Думаю, что прочитав этот отрывок из книги "Романтика неба", Бориса Тихомолова, вы захотите найти её электронную версию, чтобы прочесть до конца.
Удачи вам в этом.
Адрес электронной версии книги, есть на первой нашей веточке "Отчаянные пилоты",
который "раскопал" Егор, участник ветки.
"Мы побиваем рекорд"
Начальник штаба полка, коренастый, с добродушнейшим лицом гвардии подполковник Шевчук, давая летному составу боевое задание, сказал:
-Этим рейдом мы должны убить сразу двух зайцев:
во-первых, нанести поражение скоплению вражеских тан
ков под Константиновкой и, во-вторых, потренироваться
на дальние полеты. Прошу развернуть карты.
Штурманы зашуршали планшетами.
Константиновка - это на юге, в районе Донбасса, под
Горловкой. От нас - 900 километров. А до Кенигсберга - 1100.
Толкаю Евсеева:
- Дай-ка взглянуть.
Наш маршрут пролегает над территорией, не занятой противником. Пролетев две трети пути вдоль линии фронта почти строго на юг, мы где-то возле Богучар развернемся на запад и пересечем фронт.
Да, полет трудный. И туда и обратно - при сильном боковом ветре. Одна надежда - на экономичную эксплуатацию моторов. Эх, если бы можно было подобрать правильные дозы газовой смеси! Но эти злосчастные газоанализаторы по-прежнему оставались для нас 'белым пятном'.
'Экипажам прошу учесть,- продолжал начальник штаба.- На этот раз в баки ваших самолетов будет залито бензина на шесть часов плюс аэронавигационный запас. И поэтому блуждать не рекомендуется'.
Взлетели мы засветло. Но от этого нам не было легче; Густая мгла непроницаемой стеной застлала все вокруг. Едва оторвавшись от земли, мы повисли в каком-то неопределенном пространстве.
Эти секунды самые неприятные. Пока самолет разбегается, ты еще видишь дальний край аэродрома: капониры, опушку леса. И вдруг все это, промчавшись под крылом, исчезает. А впереди мгла! Ты лихорадочно ищешь, за что бы зацепиться взглядом, чтобы по этому предмету ориентировать машину, но ничего не находишь. И тогда в оглушительном реве моторов тебе начинаю слышаться тревожные нотки. Может быть, у самолета уже крен и он валится к земле?
Слева под ребрами: 'Ек! Ек!' Тогда, мысленно плюнув на горизонт, которого не видно, ты впиваешься взглядом в приборы. И тут же перестает щекотать под ребрами. Все нормально! Самолет набирает высоту. Никакого, крена нет. И уже в сознании вспыхивает искоркой хвастливая мысль: 'Вот я какой! Как хорошо взлетел!'
Все эти чувства, самые что ни на есть противоречивые, промелькнут в сознании за какую-то ничтожную долю секунды, встряхнут тебя всего с головы до ног и придадут такой острый вкус к жизни, какой едва ли испытает тот, кто не ходит рядом со смертельной опасностью.
На высоте четырех километров штурман надевает кислородную маску. На высоте пяти я плотнее застегиваю воротник комбинезона: холодно.
Темнеет. Земли не видно. Все та же мгла вокруг. Откуда ее принесло? Монотонно, усыпляюще гудят моторы.
В памяти встают мирные полеты над лесками и горами Средней Азии, Каракумы, Кызылкумы, отроги Тянь-Шаня, скалистые хребты Памира... Тогда у меня были совсем другие грузы: почта, пассажиры. Чабаны, инженеры-нефтяники, геологи, геодезисты, строители,
врачи...
Впереди слева виден какой-то неясный силуэт. Осторожно приближаюсь к нему. Самолет нашего полка. На" хвосте - синяя полоса и цифра '19'. Гришанин. Пожилой, тихий, молчаливый летчик. Ветеран полка. У него уже перевалило за сто боевых вылетов, и мы, молодые летчики, смотрим на него с почтением. Редко кому удается перешагнуть такой рубеж.
Стрелок-радист, увидев нас, приветливо махнул рукой. Гришанин повернул к нам свое бледное лицо. Оно у него всегда бледное, а на этот раз, оттененное черным шлемофоном, кажется белым, как бумага. Некоторое время он смотрел на нас каким-то странным, отрешенным взором, в котором, как мне казалось, чувствовалась необыкновенная усталость и тоска. Посмотрел, отвернулся, втянул голову в плечи и замер, глядя на приборную доску. Мне стало не по себе, и я поспешил отойти в сторону.
Вскоре стемнело совсем. Отчетливо засветились фосфорическим светом цифры и стрелки приборов, стал хорошо различим накалившийся глушитель левого мотора.
Сколько раз я видел этот глушитель! То он был ярко- красным, то розовым, то почти черным. Видел и... не придавал этой разнице цветов никакого значения. А тут мне словно кто в ухо шепнул: 'Дурень ты дурень! Зачем тебе газоанализатор, который врет? Ты ведь можешь хорошо отрегулировать смесь по глушителям! При нормальной смеси глушитель должен быть светло-красным. Вот и подгоняй его под этот цвет сектором воздуха!'
В самом деле, как это мне прежде не приходило в голову? При богатой смеси, когда в карбюратор поступает мало воздуха, горючее, не успевая полностью сгорать в цилиндрах, выбрасывается в глушители и, охлаждая их, придает им темную окраску. Проще простого!
Я нетерпеливо заерзал на сиденье. Черт побери, это уже было своего рода открытие! Волнуясь, осторожно сдвинул сектор подачи воздуха и поглядел на глушитель. Никаких изменений. Странно. Неужели я ошибся в выводах? И газоанализатор молчит. Сдвинул еще немного. Ага! Стрелка газоанализатора, показывавшего до этого крайне обедненную смесь, дрогнула и поползла к смеси богатой. Так. Хоть наоборот, да показывает. А глушитель?
Я смотрю на него минут пять. Наконец-то! Чуть светившееся до этого колено трубы, уходящей под крыло, начало покрываться светлыми пятнами. Еще минут пять, и глушитель приобрел ровный темно-вишне цвет.
Так. Хорошо. Чудесно! Уже смелее передвигаю сектор еще немного вперед. Нужно довести глушитель до светло-красного цвета.
Глушитель правого мотора мне не виден. Не беда, то он виден штурману. Я попрошу его помочь мне.
Через два часа полета мы изменили курс. Нас время от времени обдавало сыростью, и тогда вокруг раскален-' ных глушителей начинал светиться грязновато-красный! ореол. Мы шли среди рваных облаков.
Вскоре под нами обозначилась линия фронта. Пожары, пожары и огненные швы пулеметных трасс и летящих снарядов. Что-то вспыхивало, взрывалось, летели искры, и к самым облакам вздымались мрачные столбы' дыма. Внизу шли кровопролитные бои.
На несколько секунд мой взгляд остановился на бом- бардировщике, летящем впереди. Четкий силуэт его был ясно виден на фоне освещенных облаков. А снизу, спра ва, силуэт поменьше. Истребитель! В тот же миг стреми- тельные огненные язычки лизнули борт бомбардировшика. И его не стало... Он испарился в адском взрыве собственных бомб. А потом все исчезло. Наш самолет вошёл в облака.
Мы молчали. Все было ясно и так: Гришанин...
Вынырнули из облаков через десять минут. Осмотре- лись. Тихо. Темно. Совершенно темно.
Спрашиваю у Евсеева:
-Сколько лететь?
-Сорок пять минут.
И все. Опять молчим. Бледное лицо Гришанина стоит передо мной. И радист приветливо машет рукой. Штурман... Кто у Гришанина штурман? Ах да, Цыпля-ков! Высокий такой. Балагур и гитарист. А воздушный стрелок вроде нашего Китнюка - круглый, как колобок. Нет их. Были - и нет. Ушли в ничто. Мгновенно. Может быть, даже ничего не ощутив.
А вот и цель. Впереди, слева. Прожектора, зенитки, вспышки рвущихся бомб. Все как надо...
Отбомбились, отошли от цели. Взяли курс. Вошли в облака. Штурман закурил папиросу. Я не курю, но сейчас едва ощутимый дымок табака создает мне иллюзию лирной обстановки. Будто сидишь у кого в гостях за лирным домашним столом. Ровно гудят моторы. Мерцают приборы. Пахнут влагой облака.
Высота - шесть тысяч метров. Холодно. Время от времени я поглядываю на глушитель. Ровный приятный розовый цвет. Такой же, по докладу штурмана, и у правого мотора. Интересно, даст ли нам ощутимую экономию горючего это новшество?
Наверное, мы уже прошли линию фронта. Но штурман молчит и не просит, чтобы я вышел из облаков для уточнения маршрута. Что ж, ему видней.
Прошло еще минут пятнадцать. Начинаю беспокоиться. Вроде бы пора и курс менять.
Включаю переговорное устройство:
-Николай Гаврилович, ты не спишь? Наверное, по
ра и курс менять?
-Через восемь минут.
-Снижаться будем?
-Обязательно.
-Тогда пошли?
-Пошли!
Снижаемся. Пять тысяч метров. Четыре. Три! Мы вырвались из облаков.
-Ого! Что это - линия фронта?!
Это мы выкрикнули чуть ли не хором. Под нами изломанные полосы пожаров, столбы дыма и нервно шарящие по облакам метелки прожекторных лучей.
Штурман в растерянности:
-Что за ч-черт?
А у меня в глазах силуэт самолета и яркая вспышка... Опять нарвались на то же место!
Синий луч коснулся крыла. Рядом глухо хлопнул крупнокалиберный снаряд.
Мы ушли в облака, растерянные, обескураженные. Что за чертовщина? Судя по времени, линия фронта должна быть далеко позади...
Молча осмысливаем положение. Мне слышно, как вздыхает штурман, взваливая на себя всю ответственность за эту странную историю: потерял ориентировку, факт!
Стрелка индикатора радиополукомпаса, укоризненно кивая мне со своего циферблата, утверждает, что мы уклонились влево.
Евсеев взрывается: - Черт бы побрал этот РПК1- щелкает выключателем. - Держи прежний курс. Будем идти еще двадцать минут.
Двадцать минут - это сто километров. Ничего не понимаю. Как это случилось? Шли, шли и, пожалуйста,- пришли!
Облака кончились. Над нами звездное небо. На земле - ни огонька. Держу курс. До боли в глазах всматриваюсь в местность. Леса, овраги, поля. Какая-то река, железная дорога, шоссе...
У меня за голенищем карта. Развернуть бы ее, посмотреть. Но тогда нужно включить в кабине свет, а это, во-первых, опасно: можно привлечь внимание истребителей, а во-вторых, я все равно ничего не разберу: меня ослепит, и ночь за бортом станет для меня словно политая тушью.
Томительно проходят двадцать минут. Судя по маршруту, на месте излома курса должна быть река, железная дорога и город. Но под нами ровная местность с жидкими перелесками и маленькими хуторками. Где мы?
Штурман досадливо кашляет и дает мне новый курс. Теперь мы будем идти на северо-запад. Линия фронта слева. Это все, что мы пока знаем. Мало! Слишком мало или почти ничего, если учесть, что у нас в баках осталось горючего на три часа, то есть как раз столько, чтобы дотянуть до аэродрома. Ч-черт!..
Я уже принял все меры для строжайшей экономии горючего. Сбавил обороты моторам, снизил скорость. Сейчас нам важно не дальше пролететь, а дольше продержаться в воздухе. Прикидываю в уме: может, хватит горючего, чтобы продержаться до рассвета? Нет, не хватит.
О том, чтобы выйти на свою базу, нечего и думать. Оставалось надеяться на случай, который заботливо подсунет нам какой-либо аэродром с ночным стартом. Мало ли их тут разбросано!
Евсеев сидит курит. А кто будет сверять карту с местностью? Кто будет восстанавливать ориентировку?
Так вот у него всегда: замрет и философски отдается воле случая. Никак не могу понять: то ли у него 'заклинивает' что-то в голове, и он теряет всякую способность здраво рассуждать, то ли это я его избаловал, как он любит выражаться, - 'счастливой звездой'. Спорить с ним в это время, ругаться - бесполезно.
В таких случаях я стараюсь говорить с ним ласково: 'Коля, милый, сделай то-то'. Коля делает, но не так, как надо.
Еле сдерживаю себя, чтобы не взорваться:
-Слушай, дорогой. Ну, развернул бы ты карту, рас
стелил бы ее на полу, тебе ведь удобно. Посмотрел бы
внимательно, прикинул. Вон, видишь, река под нами?
Какие крутые берега? Ведь можно же ее опознать! А вон
железнодорожный мост...
В наушниках слышен подавленный смешок. Это Заяц хихикает над моим елейным голосом. И смех, и грех!
-Справа впереди аэродром! - неожиданно провоз
глашает штурман. - Самолеты летают!
Меня коробит его победоносный тон. Будто это его заслуга, что впереди появился аэродром.
-Чему ты радуешься?- спрашиваю я. - Это что -
наш аэродром?
-Нет, конечно,- беззаботно отвечает Евсеев, -но
мы там сядем.
Садиться на чужой аэродром - удовольствие маленькое. Вряд ли нас там накормят, а уж спать-то наверняка придется, сидя в кабине.
-Сядем,- ворчу я и тут же, к слову, ехидно заме
чаю : - А ты уверен, что это наш аэродром, а не фашисг-
ский? А может быть, мы болтаемся сейчас над террито
рией, занятой врагом, а?
Штурман явно обескуражен.
-Ну-у-у, тоже мне скажешь... Ясно, наш.
В голосе его неуверенность. Он так сбит с толку этим ночным приключением, что может сейчас поверить чему угодно.
На высоте тысячи метров подходим к аэродрому. Светится ночной старт, но какой-то странный. По кругу ходят три самолета, четвертый взлетает. Аэродром явно тренировочный, и самолеты небольшие. Возможно, что нам и не сесть здесь. Надо посмотреть, не то завалишься в конце пробега в овраг.
Договариваемся: я сделаю предварительный заход на посадку, и когда мы будем проходить низко над землей, Заяц запустит вверх осветительную ракету. Мы увидим, какие стоят самолеты. Если большие или истребители, значит, можно садиться.
Снижаюсь. Включаю бортовые огни, захожу на посадочную полосу. Мне видны силуэты приаэродромных построек и стоящих в ряд самолетов. Все они мчатся на меня со скоростью свыше двухсот километров. Успеем ли мы разглядеть?
-Заяц, давай! - кричит штурман. В воздух взлетает ракета. Сначала мне виден только ее искрящийся след, а затем мертвенно-бледное дрожащее зарево освещает окрестность. Бросаю взгляд вниз направо и... ох-х!- под нами проносятся пять или шесть зачехленных немецких транспортных самолетов Ю-52.
-Немецкие самолеты! - кричит Заяц.
-О-о-о! - стонет штурман.
Я резко даю обороты моторам, торопливо выключаю бортовые огни. У меня в голове мешанина. Кисель. Ничего не понимаю. Что же это - неужели мы в тылу у немцев?
Обычно, когда человек лишен возможности соображать, он обращается за помощью к инструкции. Я никогда не мнил себя ее знатоком, а тут вдруг вспомнил: 'Если экипаж потерял ориентировку и не уверен в том, что он находится над своей территорией, командир самолета обязан взять курс на восток и лететь до полной выработки горючего, после чего выброситься на парашютах...'
Не особенно уверен в точной передаче текста, но главный смысл инструкции именно такой: 'Экипажу выброситься на парашютах'.
Соображаю: горючего в баках еще на два часа. Это значит: мы сможем пролететь почти шестьсот километров. Прикидываю по памяти на карте: допустим, что линия фронта не слева от нас, как мы думали, а справа, ну от силы в пятнадцати-двадцати километрах (хотя это никак не укладывается в моем сознании). Тогда выходит, что наши моторы остановятся где-то за... Пензой! А если вдруг окажется, что мы уже сейчас болтаемся над Пензой (а это тоже не умещается у меня в голове: откуда же там немецкие самолеты?), тогда выходит, мы залетим аж чуть не под Урал. Уму непостижимо!
Фантазия рисует мне 'веселую' картину: где-то в глубочайшем тылу, на Урале, грохается об землю самолет и с неба на 'зонтиках' опускаются четыре 'ангела'. Конечно, нас хватают, как 'шпионов-диверсантов'.
'Вы откуда? Кто вас послал? С каким заданием?' - 'Да вот, понимаете, полетели мы бомбить фашистов...' - 'Фашистов?! Так вы же не туда курс взяли, голубчики! Совсем в другую сторону. Фронт-то во-о-он где - на западе, а вы на восток ударились'.
Потом, конечно, все выясняется, и нас отпускают с богом. Но стыд-то какой! Позор на всю страну!
От таких мыслей хочется взвыть по-собачьи. Сижу в-полной растерянности, набираю высоту, машинально дер-
жу прежний курс - на северо запад. Самолет охотно ко2 зет вверх. Еще бы! Он стал на четыре тонны легче...
Справа на горизонте что-то светлеет. Будто пожар. Всматриваюсь: луна! Ну, теперь проще. Через четверть часа она поднимется и засветит так, что можно будет свободно восстановить ориентировку. Облегченно вздыхаю. К черту инструкцию.
И вот я уже почти счастлив. Много ли человеку нужно? Луну! Всего только одну луну! Горючее у нас еще есть, а значит, есть и время на распутывание этого странного узла событий сегодняшней ночи. Единственно, что меня еще тревожит, - придется ведь все-таки доложить начальству о том, что мы заблудились. Последствия могут быть самые печальные: нас не допустят к подготовительным полетам на Берлин. А наши-то сейчас возвращаются домой. Садятся. Идут в столовую. А мы...
Щелчок в наушниках, и Заяц докладывает:
-Товарищ командир! С КП распоряжение: 'Всем
экипажам! Наша база подверглась нападению бомбарди
ровщиков противника. Посадка запрещена. Идите на за-
пасные аэродромы'. Все!
Час от часу не легче! Впрочем... впрочем... Черт
возьми!
Радист словно угадывает мои мысли:
-Ну и везет же нам, товарищ командир. Кто теперь
подумает, что мы заблудились.
В наушниках осторожное покашливание штурмана:
-Даю поправку, товарищ Заяц. Везет не вам, а лично
мне. Так-то вот. Я олух царя небесного и признаюсь в этом
во всеуслышание.
Мне радостно слышать повеселевший голос штурмана, но я обрываю его самобичевание:
-Перестань, чудило! Мы с тобой оба хороши, и давай
разделим эту историю - по-братски. Если бы мы, летя в
облаках, вместо поспешных решений сменили курс по рас
чету времени, было бы все это?
-Нет, конечно!
-Ну так вот, дорогой, разворачивай карту и прокла
дывай ориентировочно по времени этот наш распронесчастный маршрут.
Штурман долго копается с картой. Луна уже поднялась высоко, и ее отражение скачет внизу по каким-то болотам. Напрягаю память. Что-то знакомое. Озера, крутые извилины речек и сеть прямых каналов, какие я видел на торфоразработках.
Невероятная догадка почти ослепляет меня. Не может быть! Придерживая левой рукой штурвал, правой вынимаю из-за голенища карту. Лист трепещет от воздушных струй. Сгибаю его, кладу на коленку. Вот так! И свет включать не надо - все видно отлично.
Всматриваюсь вниз. Слева неожиданно появляется отрезок железной дороги. Один конец ее, загнувшись к западу, упирается в озеро, другой уходит вперед, нашим курсом. Справа - тоже озеро и река.
Лихорадочно шарю глазами по карте. Не выдерживаю, включаю освещение кабины. Так. Все ясно! Выключаю свет, сворачиваю карту. Если минут через пять наткнемся на перекресток железных дорог, значит, мы в районе города Гусь-Хрустального. Ничего себе, отклонились! Почти на триста километров!
Через пять минут появляется перекресток. Точно! Гусь-Хрустальный!
Штурман тоже определил наше местонахождение. Это видно по его сокрушительным вздохам:
-Ах, черт возьми! Надо же так!
Спрашиваю:
-Что там у тебя?
Отвечает не очень-то весело:
-Понимаешь, под нами-то Гусь-Хрустальный! Вон
куда занесло!
Через десять минут мы приземляемся на запасном аэродроме. Здесь уже стоят десятка полтора самолетов нашего полка. Подруливаем, выключаем моторы. Все спят, и нас никто не встречает. И не надо. Нам чертовски радостно и так.
Мы проболтались в воздухе десять часов. В мирное время нам с Евсеевым преподнесли бы по лавровому венку с лентой, потому что мы побили мировой рекорд по дальности полета на данном классе самолетов. Но, разумеется, из-за вполне понятной скромности мы ни перед кем не стали хвастаться своими достижениями. Мы обсудили их тихо, с глазу на глаз.
-Что же все-таки с нами произошло? - спросил
я. - Как это мы так с тобой?
Евсеев почесал макушку.
-Не говори! Вспоминать тошно. Вот, смотри. - Он
развернул карту.- Возвращаясь от цели, мы из-за силь
ного попутного ветра промахнули точку разворота и вы
шли на эту вот узловую станцию, которую бомбили нем
цы. Нас приняли за фашистов и обстреляли. Мы, подумав,
что это линия фронта, снова ушли в облака и вышли во-от сюда, аж за Пензу... Там мы увидели трофейные 'юн-керсы' и...
-Ладно, Коля не продолжай. Все ясно. Мы с то
бой... плохо думали.
-И то верно,- согласился штурман.- Особенно я.
Хороший мужик этот Евсеев!
А мировой рекорд по дальности полета был все;таки нами побит!