как миленькие, но уже ни один из них в жизни на сигареты не посмотрит.
Или вот физкультурой ленятся заниматься. И не надо уговаривать. Надо ввести обязательное лежание в течение недели. Даже в туалет – ползком. Через неделю и лопате, как родной мамочке, рад будет, когда все бока пролежит себе.
На пляжах везде пишут: «За буйки не заплывать!» И хоть вода и до буйков и за буйками совершенно одинакова, всегда найдется несколько человек, отравляющих существование спасателей. А надо написать: «Купание разрешено только за буйками». И вот увидите, не найдется ни одного идиота, чтобы за буйки заплыл.
Не надо писать: «Не влезай! Убьет!» Лучше напишите: «Залазь! Может, и не убьет!» И череп не угрюмый надо рисовать, а наоборот, улыбающийся во весь рот. Дескать, и на том свете люди живут.
Здравомыслящий, живущий в дружбе и сотрудничестве со своей головой читатель подумает, что за вздор тут написан?! И, в лучшем случае, переключится на другой сайт, что будет весьма прискорбно для сайтовладельца и для автора этих строк. А в худшем включится в полемику и начнет намекать, что иным авторам очень была бы к лицу рубашка с длинными, элегантно завязывающимися на спине рукавами. Возможно, они и правы, но я попрошу еще минуточку внимания и терпения.
Вот когда народу плохо живется, не хватает рабочих мест, в больницах нечем кормить и лечить больных. Когда в школах… да что там говорить? Оглянитесь вокруг, все это в наличии. Как улучшить положение несчастного народа? Эта мысль сверлит черепа лучших представителей народа не хуже соседского перфоратора. Вот поставьте себя на их место. Первая мысль, что приходит вам в голову – если будет больше денег в казне, легче решатся все эти проблемы. А как наполнить дырявую казну? Есть только один способ – собирать больше налогов, то есть увеличить их.
А теперь включаем альтернативное мышление. Раз первая мысль была увеличить налоги, значит, альтернативная мысль будет…правильно, уменьшить налоги. Анализируем ее. Мы уменьшаем налоги, становится выгодно заниматься производством, оказывать услуги и вообще работать и заниматься бизнесом. Становится больше рабочих мест и в сумме налогов собирается больше. Это придумал не я. Чингисхан собирал дань в размере одной десятой, а с некоторых и одной двенадцатой доли заработанного. Когда его спросили, почему он так мало берет с покоренных народов, не признак ли это его слабости? На что великий воин и политик ответил:
– Я могу все у них забрать. Тогда они умрут от голода. Кто будет тогда работать и платить мне? Десять таньга с тысячи это больше, чем тысяча с одного.
Очевидно, за тысячу лет, прошедших с тех пор, человечество разучилось мыслить альтернативно, так как нынешним депутатам не приходит в голову такая простая мысль. С миллиона предпринимателей, если брать по тысяче гривен, соберется больше налогов, чем если брать по десять тысяч с тысячи предпринимателей. Вот вам и польза от альтернативного мышления.
Даже из чисто теоретических соображений, вспомним закон единства и борьбы противоположностей, из которого следует третий закон Ньютона, что сила действия равна силе противодействия. Чем сильнее государство будет прессовать предпринимателя, тем сильнее он будет сопротивляться. Вывод: ослабь натиск, и народ сам увеличит отдачу. Законы природы, в отличие от придуманных депутатами, действуют всегда. К ним не надо пристраивать никаких механизмов обеспечения. Хотим мы или не хотим – они будут работать.
Следовательно, если возникла проблема – обдумай ее. Хорошенько запомни первое, что пришло тебе в голову. И никогда, никогда не поступай в соответствии с первой мыслью, а ищи альтернативный вариант.
(с) Александр Шипицын
Александр Шипицын
Местный
БОЛОТО
Снится мне. Идем мы с товарищами по болоту и клюкву собираем. Клюквы мало. Там ягодка, сям, и чем дальше, тем меньше ее. А идти все труднее, по грудь уж меня засосало. Озираюсь. Вижу – и друзья мои кто по пояс, кто по грудь, а кто и по шею в болоте. Некоторые уже и скрылись в жиже болотной, только кепки над водой.
И смотрю я: мужик на сухом стоит и мне рукой машет. Я к нему повернул. Мельче стало, и идти легче. И клюквы больше. Я к мужику подошел, в руку его вцепился, он меня на сухое место и вытащил. Гляжу – клюквы здесь видимо-невидимо, и чем дальше, тем больше. Дружкам кричу:
–Эй! Сюда! Здесь безопасно, сухо. И клюквы тут полно.
А дружки только посмеиваются. Некоторые пальцем у виска крутят. Дурак, мол, и счастья своего не понимает. И дальше идут. И все меньше их остается, тонут в болоте. Я к мужику:
– Кто ты, добрый человек? Как звать тебя?
– Аллен Карр.
Проснулся я. Тьфу ты, ё мое! Я ж три года не пью. Как Карра прочел. И не курю тоже.
Лежу в постели. Радостно на душе, дышится легко, и думаю, а как бы Аллен Карр сцену встречи двух друзей описал?
Вот входит гость долгожданный. Хозяин ему на шею. Обнялись. Прослезились. По спинам друг друга хлопают:
– Сколько лет? Сколько зим? Как Маша? Как Люся? Детки как? А помнишь?... Давай за стол быстрее. По рюмочке ядику за встречу хлопнем. Яд у нас фирменный. Пять звездочек. И я две бутылочки отравы принес. Помню, помню, какой яд ты больше любишь. Давай с моего и начнем. По полной рюмке гадости этой, смертельненькой. И женушке твоей яду в рюмочку. На болячки вам! Чтоб болезни у вас были крепкие, неизлечимые! Недолгих лет вам! И вам, чтобы поскорее помереть! И чтоб мучились подольше! Как в народе говорят: между двумя порциями яду только пуля в лоб пролететь должна. А третью порцию яда предлагаю принять для того, чтобы самки наши поганые еще поганее становились. И уродством своим всех вокруг распугивали. Эх! Плохо сидим. Давай еще отравушки глотнем. Может, сдохнем поскорее. Дай-ка я, друг сердешный, в рожу твою мерзкую плюну. Вот яд-то, а, забористый. Такого хлобыстнешь – и под забор. Давай-ка еще выпьем, да пора уж друг другу в морду заехать. А то, что же это за ядопитие, да без мордобоя.
Страшно вам? А ведь правильнее именно так застолья наши описывать. Это ведь только снаружи на столе нашем вина с красивыми этикетками да коньяки янтарные, и шампанское искристое, и водочка хрустальная. А внутри – яд и отрава. И тосты наши не здоровье несут, а разоренье и погибель. Вот так демон алкоголя маскируется. А с ним вкупе и табачок смертельную суть свою за красивыми пачками прячет.
Вспоминаю я жизнь свою и думаю, что ж ты, Аллен Карр, так долго не приходил? Ведь все, что в моей жизни плохого было, все с водкой связано. Или не видел я этого? Или не понимал? И видел и понимал. Да все хорохорился. Все думал: это другим от водки зло бывает. А мне хоть бы хны. Вроде и здоров я, и не под забором лежу. Но ведь могло бы и гораздо лучше быть. А теперь, может, и на мой век что-то хорошее осталось, клюквы-то хватит? А? Спасибо тебе, добрый человек – Аленн Карр!
Подумайте.
(с) Александр Шипицын
Снится мне. Идем мы с товарищами по болоту и клюкву собираем. Клюквы мало. Там ягодка, сям, и чем дальше, тем меньше ее. А идти все труднее, по грудь уж меня засосало. Озираюсь. Вижу – и друзья мои кто по пояс, кто по грудь, а кто и по шею в болоте. Некоторые уже и скрылись в жиже болотной, только кепки над водой.
И смотрю я: мужик на сухом стоит и мне рукой машет. Я к нему повернул. Мельче стало, и идти легче. И клюквы больше. Я к мужику подошел, в руку его вцепился, он меня на сухое место и вытащил. Гляжу – клюквы здесь видимо-невидимо, и чем дальше, тем больше. Дружкам кричу:
–Эй! Сюда! Здесь безопасно, сухо. И клюквы тут полно.
А дружки только посмеиваются. Некоторые пальцем у виска крутят. Дурак, мол, и счастья своего не понимает. И дальше идут. И все меньше их остается, тонут в болоте. Я к мужику:
– Кто ты, добрый человек? Как звать тебя?
– Аллен Карр.
Проснулся я. Тьфу ты, ё мое! Я ж три года не пью. Как Карра прочел. И не курю тоже.
Лежу в постели. Радостно на душе, дышится легко, и думаю, а как бы Аллен Карр сцену встречи двух друзей описал?
Вот входит гость долгожданный. Хозяин ему на шею. Обнялись. Прослезились. По спинам друг друга хлопают:
– Сколько лет? Сколько зим? Как Маша? Как Люся? Детки как? А помнишь?... Давай за стол быстрее. По рюмочке ядику за встречу хлопнем. Яд у нас фирменный. Пять звездочек. И я две бутылочки отравы принес. Помню, помню, какой яд ты больше любишь. Давай с моего и начнем. По полной рюмке гадости этой, смертельненькой. И женушке твоей яду в рюмочку. На болячки вам! Чтоб болезни у вас были крепкие, неизлечимые! Недолгих лет вам! И вам, чтобы поскорее помереть! И чтоб мучились подольше! Как в народе говорят: между двумя порциями яду только пуля в лоб пролететь должна. А третью порцию яда предлагаю принять для того, чтобы самки наши поганые еще поганее становились. И уродством своим всех вокруг распугивали. Эх! Плохо сидим. Давай еще отравушки глотнем. Может, сдохнем поскорее. Дай-ка я, друг сердешный, в рожу твою мерзкую плюну. Вот яд-то, а, забористый. Такого хлобыстнешь – и под забор. Давай-ка еще выпьем, да пора уж друг другу в морду заехать. А то, что же это за ядопитие, да без мордобоя.
Страшно вам? А ведь правильнее именно так застолья наши описывать. Это ведь только снаружи на столе нашем вина с красивыми этикетками да коньяки янтарные, и шампанское искристое, и водочка хрустальная. А внутри – яд и отрава. И тосты наши не здоровье несут, а разоренье и погибель. Вот так демон алкоголя маскируется. А с ним вкупе и табачок смертельную суть свою за красивыми пачками прячет.
Вспоминаю я жизнь свою и думаю, что ж ты, Аллен Карр, так долго не приходил? Ведь все, что в моей жизни плохого было, все с водкой связано. Или не видел я этого? Или не понимал? И видел и понимал. Да все хорохорился. Все думал: это другим от водки зло бывает. А мне хоть бы хны. Вроде и здоров я, и не под забором лежу. Но ведь могло бы и гораздо лучше быть. А теперь, может, и на мой век что-то хорошее осталось, клюквы-то хватит? А? Спасибо тебе, добрый человек – Аленн Карр!
Подумайте.
(с) Александр Шипицын