ОБРАЗЦОВЫЕ КУРСАНТЫ
Мы, когда на четвертом курсе были, в Миргороде стажировались. И не было счастливее нас людей на свете. Еще бы, после трех лет Луганских казарм! Девушки нас любили и возлагали как сиюминутные, так и перспективные надежды. Летная столовая считалась лучшей в Киевском округе. Летчики и штурманы нас не обижали. Мы им в рот не отрываясь смотрели. Как-то майор Мисюра, легендарный наш, нас с покойным Устюговым Валерой в пивнушке увидел. Так он даже обиделся на нас, когда мы сделали вид, что зашли конфет купить. Как же, конфет! Это наш-то курсант! Так он сказал:
– Ребята, да вы что? Пиво всем можно. Не стесняйтесь!
А то, что ребята уже по две кружечки с чекушкой водки задавили, он не заметил. Даже расстроился, что мы его за стукача принимаем или за излишне строевизированного летчика.
А майор Мисюра легендарным был потому, что как-то он со своим экипажем на Ту-16, тяжелом самолете, вдоль турецких берегов в разведывательных целях летал. Турция – член НАТО. Увлеклись они немного и вошли в воздушное пространство Турции. Тем только этого и надо было – советский самолет, с системой «свой-чужой» у них, считай, в руках. Подняли турки пару истребителей и приказывают на натовский аэродром садиться. Нашли канал связи и русскоговорящего пиндоса. Тот командует. Мисюра не спорит. Просит только пройти над аэродромом, чтобы оценить его пригодность для посадки. А сам фотолюк открыл и АФА-БАФом щелкает.
Не понравился, вишь, ему этот аэродром, узковат оказался. Его на другой перенацелили, а тот коротковат. Сказали, что на аэродром первого класса заведут. А если и этот ему не подойдет, то собьют его к чертовой матери. Мисюра со всем соглашается. Но расчет и подход на повышенной скорости строит. Истребители по бокам и чуть сзади. А когда до высоты 50 метров снизился, РУД на малый газ, механизацией крыла ощетинился. Истребители вперед проскочили, а он резко вправо и со снижением в сторону моря подался. В три минуты территориальные воды Турции покинул и ценнейшие разведданные привез. Если бы несанкционированного нарушения госграницы не было, быть бы ему Героем Советского Союза.
Как дошли мы по программе до самостоятельных полетов, меня с Володей Трегубом в одну группу объединили. И как неблагонадежных к самому начинающему летчику – старшему лейтенанту Лишманову определили, который попивал втихомолку и гоним и гнобим командиром полка за это был. Меня за мелкие нарушения воинской дисциплины, залупистый характер и ехидство. А Вовка тот еще фрукт был. Он по аэродромным кандейкам день-деньской шнырял и все что-то у технарей выпрашивал, а если плохо лежало, то и поцупить мог. Спер он как-то несколько пиропатронов. Один из них к выключателю лампочки в кабинете командира взвода подсоединил. Когда тот вечером, входя в кабинет, выключателем щелкнул, раздался оглушительный выстрел и наш бедный капитан на пол прыгнул. Он заподозрил, что это мы, сводя счеты с ним, собрались подстрелить или взорвать его.
Когда нас к Лишману определили, то думали, что мы налету меньше других огребем. Налет в нашей среде больше чем кольца для носа в Африке ценился. Кто-то слух пустил, что если кто 250 часов налетает, тому квалификацию «штурман третьего класса» присвоят. Это уже на золотое кольцо в нос тянуло. Так вот, в отношении налета оказалось все наоборот. Лишманову программу становления гнали и мы, попутно со своей учебной программой, в его росте как летчика участвовали. Налет лопатой гребли. Особенно много налетали в районе аэродрома. Генерал Лашин, когда проверял, как у нас стажировка идет, обнаружил, что мы с Трегубиком больше всех налетали. Спрашивает:
– А эти двое почему больше всех налета имеют?
– А мы их к Лишманову прикрепили. Так они с ним в районе аэродрома подлетывают. С большой охотой, кстати.
– А! Курочка по зернышку клюет, полный двор… И как у них, получается?
– Да, не жалуемся. И им нравится.
– Ну пусть летают.
Только это генеральское одобрение Лишману на пользу не пошло.
Летаем днем круги над аэродромом. Девять штук. Трегуб на первом месте, я на втором. Жара, не приведи Господи! Некомфортные полеты. Отлетали мы кружочки свои. На стоянку заруливаем. К нам никто не спешит. Самолет накаляется, духота. Отлить пора. Да и курить неимоверно хочется. Я командира, Лишмана то есть, спрашиваю:
– Товарищ командир! Разрешите входной люк открыть? Что-то к нам никто не подходит.
– Ну, открывай.
Я за тросик открытия люка потянул, а люк входной килограммов сорок весит. Еле удержал. Но смотрю, кто-то под люком на четвереньки упал и не встает, боится. Я державку укрепил и вниз. Оказывается, стартех наш, черт его принес, подошел к самолету и вместо того, чтобы люк открыть и нас выпустить, что-то на передней стойке шасси устранять кинулся. Тут ему кромкой крышки люка по башке и долбануло. Хорошо, в фуражке был. Был бы в берете или без головного убора, худо бы ему пришлось. Он, года полтора назад, в аварию на своем мотоцикле встрял. Аккурат головой об столб затормозил. У него череп лопнул и на два сантиметра разошелся. Еле склепали и на ноги поставили. А тут я ему добавил.
Инженер эскадрильи набежал. Давай меня ругать. А я чего, я ничего. Вроде и виновных нет и наказать кого-то надо. Заставили меня зачет по открыванию люка сдавать, хотя сам инженер прекрасно понимал абсурдность этой затеи. Организационно только Лишман от командира полка дыню получил. А подбитый мной технарь с тех пор забыл, что такое самолет чехлить. И вообще, если на самолетах какие грязные и неприятные работы проводились, техник этот весь аэродром оббежит, меня сыщет и рядом садится:
– Ох! – говорит, – голова что-то болит. Наверное, в госпиталь отправят. Как ты меня люком звезданул, так я и сна решился. Тошнит по утрам и руки трусятся. А раньше все хорошо было. А тут еще инженер заставляет самолет с мылом мыть. И механиков нет.
Что делать? И самолет я ему мыл, и чехлил самолет, и на склад с тележкой для него бегал. А как же? Жалко ведь человека.
На месте второго штурмана скучновато летать было. Так я втихомолку, в полете, пушечную установку включу и по облакам целюсь, развлекаюсь. Там привода очень мощные, и мне нравилось, как легко пушки вслед за прицельной станцией вращались. Естественно, эта забава строго запрещена, и если бы кто узнал, досталось бы мне на орехи. Но Володьке я рассказал об этом, и ему захотелось с пушечками позабавиться.
В следующую смену я на месте штурмана, он на втором месте, летаем. Слетали по маршруту. Благополучно назад возвращаемся. Заруливаем на стоянку. Смотрю, что-то народа больно много на нашей стоянке. Все инженеры и штурманы полковые собрались. Ждут, когда двигатели выключим. Выходим мы из самолета, а штурман полка майор Григорян сразу к Трегубу:
– Ты зачем пушечную установку включал?
У бедного Лишманчика даже ноги и голос задрожали:
– К-к-к-кааак … пушечную установку включал?
Тут инженеры набежали, схватили Вовку за руки, будто он мог опять пушки включить и их всех перестрелять и вместе с Григоряном на КДП поволокли. Лишман за ними потрусил.
Когда его, Трегуба то есть, отпустили, он рассказал:
– Я, как ты рассказывал, перед выруливанием пушки включил….
– Как перед выруливанием? Я ж тебе говорил, в полете, после набора высоты…
– А я сразу решил. Перед выруливанием. Включил и давай по стоянкам водить. Оно хоть и ночь, но света от столбов с фонарями достаточно, видно, что верхние пушки крутятся. Технота разбегается и по щелям. А мне смешно. Как тараканы бегут. Смотрю, кто-то толстый идет – я в него прицелился. Он бежит и оглядывается, а я пушками за ним. Потом оказалось, что это Григорян был. Он командиру полка доложил. Мы уже в воздухе были. Дал мне командир полка трое суток губы.
– И правильно сделал. Их вообще включать запрещено. Ну, в воздухе, где никто не видит, еще туда-сюда. А на земле… Да! Подкузьмили мы Лишманчика. Как командир полка к нему?
– Меня выставили. Не знаю. Но он нерадостный от него вышел.
Так что пострадал за нас бедный Лишманов. А ведь мы ж ему зла не желали. До самого госполета мы у него на цыпочках ходили. Но он ничего. Не обидчивый и не злой. И с нами вел себя, как будто ничего не случилось. Только надеялся, что на госполет ему более дисциплинированных курсантов дадут.
Но командиры прослышали, что генерал обещал тех летчиков у кого курсанты на «отлично» госполет выполнят, всячески поощрить. Даже к досрочному присвоению звания представят и квартиры вне очереди дадут. Выпуск наш в училище первым был. У нас с Трегубом неплохие оценки за самолетовождение и бомбометание были. Но, учитывая наши наземные «заслуги», от нас особых генеральских поощрений не ждали. Потому нас на госполет к Лишманову пристроили. И он особых подарков судьбы никак не ждал.
Мы с Вовчиком, памятуя о том, какие удовольствия в жизни Лишману доставили, очень тщательно к госполету готовились. И результаты не заставили себя ждать. И я, и Володя прошли по маршруту, как по ниточке. Володя на пять баллов отбомбился, а я второй раз в «шесть шаров» попал, то есть прямое попадание.
Когда Лишман генералу о выполнении госполета докладывал, тот долго ему руку тряс и приказал на капитана досрочно документы готовить. И квартиру ему вне очереди пообещал. А командир полка по плечу его похлопал и сказал:
– Ну, можешь ведь, когда захочешь!
Вечером мы к нему домой в общагу, где он с семьей ютился, пришли и литра два самогона притащили. Жена его шампиньонов с картошкой нажарила. Мы эти шампиньоны на аэродроме больше ведра набрали: Вовка собирал, пока я летал, а я – пока он. А Лишманов, как подпил, стал хвастаться, что командир полка его любит и уважает, только не всегда это показывает.
Кстати, те курсанты, на которых самые большие надежды возлагались, весьма посредственно госполет отлетали. А самый что ни на есть отличник Сергей Мартынов и вовсе перелётывал, так как бомбу свою далековато от цели запулил. И имеем мы подозрение, что второй раз инструктор за него бомбил. Потому что бомбометание, оно тогда сродни искусству было и не каждому так просто давалось.
ОБРАЗЦОВЫЕ КУРСАНТЫ
Мы, когда на четвертом курсе были, в Миргороде стажировались. И не было счастливее нас людей на свете. Еще бы, после трех лет Луганских казарм! Девушки нас любили и возлагали как сиюминутные, так и перспективные надежды. Летная столовая считалась лучшей в Киевском округе. Летчики и штурманы нас не обижали. Мы им в рот не отрываясь смотрели. Как-то майор Мисюра, легендарный наш, нас с покойным Устюговым Валерой в пивнушке увидел. Так он даже обиделся на нас, когда мы сделали вид, что зашли конфет купить. Как же, конфет! Это наш-то курсант! Так он сказал:
– Ребята, да вы что? Пиво всем можно. Не стесняйтесь!
А то, что ребята уже по две кружечки с чекушкой водки задавили, он не заметил. Даже расстроился, что мы его за стукача принимаем или за излишне строевизированного летчика.
А майор Мисюра легендарным был потому, что как-то он со своим экипажем на Ту-16, тяжелом самолете, вдоль турецких берегов в разведывательных целях летал. Турция – член НАТО. Увлеклись они немного и вошли в воздушное пространство Турции. Тем только этого и надо было – советский самолет, с системой «свой-чужой» у них, считай, в руках. Подняли турки пару истребителей и приказывают на натовский аэродром садиться. Нашли канал связи и русскоговорящего пиндоса. Тот командует. Мисюра не спорит. Просит только пройти над аэродромом, чтобы оценить его пригодность для посадки. А сам фотолюк открыл и АФА-БАФом щелкает.
Не понравился, вишь, ему этот аэродром, узковат оказался. Его на другой перенацелили, а тот коротковат. Сказали, что на аэродром первого класса заведут. А если и этот ему не подойдет, то собьют его к чертовой матери. Мисюра со всем соглашается. Но расчет и подход на повышенной скорости строит. Истребители по бокам и чуть сзади. А когда до высоты 50 метров снизился, РУД на малый газ, механизацией крыла ощетинился. Истребители вперед проскочили, а он резко вправо и со снижением в сторону моря подался. В три минуты территориальные воды Турции покинул и ценнейшие разведданные привез. Если бы несанкционированного нарушения госграницы не было, быть бы ему Героем Советского Союза.
Как дошли мы по программе до самостоятельных полетов, меня с Володей Трегубом в одну группу объединили. И как неблагонадежных к самому начинающему летчику – старшему лейтенанту Лишманову определили, который попивал втихомолку и гоним и гнобим командиром полка за это был. Меня за мелкие нарушения воинской дисциплины, залупистый характер и ехидство. А Вовка тот еще фрукт был. Он по аэродромным кандейкам день-деньской шнырял и все что-то у технарей выпрашивал, а если плохо лежало, то и поцупить мог. Спер он как-то несколько пиропатронов. Один из них к выключателю лампочки в кабинете командира взвода подсоединил. Когда тот вечером, входя в кабинет, выключателем щелкнул, раздался оглушительный выстрел и наш бедный капитан на пол прыгнул. Он заподозрил, что это мы, сводя счеты с ним, собрались подстрелить или взорвать его.
Когда нас к Лишману определили, то думали, что мы налету меньше других огребем. Налет в нашей среде больше чем кольца для носа в Африке ценился. Кто-то слух пустил, что если кто 250 часов налетает, тому квалификацию «штурман третьего класса» присвоят. Это уже на золотое кольцо в нос тянуло. Так вот, в отношении налета оказалось все наоборот. Лишманову программу становления гнали и мы, попутно со своей учебной программой, в его росте как летчика участвовали. Налет лопатой гребли. Особенно много налетали в районе аэродрома. Генерал Лашин, когда проверял, как у нас стажировка идет, обнаружил, что мы с Трегубиком больше всех налетали. Спрашивает:
– А эти двое почему больше всех налета имеют?
– А мы их к Лишманову прикрепили. Так они с ним в районе аэродрома подлетывают. С большой охотой, кстати.
– А! Курочка по зернышку клюет, полный двор… И как у них, получается?
– Да, не жалуемся. И им нравится.
– Ну пусть летают.
Только это генеральское одобрение Лишману на пользу не пошло.
Летаем днем круги над аэродромом. Девять штук. Трегуб на первом месте, я на втором. Жара, не приведи Господи! Некомфортные полеты. Отлетали мы кружочки свои. На стоянку заруливаем. К нам никто не спешит. Самолет накаляется, духота. Отлить пора. Да и курить неимоверно хочется. Я командира, Лишмана то есть, спрашиваю:
– Товарищ командир! Разрешите входной люк открыть? Что-то к нам никто не подходит.
– Ну, открывай.
Я за тросик открытия люка потянул, а люк входной килограммов сорок весит. Еле удержал. Но смотрю, кто-то под люком на четвереньки упал и не встает, боится. Я державку укрепил и вниз. Оказывается, стартех наш, черт его принес, подошел к самолету и вместо того, чтобы люк открыть и нас выпустить, что-то на передней стойке шасси устранять кинулся. Тут ему кромкой крышки люка по башке и долбануло. Хорошо, в фуражке был. Был бы в берете или без головного убора, худо бы ему пришлось. Он, года полтора назад, в аварию на своем мотоцикле встрял. Аккурат головой об столб затормозил. У него череп лопнул и на два сантиметра разошелся. Еле склепали и на ноги поставили. А тут я ему добавил.
Инженер эскадрильи набежал. Давай меня ругать. А я чего, я ничего. Вроде и виновных нет и наказать кого-то надо. Заставили меня зачет по открыванию люка сдавать, хотя сам инженер прекрасно понимал абсурдность этой затеи. Организационно только Лишман от командира полка дыню получил. А подбитый мной технарь с тех пор забыл, что такое самолет чехлить. И вообще, если на самолетах какие грязные и неприятные работы проводились, техник этот весь аэродром оббежит, меня сыщет и рядом садится:
– Ох! – говорит, – голова что-то болит. Наверное, в госпиталь отправят. Как ты меня люком звезданул, так я и сна решился. Тошнит по утрам и руки трусятся. А раньше все хорошо было. А тут еще инженер заставляет самолет с мылом мыть. И механиков нет.
Что делать? И самолет я ему мыл, и чехлил самолет, и на склад с тележкой для него бегал. А как же? Жалко ведь человека.
На месте второго штурмана скучновато летать было. Так я втихомолку, в полете, пушечную установку включу и по облакам целюсь, развлекаюсь. Там привода очень мощные, и мне нравилось, как легко пушки вслед за прицельной станцией вращались. Естественно, эта забава строго запрещена, и если бы кто узнал, досталось бы мне на орехи. Но Володьке я рассказал об этом, и ему захотелось с пушечками позабавиться.
В следующую смену я на месте штурмана, он на втором месте, летаем. Слетали по маршруту. Благополучно назад возвращаемся. Заруливаем на стоянку. Смотрю, что-то народа больно много на нашей стоянке. Все инженеры и штурманы полковые собрались. Ждут, когда двигатели выключим. Выходим мы из самолета, а штурман полка майор Григорян сразу к Трегубу:
– Ты зачем пушечную установку включал?
У бедного Лишманчика даже ноги и голос задрожали:
– К-к-к-кааак … пушечную установку включал?
Тут инженеры набежали, схватили Вовку за руки, будто он мог опять пушки включить и их всех перестрелять и вместе с Григоряном на КДП поволокли. Лишман за ними потрусил.
Когда его, Трегуба то есть, отпустили, он рассказал:
– Я, как ты рассказывал, перед выруливанием пушки включил….
– Как перед выруливанием? Я ж тебе говорил, в полете, после набора высоты…
– А я сразу решил. Перед выруливанием. Включил и давай по стоянкам водить. Оно хоть и ночь, но света от столбов с фонарями достаточно, видно, что верхние пушки крутятся. Технота разбегается и по щелям. А мне смешно. Как тараканы бегут. Смотрю, кто-то толстый идет – я в него прицелился. Он бежит и оглядывается, а я пушками за ним. Потом оказалось, что это Григорян был. Он командиру полка доложил. Мы уже в воздухе были. Дал мне командир полка трое суток губы.
– И правильно сделал. Их вообще включать запрещено. Ну, в воздухе, где никто не видит, еще туда-сюда. А на земле… Да! Подкузьмили мы Лишманчика. Как командир полка к нему?
– Меня выставили. Не знаю. Но он нерадостный от него вышел.
Так что пострадал за нас бедный Лишманов. А ведь мы ж ему зла не желали. До самого госполета мы у него на цыпочках ходили. Но он ничего. Не обидчивый и не злой. И с нами вел себя, как будто ничего не случилось. Только надеялся, что на госполет ему более дисциплинированных курсантов дадут.
Но командиры прослышали, что генерал обещал тех летчиков у кого курсанты на «отлично» госполет выполнят, всячески поощрить. Даже к досрочному присвоению звания представят и квартиры вне очереди дадут. Выпуск наш в училище первым был. У нас с Трегубом неплохие оценки за самолетовождение и бомбометание были. Но, учитывая наши наземные «заслуги», от нас особых генеральских поощрений не ждали. Потому нас на госполет к Лишманову пристроили. И он особых подарков судьбы никак не ждал.
Мы с Вовчиком, памятуя о том, какие удовольствия в жизни Лишману доставили, очень тщательно к госполету готовились. И результаты не заставили себя ждать. И я, и Володя прошли по маршруту, как по ниточке. Володя на пять баллов отбомбился, а я второй раз в «шесть шаров» попал, то есть прямое попадание.
Когда Лишман генералу о выполнении госполета докладывал, тот долго ему руку тряс и приказал на капитана досрочно документы готовить. И квартиру ему вне очереди пообещал. А командир полка по плечу его похлопал и сказал:
– Ну, можешь ведь, когда захочешь!
Вечером мы к нему домой в общагу, где он с семьей ютился, пришли и литра два самогона притащили. Жена его шампиньонов с картошкой нажарила. Мы эти шампиньоны на аэродроме больше ведра набрали: Вовка собирал, пока я летал, а я – пока он. А Лишманов, как подпил, стал хвастаться, что командир полка его любит и уважает, только не всегда это показывает.
Кстати, те курсанты, на которых самые большие надежды возлагались, весьма посредственно госполет отлетали. А самый что ни на есть отличник Сергей Мартынов и вовсе перелётывал, так как бомбу свою далековато от цели запулил. И имеем мы подозрение, что второй раз инструктор за него бомбил. Потому что бомбометание, оно тогда сродни искусству было и не каждому так просто давалось.
ОБРАЗЦОВЫЕ КУРСАНТЫ
Мы, когда на четвертом курсе были, в Миргороде стажировались. И не было счастливее нас людей на свете. Еще бы, после трех лет Луганских казарм! Девушки нас любили и возлагали как сиюминутные, так и перспективные надежды. Летная столовая считалась лучшей в Киевском округе. Летчики и штурманы нас не обижали. Мы им в рот не отрываясь смотрели. Как-то майор Мисюра, легендарный наш, нас с покойным Устюговым Валерой в пивнушке увидел. Так он даже обиделся на нас, когда мы сделали вид, что зашли конфет купить. Как же, конфет! Это наш-то курсант! Так он сказал:
– Ребята, да вы что? Пиво всем можно. Не стесняйтесь!
А то, что ребята уже по две кружечки с чекушкой водки задавили, он не заметил. Даже расстроился, что мы его за стукача принимаем или за излишне строевизированного летчика.
А майор Мисюра легендарным был потому, что как-то он со своим экипажем на Ту-16, тяжелом самолете, вдоль турецких берегов в разведывательных целях летал. Турция – член НАТО. Увлеклись они немного и вошли в воздушное пространство Турции. Тем только этого и надо было – советский самолет, с системой «свой-чужой» у них, считай, в руках. Подняли турки пару истребителей и приказывают на натовский аэродром садиться. Нашли канал связи и русскоговорящего пиндоса. Тот командует. Мисюра не спорит. Просит только пройти над аэродромом, чтобы оценить его пригодность для посадки. А сам фотолюк открыл и АФА-БАФом щелкает.
Не понравился, вишь, ему этот аэродром, узковат оказался. Его на другой перенацелили, а тот коротковат. Сказали, что на аэродром первого класса заведут. А если и этот ему не подойдет, то собьют его к чертовой матери. Мисюра со всем соглашается. Но расчет и подход на повышенной скорости строит. Истребители по бокам и чуть сзади. А когда до высоты 50 метров снизился, РУД на малый газ, механизацией крыла ощетинился. Истребители вперед проскочили, а он резко вправо и со снижением в сторону моря подался. В три минуты территориальные воды Турции покинул и ценнейшие разведданные привез. Если бы несанкционированного нарушения госграницы не было, быть бы ему Героем Советского Союза.
Как дошли мы по программе до самостоятельных полетов, меня с Володей Трегубом в одну группу объединили. И как неблагонадежных к самому начинающему летчику – старшему лейтенанту Лишманову определили, который попивал втихомолку и гоним и гнобим командиром полка за это был. Меня за мелкие нарушения воинской дисциплины, залупистый характер и ехидство. А Вовка тот еще фрукт был. Он по аэродромным кандейкам день-деньской шнырял и все что-то у технарей выпрашивал, а если плохо лежало, то и поцупить мог. Спер он как-то несколько пиропатронов. Один из них к выключателю лампочки в кабинете командира взвода подсоединил. Когда тот вечером, входя в кабинет, выключателем щелкнул, раздался оглушительный выстрел и наш бедный капитан на пол прыгнул. Он заподозрил, что это мы, сводя счеты с ним, собрались подстрелить или взорвать его.
Когда нас к Лишману определили, то думали, что мы налету меньше других огребем. Налет в нашей среде больше чем кольца для носа в Африке ценился. Кто-то слух пустил, что если кто 250 часов налетает, тому квалификацию «штурман третьего класса» присвоят. Это уже на золотое кольцо в нос тянуло. Так вот, в отношении налета оказалось все наоборот. Лишманову программу становления гнали и мы, попутно со своей учебной программой, в его росте как летчика участвовали. Налет лопатой гребли. Особенно много налетали в районе аэродрома. Генерал Лашин, когда проверял, как у нас стажировка идет, обнаружил, что мы с Трегубиком больше всех налетали. Спрашивает:
– А эти двое почему больше всех налета имеют?
– А мы их к Лишманову прикрепили. Так они с ним в районе аэродрома подлетывают. С большой охотой, кстати.
– А! Курочка по зернышку клюет, полный двор… И как у них, получается?
– Да, не жалуемся. И им нравится.
– Ну пусть летают.
Только это генеральское одобрение Лишману на пользу не пошло.
Летаем днем круги над аэродромом. Девять штук. Трегуб на первом месте, я на втором. Жара, не приведи Господи! Некомфортные полеты. Отлетали мы кружочки свои. На стоянку заруливаем. К нам никто не спешит. Самолет накаляется, духота. Отлить пора. Да и курить неимоверно хочется. Я командира, Лишмана то есть, спрашиваю:
– Товарищ командир! Разрешите входной люк открыть? Что-то к нам никто не подходит.
– Ну, открывай.
Я за тросик открытия люка потянул, а люк входной килограммов сорок весит. Еле удержал. Но смотрю, кто-то под люком на четвереньки упал и не встает, боится. Я державку укрепил и вниз. Оказывается, стартех наш, черт его принес, подошел к самолету и вместо того, чтобы люк открыть и нас выпустить, что-то на передней стойке шасси устранять кинулся. Тут ему кромкой крышки люка по башке и долбануло. Хорошо, в фуражке был. Был бы в берете или без головного убора, худо бы ему пришлось. Он, года полтора назад, в аварию на своем мотоцикле встрял. Аккурат головой об столб затормозил. У него череп лопнул и на два сантиметра разошелся. Еле склепали и на ноги поставили. А тут я ему добавил.
Инженер эскадрильи набежал. Давай меня ругать. А я чего, я ничего. Вроде и виновных нет и наказать кого-то надо. Заставили меня зачет по открыванию люка сдавать, хотя сам инженер прекрасно понимал абсурдность этой затеи. Организационно только Лишман от командира полка дыню получил. А подбитый мной технарь с тех пор забыл, что такое самолет чехлить. И вообще, если на самолетах какие грязные и неприятные работы проводились, техник этот весь аэродром оббежит, меня сыщет и рядом садится:
– Ох! – говорит, – голова что-то болит. Наверное, в госпиталь отправят. Как ты меня люком звезданул, так я и сна решился. Тошнит по утрам и руки трусятся. А раньше все хорошо было. А тут еще инженер заставляет самолет с мылом мыть. И механиков нет.
Что делать? И самолет я ему мыл, и чехлил самолет, и на склад с тележкой для него бегал. А как же? Жалко ведь человека.
На месте второго штурмана скучновато летать было. Так я втихомолку, в полете, пушечную установку включу и по облакам целюсь, развлекаюсь. Там привода очень мощные, и мне нравилось, как легко пушки вслед за прицельной станцией вращались. Естественно, эта забава строго запрещена, и если бы кто узнал, досталось бы мне на орехи. Но Володьке я рассказал об этом, и ему захотелось с пушечками позабавиться.
В следующую смену я на месте штурмана, он на втором месте, летаем. Слетали по маршруту. Благополучно назад возвращаемся. Заруливаем на стоянку. Смотрю, что-то народа больно много на нашей стоянке. Все инженеры и штурманы полковые собрались. Ждут, когда двигатели выключим. Выходим мы из самолета, а штурман полка майор Григорян сразу к Трегубу:
– Ты зачем пушечную установку включал?
У бедного Лишманчика даже ноги и голос задрожали:
– К-к-к-кааак … пушечную установку включал?
Тут инженеры набежали, схватили Вовку за руки, будто он мог опять пушки включить и их всех перестрелять и вместе с Григоряном на КДП поволокли. Лишман за ними потрусил.
Когда его, Трегуба то есть, отпустили, он рассказал:
– Я, как ты рассказывал, перед выруливанием пушки включил….
– Как перед выруливанием? Я ж тебе говорил, в полете, после набора высоты…
– А я сразу решил. Перед выруливанием. Включил и давай по стоянкам водить. Оно хоть и ночь, но света от столбов с фонарями достаточно, видно, что верхние пушки крутятся. Технота разбегается и по щелям. А мне смешно. Как тараканы бегут. Смотрю, кто-то толстый идет – я в него прицелился. Он бежит и оглядывается, а я пушками за ним. Потом оказалось, что это Григорян был. Он командиру полка доложил. Мы уже в воздухе были. Дал мне командир полка трое суток губы.
– И правильно сделал. Их вообще включать запрещено. Ну, в воздухе, где никто не видит, еще туда-сюда. А на земле… Да! Подкузьмили мы Лишманчика. Как командир полка к нему?
– Меня выставили. Не знаю. Но он нерадостный от него вышел.
Так что пострадал за нас бедный Лишманов. А ведь мы ж ему зла не желали. До самого госполета мы у него на цыпочках ходили. Но он ничего. Не обидчивый и не злой. И с нами вел себя, как будто ничего не случилось. Только надеялся, что на госполет ему более дисциплинированных курсантов дадут.
Но командиры прослышали, что генерал обещал тех летчиков у кого курсанты на «отлично» госполет выполнят, всячески поощрить. Даже к досрочному присвоению звания представят и квартиры вне очереди дадут. Выпуск наш в училище первым был. У нас с Трегубом неплохие оценки за самолетовождение и бомбометание были. Но, учитывая наши наземные «заслуги», от нас особых генеральских поощрений не ждали. Потому нас на госполет к Лишманову пристроили. И он особых подарков судьбы никак не ждал.
Мы с Вовчиком, памятуя о том, какие удовольствия в жизни Лишману доставили, очень тщательно к госполету готовились. И результаты не заставили себя ждать. И я, и Володя прошли по маршруту, как по ниточке. Володя на пять баллов отбомбился, а я второй раз в «шесть шаров» попал, то есть прямое попадание.
Когда Лишман генералу о выполнении госполета докладывал, тот долго ему руку тряс и приказал на капитана досрочно документы готовить. И квартиру ему вне очереди пообещал. А командир полка по плечу его похлопал и сказал:
– Ну, можешь ведь, когда захочешь!
Вечером мы к нему домой в общагу, где он с семьей ютился, пришли и литра два самогона притащили. Жена его шампиньонов с картошкой нажарила. Мы эти шампиньоны на аэродроме больше ведра набрали: Вовка собирал, пока я летал, а я – пока он. А Лишманов, как подпил, стал хвастаться, что командир полка его любит и уважает, только не всегда это показывает.
Кстати, те курсанты, на которых самые большие надежды возлагались, весьма посредственно госполет отлетали. А самый что ни на есть отличник Сергей Мартынов и вовсе перелётывал, так как бомбу свою далековато от цели запулил. И имеем мы подозрение, что второй раз инструктор за него бомбил. Потому что бомбометание, оно тогда сродни искусству было и не каждому так просто давалось.
ОБРАЗЦОВЫЕ КУРСАНТЫ
Мы, когда на четвертом курсе были, в Миргороде стажировались. И не было счастливее нас людей на свете. Еще бы, после трех лет Луганских казарм! Девушки нас любили и возлагали как сиюминутные, так и перспективные надежды. Летная столовая считалась лучшей в Киевском округе. Летчики и штурманы нас не обижали. Мы им в рот не отрываясь смотрели. Как-то майор Мисюра, легендарный наш, нас с покойным Устюговым Валерой в пивнушке увидел. Так он даже обиделся на нас, когда мы сделали вид, что зашли конфет купить. Как же, конфет! Это наш-то курсант! Так он сказал:
– Ребята, да вы что? Пиво всем можно. Не стесняйтесь!
А то, что ребята уже по две кружечки с чекушкой водки задавили, он не заметил. Даже расстроился, что мы его за стукача принимаем или за излишне строевизированного летчика.
А майор Мисюра легендарным был потому, что как-то он со своим экипажем на Ту-16, тяжелом самолете, вдоль турецких берегов в разведывательных целях летал. Турция – член НАТО. Увлеклись они немного и вошли в воздушное пространство Турции. Тем только этого и надо было – советский самолет, с системой «свой-чужой» у них, считай, в руках. Подняли турки пару истребителей и приказывают на натовский аэродром садиться. Нашли канал связи и русскоговорящего пиндоса. Тот командует. Мисюра не спорит. Просит только пройти над аэродромом, чтобы оценить его пригодность для посадки. А сам фотолюк открыл и АФА-БАФом щелкает.
Не понравился, вишь, ему этот аэродром, узковат оказался. Его на другой перенацелили, а тот коротковат. Сказали, что на аэродром первого класса заведут. А если и этот ему не подойдет, то собьют его к чертовой матери. Мисюра со всем соглашается. Но расчет и подход на повышенной скорости строит. Истребители по бокам и чуть сзади. А когда до высоты 50 метров снизился, РУД на малый газ, механизацией крыла ощетинился. Истребители вперед проскочили, а он резко вправо и со снижением в сторону моря подался. В три минуты территориальные воды Турции покинул и ценнейшие разведданные привез. Если бы несанкционированного нарушения госграницы не было, быть бы ему Героем Советского Союза.
Как дошли мы по программе до самостоятельных полетов, меня с Володей Трегубом в одну группу объединили. И как неблагонадежных к самому начинающему летчику – старшему лейтенанту Лишманову определили, который попивал втихомолку и гоним и гнобим командиром полка за это был. Меня за мелкие нарушения воинской дисциплины, залупистый характер и ехидство. А Вовка тот еще фрукт был. Он по аэродромным кандейкам день-деньской шнырял и все что-то у технарей выпрашивал, а если плохо лежало, то и поцупить мог. Спер он как-то несколько пиропатронов. Один из них к выключателю лампочки в кабинете командира взвода подсоединил. Когда тот вечером, входя в кабинет, выключателем щелкнул, раздался оглушительный выстрел и наш бедный капитан на пол прыгнул. Он заподозрил, что это мы, сводя счеты с ним, собрались подстрелить или взорвать его.
Когда нас к Лишману определили, то думали, что мы налету меньше других огребем. Налет в нашей среде больше чем кольца для носа в Африке ценился. Кто-то слух пустил, что если кто 250 часов налетает, тому квалификацию «штурман третьего класса» присвоят. Это уже на золотое кольцо в нос тянуло. Так вот, в отношении налета оказалось все наоборот. Лишманову программу становления гнали и мы, попутно со своей учебной программой, в его росте как летчика участвовали. Налет лопатой гребли. Особенно много налетали в районе аэродрома. Генерал Лашин, когда проверял, как у нас стажировка идет, обнаружил, что мы с Трегубиком больше всех налетали. Спрашивает:
– А эти двое почему больше всех налета имеют?
– А мы их к Лишманову прикрепили. Так они с ним в районе аэродрома подлетывают. С большой охотой, кстати.
– А! Курочка по зернышку клюет, полный двор… И как у них, получается?
– Да, не жалуемся. И им нравится.
– Ну пусть летают.
Только это генеральское одобрение Лишману на пользу не пошло.
Летаем днем круги над аэродромом. Девять штук. Трегуб на первом месте, я на втором. Жара, не приведи Господи! Некомфортные полеты. Отлетали мы кружочки свои. На стоянку заруливаем. К нам никто не спешит. Самолет накаляется, духота. Отлить пора. Да и курить неимоверно хочется. Я командира, Лишмана то есть, спрашиваю:
– Товарищ командир! Разрешите входной люк открыть? Что-то к нам никто не подходит.
– Ну, открывай.
Я за тросик открытия люка потянул, а люк входной килограммов сорок весит. Еле удержал. Но смотрю, кто-то под люком на четвереньки упал и не встает, боится. Я державку укрепил и вниз. Оказывается, стартех наш, черт его принес, подошел к самолету и вместо того, чтобы люк открыть и нас выпустить, что-то на передней стойке шасси устранять кинулся. Тут ему кромкой крышки люка по башке и долбануло. Хорошо, в фуражке был. Был бы в берете или без головного убора, худо бы ему пришлось. Он, года полтора назад, в аварию на своем мотоцикле встрял. Аккурат головой об столб затормозил. У него череп лопнул и на два сантиметра разошелся. Еле склепали и на ноги поставили. А тут я ему добавил.
Инженер эскадрильи набежал. Давай меня ругать. А я чего, я ничего. Вроде и виновных нет и наказать кого-то надо. Заставили меня зачет по открыванию люка сдавать, хотя сам инженер прекрасно понимал абсурдность этой затеи. Организационно только Лишман от командира полка дыню получил. А подбитый мной технарь с тех пор забыл, что такое самолет чехлить. И вообще, если на самолетах какие грязные и неприятные работы проводились, техник этот весь аэродром оббежит, меня сыщет и рядом садится:
– Ох! – говорит, – голова что-то болит. Наверное, в госпиталь отправят. Как ты меня люком звезданул, так я и сна решился. Тошнит по утрам и руки трусятся. А раньше все хорошо было. А тут еще инженер заставляет самолет с мылом мыть. И механиков нет.
Что делать? И самолет я ему мыл, и чехлил самолет, и на склад с тележкой для него бегал. А как же? Жалко ведь человека.
На месте второго штурмана скучновато летать было. Так я втихомолку, в полете, пушечную установку включу и по облакам целюсь, развлекаюсь. Там привода очень мощные, и мне нравилось, как легко пушки вслед за прицельной станцией вращались. Естественно, эта забава строго запрещена, и если бы кто узнал, досталось бы мне на орехи. Но Володьке я рассказал об этом, и ему захотелось с пушечками позабавиться.
В следующую смену я на месте штурмана, он на втором месте, летаем. Слетали по маршруту. Благополучно назад возвращаемся. Заруливаем на стоянку. Смотрю, что-то народа больно много на нашей стоянке. Все инженеры и штурманы полковые собрались. Ждут, когда двигатели выключим. Выходим мы из самолета, а штурман полка майор Григорян сразу к Трегубу:
– Ты зачем пушечную установку включал?
У бедного Лишманчика даже ноги и голос задрожали:
– К-к-к-кааак … пушечную установку включал?
Тут инженеры набежали, схватили Вовку за руки, будто он мог опять пушки включить и их всех перестрелять и вместе с Григоряном на КДП поволокли. Лишман за ними потрусил.
Когда его, Трегуба то есть, отпустили, он рассказал:
– Я, как ты рассказывал, перед выруливанием пушки включил….
– Как перед выруливанием? Я ж тебе говорил, в полете, после набора высоты…
– А я сразу решил. Перед выруливанием. Включил и давай по стоянкам водить. Оно хоть и ночь, но света от столбов с фонарями достаточно, видно, что верхние пушки крутятся. Технота разбегается и по щелям. А мне смешно. Как тараканы бегут. Смотрю, кто-то толстый идет – я в него прицелился. Он бежит и оглядывается, а я пушками за ним. Потом оказалось, что это Григорян был. Он командиру полка доложил. Мы уже в воздухе были. Дал мне командир полка трое суток губы.
– И правильно сделал. Их вообще включать запрещено. Ну, в воздухе, где никто не видит, еще туда-сюда. А на земле… Да! Подкузьмили мы Лишманчика. Как командир полка к нему?
– Меня выставили. Не знаю. Но он нерадостный от него вышел.
Так что пострадал за нас бедный Лишманов. А ведь мы ж ему зла не желали. До самого госполета мы у него на цыпочках ходили. Но он ничего. Не обидчивый и не злой. И с нами вел себя, как будто ничего не случилось. Только надеялся, что на госполет ему более дисциплинированных курсантов дадут.
Но командиры прослышали, что генерал обещал тех летчиков у кого курсанты на «отлично» госполет выполнят, всячески поощрить. Даже к досрочному присвоению звания представят и квартиры вне очереди дадут. Выпуск наш в училище первым был. У нас с Трегубом неплохие оценки за самолетовождение и бомбометание были. Но, учитывая наши наземные «заслуги», от нас особых генеральских поощрений не ждали. Потому нас на госполет к Лишманову пристроили. И он особых подарков судьбы никак не ждал.
Мы с Вовчиком, памятуя о том, какие удовольствия в жизни Лишману доставили, очень тщательно к госполету готовились. И результаты не заставили себя ждать. И я, и Володя прошли по маршруту, как по ниточке. Володя на пять баллов отбомбился, а я второй раз в «шесть шаров» попал, то есть прямое попадание.
Когда Лишман генералу о выполнении госполета докладывал, тот долго ему руку тряс и приказал на капитана досрочно документы готовить. И квартиру ему вне очереди пообещал. А командир полка по плечу его похлопал и сказал:
– Ну, можешь ведь, когда захочешь!
Вечером мы к нему домой в общагу, где он с семьей ютился, пришли и литра два самогона притащили. Жена его шампиньонов с картошкой нажарила. Мы эти шампиньоны на аэродроме больше ведра набрали: Вовка собирал, пока я летал, а я – пока он. А Лишманов, как подпил, стал хвастаться, что командир полка его любит и уважает, только не всегда это показывает.
Кстати, те курсанты, на которых самые большие надежды возлагались, весьма посредственно госполет отлетали. А самый что ни на есть отличник Сергей Мартынов и вовсе перелётывал, так как бомбу свою далековато от цели запулил. И имеем мы подозрение, что второй раз инструктор за него бомбил. Потому что бомбометание, оно тогда сродни искусству было и не каждому так просто давалось.
ОБРАЗЦОВЫЕ КУРСАНТЫ
Мы, когда на четвертом курсе были, в Миргороде стажировались. И не было счастливее нас людей на свете. Еще бы, после трех лет Луганских казарм! Девушки нас любили и возлагали как сиюминутные, так и перспективные надежды. Летная столовая считалась лучшей в Киевском округе. Летчики и штурманы нас не обижали. Мы им в рот не отрываясь смотрели. Как-то майор Мисюра, легендарный наш, нас с покойным Устюговым Валерой в пивнушке увидел. Так он даже обиделся на нас, когда мы сделали вид, что зашли конфет купить. Как же, конфет! Это наш-то курсант! Так он сказал:
– Ребята, да вы что? Пиво всем можно. Не стесняйтесь!
А то, что ребята уже по две кружечки с чекушкой водки задавили, он не заметил. Даже расстроился, что мы его за стукача принимаем или за излишне строевизированного летчика.
А майор Мисюра легендарным был потому, что как-то он со своим экипажем на Ту-16, тяжелом самолете, вдоль турецких берегов в разведывательных целях летал. Турция – член НАТО. Увлеклись они немного и вошли в воздушное пространство Турции. Тем только этого и надо было – советский самолет, с системой «свой-чужой» у них, считай, в руках. Подняли турки пару истребителей и приказывают на натовский аэродром садиться. Нашли канал связи и русскоговорящего пиндоса. Тот командует. Мисюра не спорит. Просит только пройти над аэродромом, чтобы оценить его пригодность для посадки. А сам фотолюк открыл и АФА-БАФом щелкает.
Не понравился, вишь, ему этот аэродром, узковат оказался. Его на другой перенацелили, а тот коротковат. Сказали, что на аэродром первого класса заведут. А если и этот ему не подойдет, то собьют его к чертовой матери. Мисюра со всем соглашается. Но расчет и подход на повышенной скорости строит. Истребители по бокам и чуть сзади. А когда до высоты 50 метров снизился, РУД на малый газ, механизацией крыла ощетинился. Истребители вперед проскочили, а он резко вправо и со снижением в сторону моря подался. В три минуты территориальные воды Турции покинул и ценнейшие разведданные привез. Если бы несанкционированного нарушения госграницы не было, быть бы ему Героем Советского Союза.
Как дошли мы по программе до самостоятельных полетов, меня с Володей Трегубом в одну группу объединили. И как неблагонадежных к самому начинающему летчику – старшему лейтенанту Лишманову определили, который попивал втихомолку и гоним и гнобим командиром полка за это был. Меня за мелкие нарушения воинской дисциплины, залупистый характер и ехидство. А Вовка тот еще фрукт был. Он по аэродромным кандейкам день-деньской шнырял и все что-то у технарей выпрашивал, а если плохо лежало, то и поцупить мог. Спер он как-то несколько пиропатронов. Один из них к выключателю лампочки в кабинете командира взвода подсоединил. Когда тот вечером, входя в кабинет, выключателем щелкнул, раздался оглушительный выстрел и наш бедный капитан на пол прыгнул. Он заподозрил, что это мы, сводя счеты с ним, собрались подстрелить или взорвать его.
Когда нас к Лишману определили, то думали, что мы налету меньше других огребем. Налет в нашей среде больше чем кольца для носа в Африке ценился. Кто-то слух пустил, что если кто 250 часов налетает, тому квалификацию «штурман третьего класса» присвоят. Это уже на золотое кольцо в нос тянуло. Так вот, в отношении налета оказалось все наоборот. Лишманову программу становления гнали и мы, попутно со своей учебной программой, в его росте как летчика участвовали. Налет лопатой гребли. Особенно много налетали в районе аэродрома. Генерал Лашин, когда проверял, как у нас стажировка идет, обнаружил, что мы с Трегубиком больше всех налетали. Спрашивает:
– А эти двое почему больше всех налета имеют?
– А мы их к Лишманову прикрепили. Так они с ним в районе аэродрома подлетывают. С большой охотой, кстати.
– А! Курочка по зернышку клюет, полный двор… И как у них, получается?
– Да, не жалуемся. И им нравится.
– Ну пусть летают.
Только это генеральское одобрение Лишману на пользу не пошло.
Летаем днем круги над аэродромом. Девять штук. Трегуб на первом месте, я на втором. Жара, не приведи Господи! Некомфортные полеты. Отлетали мы кружочки свои. На стоянку заруливаем. К нам никто не спешит. Самолет накаляется, духота. Отлить пора. Да и курить неимоверно хочется. Я командира, Лишмана то есть, спрашиваю:
– Товарищ командир! Разрешите входной люк открыть? Что-то к нам никто не подходит.
– Ну, открывай.
Я за тросик открытия люка потянул, а люк входной килограммов сорок весит. Еле удержал. Но смотрю, кто-то под люком на четвереньки упал и не встает, боится. Я державку укрепил и вниз. Оказывается, стартех наш, черт его принес, подошел к самолету и вместо того, чтобы люк открыть и нас выпустить, что-то на передней стойке шасси устранять кинулся. Тут ему кромкой крышки люка по башке и долбануло. Хорошо, в фуражке был. Был бы в берете или без головного убора, худо бы ему пришлось. Он, года полтора назад, в аварию на своем мотоцикле встрял. Аккурат головой об столб затормозил. У него череп лопнул и на два сантиметра разошелся. Еле склепали и на ноги поставили. А тут я ему добавил.
Инженер эскадрильи набежал. Давай меня ругать. А я чего, я ничего. Вроде и виновных нет и наказать кого-то надо. Заставили меня зачет по открыванию люка сдавать, хотя сам инженер прекрасно понимал абсурдность этой затеи. Организационно только Лишман от командира полка дыню получил. А подбитый мной технарь с тех пор забыл, что такое самолет чехлить. И вообще, если на самолетах какие грязные и неприятные работы проводились, техник этот весь аэродром оббежит, меня сыщет и рядом садится:
– Ох! – говорит, – голова что-то болит. Наверное, в госпиталь отправят. Как ты меня люком звезданул, так я и сна решился. Тошнит по утрам и руки трусятся. А раньше все хорошо было. А тут еще инженер заставляет самолет с мылом мыть. И механиков нет.
Что делать? И самолет я ему мыл, и чехлил самолет, и на склад с тележкой для него бегал. А как же? Жалко ведь человека.
На месте второго штурмана скучновато летать было. Так я втихомолку, в полете, пушечную установку включу и по облакам целюсь, развлекаюсь. Там привода очень мощные, и мне нравилось, как легко пушки вслед за прицельной станцией вращались. Естественно, эта забава строго запрещена, и если бы кто узнал, досталось бы мне на орехи. Но Володьке я рассказал об этом, и ему захотелось с пушечками позабавиться.
В следующую смену я на месте штурмана, он на втором месте, летаем. Слетали по маршруту. Благополучно назад возвращаемся. Заруливаем на стоянку. Смотрю, что-то народа больно много на нашей стоянке. Все инженеры и штурманы полковые собрались. Ждут, когда двигатели выключим. Выходим мы из самолета, а штурман полка майор Григорян сразу к Трегубу:
– Ты зачем пушечную установку включал?
У бедного Лишманчика даже ноги и голос задрожали:
– К-к-к-кааак … пушечную установку включал?
Тут инженеры набежали, схватили Вовку за руки, будто он мог опять пушки включить и их всех перестрелять и вместе с Григоряном на КДП поволокли. Лишман за ними потрусил.
Когда его, Трегуба то есть, отпустили, он рассказал:
– Я, как ты рассказывал, перед выруливанием пушки включил….
– Как перед выруливанием? Я ж тебе говорил, в полете, после набора высоты…
– А я сразу решил. Перед выруливанием. Включил и давай по стоянкам водить. Оно хоть и ночь, но света от столбов с фонарями достаточно, видно, что верхние пушки крутятся. Технота разбегается и по щелям. А мне смешно. Как тараканы бегут. Смотрю, кто-то толстый идет – я в него прицелился. Он бежит и оглядывается, а я пушками за ним. Потом оказалось, что это Григорян был. Он командиру полка доложил. Мы уже в воздухе были. Дал мне командир полка трое суток губы.
– И правильно сделал. Их вообще включать запрещено. Ну, в воздухе, где никто не видит, еще туда-сюда. А на земле… Да! Подкузьмили мы Лишманчика. Как командир полка к нему?
– Меня выставили. Не знаю. Но он нерадостный от него вышел.
Так что пострадал за нас бедный Лишманов. А ведь мы ж ему зла не желали. До самого госполета мы у него на цыпочках ходили. Но он ничего. Не обидчивый и не злой. И с нами вел себя, как будто ничего не случилось. Только надеялся, что на госполет ему более дисциплинированных курсантов дадут.
Но командиры прослышали, что генерал обещал тех летчиков у кого курсанты на «отлично» госполет выполнят, всячески поощрить. Даже к досрочному присвоению звания представят и квартиры вне очереди дадут. Выпуск наш в училище первым был. У нас с Трегубом неплохие оценки за самолетовождение и бомбометание были. Но, учитывая наши наземные «заслуги», от нас особых генеральских поощрений не ждали. Потому нас на госполет к Лишманову пристроили. И он особых подарков судьбы никак не ждал.
Мы с Вовчиком, памятуя о том, какие удовольствия в жизни Лишману доставили, очень тщательно к госполету готовились. И результаты не заставили себя ждать. И я, и Володя прошли по маршруту, как по ниточке. Володя на пять баллов отбомбился, а я второй раз в «шесть шаров» попал, то есть прямое попадание.
Когда Лишман генералу о выполнении госполета докладывал, тот долго ему руку тряс и приказал на капитана досрочно документы готовить. И квартиру ему вне очереди пообещал. А командир полка по плечу его похлопал и сказал:
– Ну, можешь ведь, когда захочешь!
Вечером мы к нему домой в общагу, где он с семьей ютился, пришли и литра два самогона притащили. Жена его шампиньонов с картошкой нажарила. Мы эти шампиньоны на аэродроме больше ведра набрали: Вовка собирал, пока я летал, а я – пока он. А Лишманов, как подпил, стал хвастаться, что командир полка его любит и уважает, только не всегда это показывает.
Кстати, те курсанты, на которых самые большие надежды возлагались, весьма посредственно госполет отлетали. А самый что ни на есть отличник Сергей Мартынов и вовсе перелётывал, так как бомбу свою далековато от цели запулил. И имеем мы подозрение, что второй раз инструктор за него бомбил. Потому что бомбометание, оно тогда сродни искусству было и не каждому так просто давалось.
