Летел по небу аппарат
Летел по небу аппарат, на солнце плоскости сверкали,
Ни дождь, ни молнии, ни град его полету не мешали.
На голубой небесный плед, за самолётною кормою,
Ложился длинный белый след инверсионною прямою.
На облучке шайтан-арбы, внутри дюралевой кабины,
Скребли наморщенные лбы довольно крепкие мужчины.
На левой чашке, при руле, вальяжно щелкая едалом,
Сидел старшой на корабле и самолично правил балом.
По жизни масть ему легла, до командира дослужиться,
Держать ответ за все дела и всюду крайним становиться.
Чуток правей сидел технарь – Джигит замурзанной вершины,
В одной посуде раб и царь своей кормилицы машины,
Он над РУДами зависал во мгле табачного угара,
И хрень какую-то писал для бортового формуляра.
Судьбину тяжкую кляня, над топокартами лысея,
Корпел Сусанина родня и подражатель Моисея,
Он весь крутой и деловой, он гонористей пеликана,
И шибко дружен с головой, но лишь до третьего стакана.
А сзади справа бортрадист – Скиталец вечного эфира,
Сквозь гомон, шорохи и свист волной охватывал пол-мира.
Когда за тридевять земель труба зовет авантюристов,
То связь оттуда и досель – прерогатива бортрадистов.
Гремя по лавкам головой, в корме телеги, для центровки,
Дремал механик бортовой – дитя мазута и контровки,
Он ошивался на земле по всем технарским огородам,
И был спецом на корабле по кофеям и бутербродам.
И самый главный персонаж – прикол судьбы, позор мундира,
По блату встрявший в экипаж на перспективу командира,
Так называемый правак, лениво-сонная химера,
Для шалопаев и зевак великолепие примера,
Он весь полет давил хоря, являясь фишкою пейзажа,
И, деликатно говоря, был просто членом экипажа.
Ну, в общем, штатная езда… Напялив «уши» на пилотки,
Непобедимая орда Неслась на крыльях самолётки.
Чужому глазу – лепота, сюжет невиданной картины,
А посвящённым – пахота на ниве будничной рутины.
И вдруг каленое стекло над ошалевшею командой,
Сквозь аварийные табло сверкнуло ёлочной гирляндой.
Приборы, выдав кренделя, друг другу дулю показали,
И в блистер хлынула земля по набегающей спирали…
В овраге, ползая в пыли, все возбуждённо чертыхались,
И вычисляли, как могли, на чём так лоховски попались?
Сопел в две дырки командор под гнётом тягостной годины:
– Какой кошмар! Какой позор На командирские седины,
Гори майорская звезда, сгорай последнею лучиной,
Какая б ни была беда, лишь я один всему причиной,
На все грядущие века будь трижды проклято мгновенье,
Когда я с чашки правака полез на левое сиденье!
Борттехник, штопая штаны, бубнил, испуганно-сердитый:
– Коню понятно… Двигуны… Опять за них я буду битый…
Застыл помощник технаря над консервированной кашей:
– Неужто дал я махаря и травонул народ парашей?
Обрывком кабеля радист в обломках рации копался,
И как заклятый мазохист, во всём себя винить пытался:
– Нас не отыщет ПСС, Нам не видать свои пенаты,
Ведь, я в падении, балбес, не дал в эфир координаты.
А штурман их вообще не знал, он у ошмётков самолета,
Портфель расстроенно пинал с маршрутной картою полета.
На ней огромная дыра и грязно-жирная разводка,
На карте той позавчера была нарезана селёдка,
Как раз над этою дырой полет накрылся экскрементом
И рыборезу геморрой теперь корячился презентом…
В тревоге весь электорат и мандражил, и менжевался...
И лишь один аристократ невозмутимым оставался,
Святой, как детская слеза, правак от грохота проснулся,
Открыл невинные глаза, неспешно, с хрустом, потянулся.
И проворчал, смахнув с губы табак элитного «Казбека»:
– Уроды… Неучи… Дубы… Чуть не убили человека.
0
0