Истории мыса Тык

Два звонка для Ивана Дашкова (1-4) новая редакция

  1. В летчики годен

Ваня в докторской семье рос. Мать – рентгенолог, отец – хирург. И не было у него сомнений, кем в этой жизни стать. До второй половины десятого класса. Но тут к ним новичок на последней стометровке в класс попал – Коля Балушкин. Невысокий, красивый блондин, с твердой уверенностью в глазах, что все-то он о жизни знает, и путь свой давно проложил. Была у Коли мечта – летчиком стать. Да одному боязно как-то.

Сдружились они с Ваней. В неделю фамильные ценности и приоритеты Дашковых потеряли свою привлекательность. Захотел и Иван летчиком стать. И обязательно чтобы полковником или генералом. У Коли на этот счет никаких сомнений не было. Он поэтапно весь их будущий путь обрисовал: училище, полк, академия, дивизия, сессия Верховного Совета СССР и они, оба, генералы. И когда успел узнать про все это?

Отец хмыкнул, но возражать не стал. Мать немного противилась, но только так, для виду. Видение сына с лампасами (почему-то на трибуне Мавзолея, всего в орденах) живо захватило ее воображение. В их семье у всех воображение живое было. Бабушка всплеснула руками: «Это же на 25 лет!». И потащила Ивана вечером, чтобы не увидел кто, к старцу Аникею.

Старец Аникей, крепкий шестидесятилетний мужчина с острым проницательным виглядом, жил в маленькой хибарке на окраине города рядом с церковью и заброшенным кладбищем. Он был известен добрыми делами. Придет, бывало, к нему старушка, которую дети обижают, он ее успокоит и совет даст – как дальше жить. Больных не лечил, но если видел истинное страдание, советовал, куда и к кому обратиться, какие молитвы и когда произнести. Многие говорили, что им советы Аникея помогли.

Как-то приняв скромный гостинец от одного рабочего парня, Аникей благословил его и, достав из-под лежанки старенькую рукавичку, вручил ее посетителю:

- Возьми милый рукавичку. Она тебе пригодится.

Как рассказывают в городе, на другой день парень работал на токарном станке. Что-то там у него заело. Опасаясь лезть в станок голыми руками, он надел рукавичку, подаренную старцем. Вращающимися деталями рукавичку с руки сдернуло и, как утверждает рабочий, если бы не эта рукавичка, ему бы оторвало кисть руки.

Пахло у Аникея странно, но приятно. Над шатким столиком с лежащей на нем половиной буханки черного хлеба висела темная икона, на которой с трудом угадывался добрый лик святого, изображенного в рублевской манере. Святой имел длинную бороду и опирался на высокий крест. Бабушка и слова не вымолвила, а Аникей уж сказал:

– Заходи, Иван-воин! Заходи. - Он возложил левую руку Ване на голову. Правой рукой, то крестил, то похлопывал по его плечу.

Заметив взгляд Ивана, устремленный на темную икону, сказал:

– Иди, сынок, служи! Бог тебя хранить будет. Страхов натерпишься, но целым и живым будешь. А покровитель небесный твой Святой Иона, вон лик его, - старец указал на икону привлекшую внимание Ивана, - на него уповай и делай все, как он укажет.

- А кто он, Иона этот? – спросил старца Ваня.

- Святой Иона-то? – Переспросил Аникей, - был он Митрополитом Московским и всея Руси, за рвение к делам божьим сподобил его господь к чудотворству и по смерти мощи его нетленными оказались. Канонизировали его и причислили к лику святых. Но тому уж веков пять, поди.

– Да как же Иона-то? – запротестовала бабушка, – он же Иван, значит, святой Иоанн должен быть его покровителем.

– Иона, Иона его покровитель. И не спорь со мной, милая. Он его и защитит.

Выходя из каморки старца Иван не удержался и еще раз посмотрел на икону святого. Ему показалось, что она излучает оранжевый свет.

В те времена существовала трехступенчатая система прохождени медкомиссии для определения пригодности к летному обучению: районная, областная и комиссия при училище. Пройти все три этапа было также легко, как богачу попасть в рай. На районной медкомиссии из восьмидесяти кандидатов прошли только они с Колей Балушкиным. На областной в тот день испытывали свое здоровье сто десять человек. И из них один Иван удовлетворял требования предъявляемые к будущим ленчикам. На этом этапе рухнула Колина мечта – состояние его дыхвтельных органов не соответствовало столь жестким требованиям. Расстроенный Коля пригрозил подать документы в училище ПВО, но потом махнул рукой и от поступления в военное училище отказался. А старенький врач-хирург постукивая сухеньким кулачком в, гудящую барабанным набатом, выпуклую грудь Ивана заявил:

- В летчики – годен!

Поступил Иван в училище легко. Его спортивная, мощная фигура и серьезная ответственность в глазах помогали во всем. Он был хорошим борцом-вольником, а на колесах и лопингах равным ему не было. Учился старательно, но средне. Все, что касалось авиации, самолета и аэродинамики, – от зубов отскакивало. Гуманитарий он был никакой. Философствовать попусту не любил. Тем не менее к семинарам по марксо-ленинским наукам готовился тщательно, но на экзаменах выше трояка не получал. Его и это устраивало. Главным было: лучше всех знать все, что полетов и боевого применения касалось.

Закончил училище неплохо, но без «мохнатой лапы» и без отличия. Вот и поехал с тремя другими однокашниками на Дальний Восток служить в авиации Тихоокеанского флота.



2. Экипаж


В полку сразу отметили его образцовый внешний вид, спортивную стать и серьезную ответственность в глазах. И летная подготовка оказалась на высоком уровне.

– Будущий генерал, летчик – от Бога! – подвел итог разбору первых полетов командир эскадрильи.

Началась повседневная учеба и служба. И комэск, и замполит, а вскоре и полковое начальство быстро заметили служебное рвение лейтенанта Дашкова. Он и в спорте первый, и с матросами возится по выходным, и политзанятия у них ведет. Даже старший штурман полка как-то на контроле готовности к полетам отметил:

– Наш Иван экипажу блудануть не даст.

Особенно хорошо давались ему положения Инструкции экипажу самолета, на котором он летал. А летал он тогда на Ту-16 разных модификаций. И на заправщиках, и на постановщиках помех, и на ракетоносцах. В основном на К-10, если кто знает, что это значит. А уж Инструкцию он знал, как никто другой в полку. И как-то он прослышал, что командующий авиацией ТОФ на Инструкции припавший был. Как ехал в полк какой, главу из Инструкции для данного типа самолетов или вертолетов наизусть выучит. И, причем, такую главу, на которую меньше всего внимания обращали. На контроле готовности начинал пилотам и штурманам вопросы из этой главы задавать, и мало кто с контроля готовности без «служебного несоответствия» живым выползал.

Но нашла коса на камень. Начал командующий в ивановом полку у летчиков кишки мотать. После третьего безответного вопроса возгласил он:

– Да знает ли в этом полку хоть один летчик Инструкцию экипажу! - и в руке его блеснул меч запретов полку на полеты и щелкнул кнут оргпериода. Тут Иван встал:

– Знаем, товарищ командующий.

Тот на лейтенанта, как Циклоп на Одиссея, посмотрел:

– Очень интересно! – открыл Инструкцию на первой попавшейся странице. А попалось ему статья о действиях второго штурмана при разгерметизации подвесной кабины.

Ивана, как правака, эта кабина вроде и не касалась, но как по писанному все командующему выдал. Подивился командующий такой прыти, подошел вплотную, чтобы Ваня исподтишка не прочел чего, да другой вопрос, о котором летчики и не помышляли, задал. Ваня, как автомат, даже глаза полуприкрыл, отстрочил. И так, и сяк гонял генерал-лейтенант Ивана по Инструкции, взопрел аж. Но, наконец, придумал, как полк уесть:

– Если бы у вас хоть пять человек знали Инструкцию, как этот лейтенант, мне бы и делать нечего было.

На этом основании он полк еще с час порол. А когда устал, вышел и командира полка за собой поманил. И стала ввысь Иванова звезда подниматься.

Нет, старлея и капитана он в срок получил. И командиром корабля его хоть и первым из выпуска, но не шибко быстро поставили. Великая Эпоха Озеленения авиации, когда старшие лейтенанты эскадрильями командовали, прошла. Однако было видно – наш Ваня далеко пойдет.

Программу становления командира корабля проскочили так, будто за ними Циклоп гнался. Командир отряда, курировавший прохождение Иваном курса, даже задал командованию вопрос:

– А в состоянии ли летчик при таком темпе исполнять свой супружеский долг?

Но когда ему напомнили, что он прежде всего коммунист и пообещали учредить наряд из лейтенантов для помощи в исполнении супружеского долга, быстро успокоился и сел на место.

Иван своим экипажем всерьез занимался. Вопреки принятым правилам, со штурманом своим и ста граммов не выпил. Хотя во всех экипажах штурман обращался к летчику фамильярно, но с любовью – «Командир», у Ивана в экипаже никому и в голову не приходило обращаться к нему иначе как «Товарищ командир». Тем не менее, они его уважали и за него любому глаз бы вырвали и рот от уха до уха порвали. Ваня им при первом самостоятельном полете в зону показал, что есть настоящий пилот.

В зоне отработки техники пилотирования вместо положенных 45 градусов на виражах валил самолет в такие крены, что штурман курс домой только пятой точкой определить мог – все гироприборы, и компаса в том числе, заклинило. И то соображать штурман начинал не раньше, чем через минуту после выхода из этого дикого виража, когда в его голове собственные гироскопы стабилизировались. Когда же они задание выполнили и получили разрешение на снижение, Иван, подобрав ноги к животу, уперся ступнями в рога штурвала. После этого в течение минуты экипажу казалось, что они падают на дно бездонного колодца, а всё свободно лежащее, и пыль в том числе, плавало, как в аквариуме. Невесомость называется. Кому-то это упражнение понравилось, кому и не очень, но ни один из них свои претензии по этому поводу вслух не высказал. На земле же все как один выразили свое восхищение пережитым. Иван понял – на экипаж положиться можно.


3. Танька


Как и у всякого другого, уважающего себя командира полка у Василия Макова была красавица жена. Рослая, стройная и гибкая, она жила в атмосфере переполненной восхищенными вздохами и жадными волчьими взглядами холостых офицеров, да и многих женатых тоже. Но ровный, спокойный характер Галины, так ее звали, не оставлял никаких надежд всем ее воздыхателям. Даже ее участие в художественной самодеятельности, она прекрасно танцевала, не давали ни малейшего повода усомниться в ее порядочности.

У Галины была младшая сестра – Танька, тоже бесподобная красавица, радость и горе родителей. Она была на несколько сантиметров ниже Галины и обладала парой огромных глаз чайного цвета такой глубины и прозрачности, что будь они натуральными топазами, то представляли бы собой главную ценность сокровищницы государства размером с Грецию. Грациозная и подвижная, как ласка, она не могла и секунду сидеть спокойно. С первого взгляда на нее становилось понятно – папа и мама не отказывали ей ни в чем. Но и хлебнули с ней лиха.

Танька постоянно в кого-то влюблялась, из-за чего не из одной челюсти вылетел не один зуб. Парни, провоцируемые Татьяной, дрались за нее, как за первое место в передаче «Последний герой», с пылом и отвагой, которые хватило бы на целую наступательную операцию. Но ни один герой, в скольких битвах за нее не покрывал себя неувядаемой славой и боевыми почестями, не мог похвастать ее благосклонностью. Одарив победителя ласковой улыбкой, Татьяна тут же о нем забывала, не вспоминала она и поверженных воздыхателей. То, что она постоянно находилась в центре всех скандалов городка, где жили ее родители, не могло не приносить беспокойства в их семейство, тем более что ожидаемого толку от всех боевых действий, которые велись вокруг нее, не было никакого.

Галина, находясь в курсе семейных трудностей, предложила родителям забрать Татьяну к себе. Тем более что большая квартира командира полка этому не препятствовала. Да и обилие перспективных женихов вокруг позволяло надеяться на быструю выдачу Татьяны замуж. И переложить бремя беспокойств за любимую сестру и дочь на плечи будущего Танькиного мужа.

Татьяна с радостью согласилась, и уже вскоре ее звонкий, как у птички Тари, голосок звучал при обсуждении всех гарнизонных сплетен. А гибкая и стройная фигурка привлекала взгляды всех танцующих по субботам и воскресеньям в доме офицеров. Правда, спровоцировать массовые беспорядки и грандиозные побоища ей не удалось – все-таки военный городок, со своими правилами, комендатурой, патрулями и полит отделом. Да и красавиц тут, как во всяком авиагарнизоне, и без нее было достаточно. Но, нет-нет, да и происходили стычки отдельных соискателей руки и сердца непостоянной Татьяны.

Второй штурман из экипажа Лепа, ласково называемый в полку – Пашуля, был известен своей молчаливостью и способностью починить любой телевизор, и, даже, собрать действующий бобинный магнитофон из всякого хлама, валяющегося на свалках, что имелись при каждом аэродроме. Собирал он эти магнитофоны с легкостью и скоростью необычайной. А так как ему лично, также как и всякому другому, больше одного магнитофона не нужно, производимые им устройства быстро и легко, если вспомнить, что эта история происходила в эпоху тотального дефицита, сбывались.

Паша окончил подмосковный институт, где военная кафедра готовила штурманов для морской авиации, так называемых двугодишников или, правильней, - двугадюшников. Он наметил себе благородную цель, за два года путем жесточайшей экономии плюс реализация производимых им магнитофонов накопить средства в сумме достаточной для покупки «Москвича», который был ему нужен для поездок в Финляндию за легко ликвидным и прибыльным в СССР товаром. Цель вполне достижимая, если учесть, что получал он в месяц около 500 рублей, как член летного экипажа питался в летной столовой и, даже, в отпуск летал самолетами совершенно бесплатно. А «Москвич» в описываемый период стоил около шести с половиной тысяч. Сам-то Паша из Сыктывкара родом, а оттуда до Финляндии – рукой подать.

Паша был недоступен для стрел Амура, влекущих за собой помимо мимолетных удовольствий и существенные, ничем не восполняемые затраты. Ничто человеческое ему было не чуждо, но заставить его купить бутылку шампанского и шоколадку, чтобы сделать пассию более покладистой – дело совершенно безнадежное.

На одной из гарнизонных свадеб, куда, вместо платы за магнитофон, он был приглашен, Павел познакомился с Татьяной. Он не слишком ей понравился, но она станцевала с ним пару раз, находя его молчаливость весьма забавной. Эти два танца дали ему возможность считать себя вхожим в дом полковника Макова.

Здесь же, на этой же свадьбе, Татьяна обратила внимание на мощную спортивную фигуру и серьёзную ответственность в глазах Ивана Дашкова.

На другой день Паша пришел к Татьяне в гости. Дверь ему открыла Галина, которая уже была в курсе Пашиных притязаний. Он солидно прошел в комнату, уселся и застыл в ожидании дальнейших событий. Сестры переглянулись. Татьяна быстро нашла способ развлечься.

- Паша, мы тут с Галиной никак не можем решить, какая кофточка лучше? Может, ты нам поможешь?

Паша, экономя слова, где только можно, солидно кивнул.

Девушки убежали в соседнюю комнату и там, смеясь и шушукаясь, чем-то зашуршали. Год назад приезжала в гости их мама и забыла кое-какие вещи. Среди них и предметы своего гардероба. Галя извлекла на свет божий две блузки и кофточку солидных размеров, а также шляпку, из тех, что носили дамы в начале 60-х годов.

- Вот, смотри Паша, - издалека показала блузки Таня, - какая из них лучше? Мы не можем решить. Когда одну из них надеваю я – Галя видит, а я нет, а когда надевает Галя, ей не видно. Помоги нам. Снимай пиджак. Так. И рубашку тоже снимай. Да не стесняйся ты, тут все свои.

Паша, чувствуя себя последним дураком, тем не менее, позволил напялить на себя поочередно все вещи забытые мамой девушек. То одна, то другая красавица, не в силах сдержать хохот убегала в соседнюю комнату и там, прижав ко рту подушку, давала выход своему веселью. Под конец, надев на бедного Пашу обе блузки сразу, а сверху еще и кофту, они нахлобучили ему на голову мамину шляпку и попросили немного походить по комнате, якобы чтобы было лучше видно. Танька убежала в дальнюю комнату и оттуда приволокла за руку…,правильно, командира полка.

Василий Маков, завидев своего подчиненного в таких одеяниях, прыснул в кулак и поинтересовался:

- У вас тут демонстрация мод? А я думал, Павел, что ты только в радиотехнике мастак, а ты и в женских модах разбираешься. Ну, веселитесь-веселитесь, – и командир ушел в свою комнату.

Бедный Паша стаскивал с себя кофту за кофтой, а девушки в изнеможении попадали на диван.

- Паша, - сказала Татьяна, когда он, наконец, переоделся и уселся на стул, - принеси мне водички с кухни. Я пить хочу.

Паша тяжело вздохнул, но, молча, встал и прошел на кухню. Там на столе стоял графин с брусничным морсом.

- И мне тоже…, - начала Галина, но сестра потянула ее за руку.

- Подожди, - тихо смеясь, сказала Танька, - когда он принесет мне. Пусть сперва сядет. Потом его попросишь.

Так они развлекались и мучили бедолагу с полчаса, а потом Татьяна заявила, что хочет шампанского и торт. Некоторое время Паша делал вид, что его это не касается, пока Татьяна прямо ему не сказала, чтобы он шел в магазин и без шампанского не возвращался.

Павел оделся и вышел. Как ни мучительно ему было расставаться с деньгами, он купил в гастрономе бутылку Советского полусладкого, а в кафе дома офицеров пару бисквитных, слегка припорошенных двухнедельной пылью, пирожных. Он поднялся к двери квартиры полковника Макова и нажал кнопку звонка. Через некоторое время дверь открыла Танька. Она с ничего не выражающим лицом посмотрела сквозь Павла и, будто никого не увидев, закрыла перед его носом дверь. Ничего не понимая, он постоял перед дверью еще несколько минут, а потом развернулся и побрел к себе в общежитие.

Не следует думать, что так Татьяна обращалась только с Пашей. Жертвами ее выходок стал не один молодой офицер. Пару раз она, увлекшись его красноречием, прошла по гарнизону под ручку с Мишкой Смирновым, симпатичным пареньком, недостатком которого был его маленький рост. Взбалмошная девица и его безутешного отправила на скамейку запасных.

И только когда Татьяну увидели рядом с Иваном Дашковым, все в гарнизоне поняли – скоро свадьба. Татьяна шла счастливая и притихшая, а разобиженный Миша Смирнов жаловался командиру полка:

– Ну, что это, командир, за дела? Как кого на должность выдвигать – так рослых. К наградам представлять, опять же, чем офицер выше, тем у него наград больше. Как дефициты в военторге делят, нас, мелких, и не вспоминают. Если командировка интересная, в Николаев, или Херсон, скажем, так одни длинные летают. А меня только на Сахалин и обратно. Когда летные шмотки выдают, так вечно нам только большие размеры достаются. Вот и ходим, как пугало, все на нас висит. И девушки их, длинных, в первую очередь выбирают. Вон Иван, в нем 185 сантиметров одной красоты, и такую невесту у меня увел! Э-эээ! Да что там говорить!

Командир похлопал маленького летчика по плечу и ответил:

– Не переживай, Мишаня! За маленький пенек в лесу кушать садятся, а за большой с…ать ходят.

Тем и утешил.

Большая любовь просто так никому не дается. Турки говорят – где красавица, там и драка. Попалась Татьяна на глаза и Диме Лихштралю, некоронованному королю второстепенных улиц гарнизона. Крепкий по природе, он обладал черным поясом каратэ. Привыкший к легким победам Дима встретил Таньку на вечерней прогулке. Он подошел к ней.

- Девушка, вы нравитесь мне и я хотел бы….

- А ты мне, нет, - резко ответила Танька, хотя Дима был неплохим парнем, просто став неформальным лидером среди младших офицеров гарнизона немного оторвался от земли. Да и внешне выглядел совсем не плохо. Высокий, широкоплечий, белозубый и голубоглазый блондин, он хорошо соответствовал своей фамилии.

Сегодня он был не настолько внимательным, чтобы увидеть стоящего поодаль в тени Ивана Дашкова. Социальный статус Ивана был гораздо выше. Командир экипажа против второго штурмана – разные весовые категории. Но когда дело касается девушки, тут лейтенант может быть значительнее полковника. Тем более, когда их встречу никто не видит. Не желая выглядеть бахвалами, они договорились встретиться попозже за домом офицеров. Не знаю как проходила у них эта встреча, но Дима навсегда потерял к Татьяне интерес и, когда вышел из лазарета, куда попал по досадной своей оплошности, снимал котенка с высокого дерева и сорвавшись упал, как-то сказал, что Татьяна не в его вкусе. И если вам кто-то скажет, что карате среди единоборств выше по результативности, чем вольная борьба – не верьте.

А Иван вскоре зажил незаметной и счастливой жизнью женатого человека. И куда только дурь из Таньки вылетела?




4.Остров святого Ионы*


Но наступил день, а вернее, ночь «Х», то есть «Икс», ибо судьбу свою наперед знать, никому не дано. Днем они удачно в боевом порядке отлетали, и получил Иван допуск к полетам в боевых порядках ночью в составе отряда.

Экипаж Вани первым ведомым шел, как раз за командиром отряда Арендаторовым Семеном, более в авиационных кругах известным под партийным псевдонимом Плантаторов. За ним еще самолет, управляемый однокурсником Ивана, Сергеем Михерским. Шли они на «радиус», в северную часть Охотского моря. В процессе полета надо было выполнить два тактических пуска ракет: один по цели на полигоне «мыс Тык», второй по любому кораблю, обнаруженному на соответствующей дистанции. И если первый надо было выполнить залпом, второй разрешалось выполнять каждому самостоятельно, как Бог на душу положит.

«И вот летим мы, красота, шестнадцать тысяч высота…». В американской песне имелось в виду шестнадцать тысяч футов, а отряд шел гораздо выше: ведущий 10 000 метров, то есть 30 000 футов, Иванов экипаж на 10300, Серега – замыкающий – на 10 600. Высоту над аэродромом набрали. На мыс Тык развернулись и на удалении 350 километров от него, по команде ведущего, залпом, тактический, как сейчас говорят – виртуальный – пуск ракет выполнили. Полет спокоен. Ночь – прелесть, Луна – как яэчечко!

Каждые полчаса экипаж должен о самочувствии докладывать. Зоркий глаз в …корме командира от безделья и дневной рыбалки, что вопреки требованиям предполетного режима состоялась, задремал. Вовремя не доложил, что ему ух, как хорошо. Решил Ваня немного похулиганить. Чтобы КОУ пробудить, педалями пошевелил слегка. Это в передней-то кабине шевеление педалей легкий пробуждающий эффект производило, а в корме, за 20 метров от центра масс расположенной, эффект был ошеломляющий.

Экипаж передней кабины слегка вздрогнул, а КОУ с радистом чувствительно получили по обоим ушам стенками кабины. Тут-то левая стойка шасси и выпала.

Аэродинамика Ту-16-го не подвела. Как и указано в Инструкции, самолет быстро завалился в 70 градусный крен и понесся с нарастающей скоростью к матушке Земле. Вернее, к широкой груди Охотского моря. В кабине приятно и странно запахло, а на лобовом стекле Иван увидел икону, что висела в каморке старца Аникея, написанную в рублевской манере. И вспомнил он, что его покровителем является святой Иона.

– Иона, помоги! – только что и успел внутри себя воззвать Иван.

Воспитанный Иваном экипаж, ухватившись за гениталии, дружно молчал. Кто-то из них воспринял это падение, как продолжение дневных испытаний прочности. А те, кто понял, что происходит, молча, проявляли мужество и героизм.

В голове засияли строки Инструкции и огненными буквами написанные слова: ПРИ ВЫПАДЕНИИ СТОЙКИ ШАССИ! Иван сразу понял, что произошло. В секунду затянул, уменьшил обороты двигателя и поставил шасси на выпуск, обеспечивая самолету симметрию. На Ту-16 колеса выползают около минуты. Все это время самолет быстро терял высоту и скорость. Но крен начал уменьшаться. Визг в душах молчащего экипажа пошел на убыль и перешел на более низкие частоты. Когда самолет принял горизонтальное положение, и по крену, и по тангажу, Ваня поставил шасси на уборку. Высота в этот момент была около двух тысяч метров.

Справа внизу появилось светлое оранжевое пятнышко странной формы. Пятнышко росло. Быстро приближаясь, оно приняло форму вертикально стоящего креста. Рядом с крестом на невысоких скалах стоял седой старик. Его длинная борода и белые одежды развевались на ветру. Иван рукой указал на старика правому летчику. Но тот, выпучив глаза, не отрывал взгляда от высотомера. И ничего в мире не существовало для него, кроме этих стрелок застывших на 2 000 метрах.

Убедившись, что шасси убрано, начали разгон и набор высоты. Штурман, переведя дух, дрожащим голосом напомнил, какой курс надо выдерживать. После этого, включив двигатель на чрезвычайный режим, Ваня быстро набрал скорость и занял определенную планом полета высоту. Старик, покачав крестом, исчез, накрытый правой плоскостью.

Этап был длинный, и они тихо и незаметно заняли свое место в боевом порядке. Никто ничего не заметил, ни кормовой стрелок ведущего, ни второй ведомый.

- Штурман! – нажал он кнопку СПУ, – ты зафиксировал место, где это было?

- Да, командир. Нас унесло вправо. Судя по координатам НИ-50 это было над островом Святого Ионы, как раз 250 километров от Сахалина отошли…. Да я его и сейчас в локаторе вижу. Это большая редкость. Обычно его и не видно. Наверное, большой отлив, вот весь остров и вылез.

– Товарищ командир, – привычно поправил он штурмана. – А визуально ты его не видел?

– Откуда, товарищ командир, – исправил свою ошибку штурман. – Кромешная тьма снаружи, островок чуть больше километра в поперечнике. Необитаем. Его и днем-то никто никогда не видел.

– Ну, хорошо. Экипаж, доложить о самочувствии.

Тут заголосили все разом. Казалось, что лучшего самочувствия они не испытывали никогда.

– Предупреждаю, – для магнитофона заявил он. – Полет спокоен. Опасных метеоусловий нет. – И с металлом в голосе, - И не было. Всем понятно?

– Да ясно! Да чего там, – заверил командира слетанный экипаж.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------

  • Остров Святого Ионы — Остров Ионы (56°24 с. ш. 143°23 в. д.). – Отвесные скалы в Охотском море, расположенные в 250 км к северу от Сахалина, высотой около 150 м. Остров необитаем. Лежбище сивучей. Птичьи базары, открыт Биллингсом в 1789 г. О-в голый каменный, более 5 верст в окружности, имеет вид стога.

Продолжение следует
 
Два звонка для Ивана Дашкова - (5-8) новая редакция, продолжение

5. Бог есть!

Когда Иван, под утро, пришел домой, Татьяна спала крепким сном. Ее, как и всех женщин гарнизона отличала одна особенность. Когда самолеты ревели и рычали, да так, что иногда стекла в окнах дребезжали, они все крепко спали. Но стоило в неурочный час двигателям смолкнуть, как, то там, то сям загорался в окнах свет и жены летчиков начинали созваниваться: а не случилось ли чего? Дескать, полеты еще не должны закончиться, а на аэродроме тишина. Может, кого на запасной аэродром отправили?

Сегодня полеты, как и планировалось, закончились в свое время и гарнизон мирно спал.

Ваня разделся, умылся и лег. Татьяна что-то промычала, почмокала губами, прижалась к нему и снова ритмично засопела. В груди у него потеплело, и нежность разлилась по сердцу. Он поцеловал ее в теплый висок. А Ивану сон не приходил. Тело помнило безудержное скольжение самолета в черную пропасть Охотского моря. Перед глазами загорались и гасли зеленые лампочки «шасси». И то с каким облегчением он почувствовал возвращение веса, когда самолет перешел в горизонт, а затем в набор спасительной высоты.

Сон гнали также мысли: правильно ли он действовал? Нет, что касается действий по инструкции, сомнений нет - тут все безупречно. Ни один блохоискатель не нашел бы в его действиях ни малейшей погрешности или нечеткости. Дело не в этом. Он не привык врать и никогда не спасал себя ложью от грозящего наказания. Так правильно ли, что он не доложил о случившемся, да еще и экипажу приказал помалкивать? Не ради спасения собственной шкуры он пошел на этот шаг. Мало ли по какой причине выпадают стойки шасси? Даже в том, что он пошевелил педалями, нет страшной крамолы – проверил эффективность руля поворота. Доложи он комэске, тот вынужден доложить командиру полка, командир полка комдиву и пошла писать губерния. Кого бы ни сочли виновным, а опаснейшая предпосылка в любом случае повиснет на эскадрилье и ухудшит показатели полка. А от этого никому лучше не будет. Ведь ничего особенного не произошло: экипаж жив и здоров, самолет цел, план полета выполнен полностью. А стартеху он завтра скажет, чтобы тщательно осмотрел правую стойку самолета и ее замок, да пусть прозвонит цепь уборки-выпуска шасси.

Затем мысли Ивана потекли в другом направлении.

«- Вот интересно, - думал он, - действительно ли появлялся этот Иона? Или это мне померещилось? Особый случай «Выпадение стойки шасси». Да я порядок действий при этом назубок знаю. Вопрос в другом. У меня это первый случай, когда в воздухе что-то происходит. Был ли я готов к этому? Одно дело на тренажере, днем, в присутствии инструктора, когда ты готовишься к любому подвоху. А тут, ночь, спокойный полет, ни сном, ни духом. Да к тому же занят экипажем. И вдруг, на тебе: глубокий крен и скольжение. Я ведь помню, как заметались мысли: Что это?! Что…! И вот только когда появился Иона, я заметил зеленую лампочку «шасси». И, как будто на табло весь порядок действий. Замешкайся я еще на пару секунд и…все. Шасси не успели бы выйти».

Он повернулся к Татьяне и, тихонько просунув руку под ее голову, ласково прижал ее к себе. По сердцу опять прокатилась волна нежности. Он погладил ее гладкую, стройную спинку. Татьяна, не просыпаясь, прижалась ухом к его груди.

«- Значит, - продолжил он размышлять, - нас Бог спас. А есть ли Бог вообще?».

Ваня был крещеным, но крестила его бабушка, когда он был совсем еще маленьким втайне от родителей. Он и узнал об этом только, тогда когда она вела его к старцу Аникею и показала ему маленький оловянный крестик на черном шнурке. Он собирал вещи перед отъездом в училище, когда бабушка, воровато оглянувшись, нет ли родителей, сунула ему в руку маленький сверточек, перекрестила Ваню и шепотом сказала:

- Да хранит тебя Господь Бог наш и Царица Небесная!

В сверточке и лежал тот самый крестик и крошечная иконка, изображавшая святого, опирающегося на крест. Хранил он этот сверточек вместе с самыми важными для него документами.

Иван, не смотря на свои двадцать пять лет, был все еще комсомольцем. Замполит эскадрильи уже не раз делал ему намеки, мол, не пора ли в партию документы подавать?

- Мы, - говорил он при этом, - должны знать, кому мы вручаем наше самое грозное оружие.

- Да, не созрел я еще для такого ответственного шага, - оправдывался Иван, хотя причина была в другом. Что-то вызывало у него сомнение в правильности коммунистической идеологии. И не такой он был человек, чтобы, не веря в коммунистические идеалы ревностно служить им. А по-другому он не мог. Служба в Советской армии – это другое. Ведь она призвана защищать весь народ, а не только коммунистов.

«Итак, есть ли Бог на свете? – снова вернулся он к мучающему его вопросу. Вот атеисты утверждают, что Бога нет. Но они только утверждают, что религия это опиум для народа. Но ведь это только косвенные доказательства. Правильно, верующими, покорными христианами легче управлять. А вот бабушка рассказывала ему про великомучеников. Какие жестокие пытки они переносили. Она говорила, что это Бог им помог, дал силы выстоять. Да, но где доказательства? С другой стороны, если представить, что неоспоримые доказательства есть, что было бы? А было бы вот что: Мы бы день-деньской молились и никто ничего не делал. Значит, это Бог дал нам вместе в верой и сомнение».

Иван вспомнил, как прочел в одной книге про Магомета, как тот ответил своим ученикам, когда они спросили его, какие есть доказательства существования Аллаха?

- Какие вам еще нужны доказательства?! – воскликнул Магомет, - если я свидетельствую вам от имени Его!

И бабушка рассказывала, как какой-то Савл, преследовал христиан и мучал их. Но только раз Христос явился Савлу и спросил:

- Почему гонишь меня?

И Савл стал Павлом и более ревностно чем он никто Христу не служил.

«- Вот Савл, или Павел, только на слово Христу поверил и никаких доказательств н попросил. Действительно, - думал Иван, - если это вера, то какие нужны доказательства. Это в науке они нужны. И то, чаще всего мы воспринимаем именно на веру знания и факты преподносимые нам учеными. Пойди, посчитай, сколько там электронов на внешней оболочке у атома. Или проверь – какое расстояние до Альфы Центавра?

И опять же, почему все жидкости при замерзании сжимаются, а вода, обращаясь в лед, расширяется. Будь по-иному, была бы жизнь на земле? Сомневаюсь. И уникальное расположение Земли в космосе. И элементы ее орбиты. Чуть ближе к Солнцу – сгорим, чуть дальше – замерзнем. Да и с теорией эволюции Дарвина, не все в порядке. Вот недавно по телеку дискуссию смотрел. Было бы все бесспорно никто и спорить бы не стал. Ох, непросто все это! Очень непросто.

И Иона этот. Действительно ли он существует? Или это какой-то фантом в моей голове, вызванный моими мыслями? Но я ведь о нем почти никогда и не думал. Вот расскажи я кому, что видел в момент падения самолета какого-то святого и все. Песенка моя будет спета. В дурку загребут – аж бегом! Как тогда Бугарь, замполит полка набросился на технаря, у которого в общаге обнаружил на стене картину про святого Себастьяна, всего стрелами утыканного:

- Понавесили здесь Иисусиков! Вы тут еще мне секту заведите!

А репродукцию эту старлей из «Огонька» вырезал, уж куда более партийный журнал? Уж там-то с идеологией все в порядке ».

- Боже, - вдруг неожиданно для себя взмолился Иван, - развей мои сомнения!

По комнате разлился странный, но приятный запах. Справа от раскладного дивана, на котором они спали с Татьяной, возле кресла появилось оранжевое пятно, которое разрослось в фигуру бородатого старика с крестом в руках.

- Иона? – прошептал Иван. – Скажи хоть ты мне – Есть ли Бог на свете?

Тот кивнул головой и осенил Дашкова широким крестным знамением

Когда Иван проснулся, время подходило к обеду. Он потряс головой, отгоняя сонную одурь, и размышлял: приснилось ему все это или было на самом деле? Он также вспомнил, как штурман дрожащими руками коптил спичкой цилиндр бароспидографа. Волоски вдоль хребта поднялись, когда он подумал, где бы они сейчас были, если бы вовремя не сообразил, что выпала правая основная стойка шасси.

Татьяны уже не было. Ушла по своим делам. Иван встал, подошел к мебельной стенке, выдвинул ящичек, в котором они с Татьяной хранили самые ценные вещи и документы. Порылся в нем и вскоре извлек бабушкин сверточек. Он надел себе на шею оловянный крестик, висящий на черном шнурке. Иконку святого завернул в плотную бумагу и засунул в потайной кармашек на комбинезонной куртке.




6. Второе рождение


Тогда, после посадки, зарулив на свою стоянку, они не спешили выйти из самолета. И дело даже не в ослабевших внезапно коленях. Штурман, достав цилиндр бароспидографа, дрожащими руками спешно коптил спичкой место падения высоты, тупо и бесстрастно фиксируемую прибором. Затем иглой ножки циркуля провел прямую линию, исключающую всякие подозрения касательно выдерживания режима полета.

В каждом экипаже есть человечек, следящий за тем, чтобы ничего явного тайным не стало. Для соответствующих органов, разумеется. Был такой паренек и в экипаже Дашкова. Несмотря на меры, принятые Иваном, и клятвенные уверения всех членов экипажа в совершеннейшей преданности и полной конфиденциальности, соответствующим органам об этом происшествии все стало известно в течение 2-3 часов после посадки. Там спешить особенно не стали. Во-первых, ждали, может сам доложит? А во-вторых, информацию надо как-то легализовать, чтобы не раскрыть ее источник. Да и признаков измены родному социалистическому Отечеству, вроде, не просматривалось

Ждать пришлось довольно долго, почти месяц. На ближайшую после происшествия субботу Иван, вопреки своим правилам – не пить с подчиненными, назначил тайное празднование второго Дня рождения. Собрались в общежитии в комнате второго штурмана, где он жил один. Выпили крепко и тихо, чтоб не привлекать внимания, радовались, что остались живы. Все дружно восхищались своим командиром. Его выдержкой и мастерством. Правый летчик Дима заявил:

- А я вообще ничего не понял. Летим, спокойно так, и вдруг: бросок влево, бросок вправо, это я теперь понял, что командир стрелков будил, а тогда…. И вдруг самолет в крен валится, да так, что и не удержать. Смотрю – командир шасси выпускает. Думаю – он что совсем, того!? Куда садиться? Самолет падает, внизу вода, крен адский. Только когда все три лампочки «Шасси выпущено» зеленым засияли и крен исчез – понял: стойка выпала. И как только командир сообразил это? Я бы ни в жизнь не смикитил. Днем бы еще туда сюда, может быть КОУ доложил, но ночью…!

- А я …, а меня так к приборной доске прижало, - пытался рассказать штурман о своих впечатлениях, - мелькнула мысль: Надо катапультироваться. А куда? В Охотское море. Лучше сразу, в кабине застрелиться…

Штурман к месту и анекдот вспомнил. Как на одном Ан-12, что полную кабину людей вез, один двигатель остановился. Все страшно перепугались, побледнели, но молчат. Только один, в кожаной куртке, летчик, наверное, все в иллюминатор внимательно смотрит. Все думают, оценивает, сколько до берега осталось. А тот смотрел-смотрел и к толпе поворачивается: - А интересно, акулы тут водятся? Все в ауте. Чуть не побили того летчика.

В результате этих разговоров выяснилось, что все друг друга ценят и уважают. Радист долго и путано рассказывал кормовому стрелку, за что именно он его так ценит, но тот ничего не понял, так как в это же время рассказывал второму штурману, как надо делать блесны для подледного лова корюшки.

Под конец, когда все выговорились, и на душе стало чище и легче, обнимались и плакали. И настолько крепко выпили, что правый летчик только под утро домой пришел. На гневные упреки жены, забыв об обете молчания, гордо заявил:

– Молчи, дура! Мы свое второе рождение праздновали.

- Какое еще рождение? – опешила супруга и давай расспрашивать.

А наш герой грудь выпятил от геройства своего, и под конец слезу пролил.

- Да мы с десяти тысяч почти до самой воды сыпались. У нас шасси, того…, кувырк и выпало. Да кто же знал? Скажи спасибо Иван Ивановичу. Была бы ты уже вдовой, - и хотя детей у них еще не было, добавил, - а детки наши сиротами бы родились. Смотри же – никому, ни полсловечка! – Наш герой от жалости к будущим деткам даже всплакнул слегка.

Перепуганная жена, ахая и охая, вытащила из него, что смогла. Мужа ей жалко стало, даже рюмочку коньячку налила. Тот от этого совсем раскис и под конец нес такую ахинею, что понять его смог бы только такой же, как он пьяный. А потом, полураздетый, на диван рухнул и сразу уснул.

Просто диву даешься, как эта женщина две недели терпела. Решив, что срок давности уже истек, с подругой поделилась. А та, тоже поахав да поохав, спасением души своей поклялась молчать и даже на одре смертном свято тайну хранить. Но в очереди за мясом всем, кто уши имел, об этом происшествии доложила. Понять ее было сложно. По ее словам в самолет Дашкова то ли ракета, то ли комета попала и падали они до самой воды, а как от воды отскочили, так свои самолеты и догнали. Даже первыми на аэродром прилетели. Мало кто чего из этого куриного бреда понял, но тот, кому надо - все уразумел. В каждой очереди за мясом всегда соответствующая бабенка есть, которая и понимает, и знает, что это за кометы по утвержденному командующим маршруту летают, и кому следует об этом рассказать. Бабенка – соответствующим органам доложила. А уж теперь легальных источников информации столько, что хоть в мешки складывай. И носителей этой информации поочередно в особый отдел вызвали и с них объяснительные записки об услышанном в очереди происшествии взяли. Там умеют даже самым нелепым слухам совершенно правильную форму и нужное значение придать.

Начались для Ивана тяжкие дни. Все понимали, что Иван скрыл происшествие не из страха за себя, а из опасения, что опаснейшая предпосылка к летному происшествию повиснет на его эскадрилье и на полку в целом. Но, тем не менее, полковое и дивизионное начальство, понукаемое особым отделом, взялось за Дашкова с особым рвением.

Экипаж объяснительные записки написал. Штурманы под его руководством схему происшествия два двадцать на метр восемьдесят изобразили. А так как опыт у них был нулевой, пришлось прапорщика Мальцева из Дома офицеров звать да за бутылкой для него бегать. Какая же картина происшествия без источника вдохновения может быть создана? Зато схема получилась – загляденье. Иван ее после себе забрал и тщательно сохранял.

На схеме в плане и в профиль изобразили весь путь падения, с соответствующими пояснениями. И в обоих случаях остров Святого Ионы нарисовали.

Только ленивый этот экипаж не порол. И политотдел, и секретарь парткома, которого больше всего бесило, что он свое личное время тратит на тех, которых земля по непонятным причинам все еще носит, а каленым железом и поганой метлой их почему-то не секут. И комсомольские организации, вначале эскадрильская, а затем и полковая персональное дело комсомольца Дашкова рассматривали. Особенно забавно было слушать, как первого года службы матросик-комсомолец из штаба полка ему вопрос задал:

- Вот вы нам, вашим товарищам по комсомолу, ответьте, о чем вы думали, когда педалями шевелили?

Иван всю выдержку свою в кулак собрал – матросик при замполите полка вроде вестового состоял, и спокойно ему ответил:

- Да ни о чем не думал. Хотел кормового стрелка разбудить.

На это, умудренный опытом службы при политорганах, матросик, удрученно вздохнул и, обученный политотделом, как по писанному, выдал:

- Низкая у вас еще сознательность, комсомолец Дашков.

Потом, когда все отведали Иванова тела, уже на дивизионном собрании офицеров, стоял Иван, голову понурив, а его руководители всех служб и ведомств дивизии полоскали и песочили, как только могли. Пока Саша Костренко, правдолюбец из другого полка, руку не поднял:

– Так за что мы летчика осуждаем? Действовал он грамотно, строго по инструкции. Экипаж и самолет спас. Его к ордену представлять надо. А вот что стойка шасси от любого толчка вываливается – это разбора достойно.

Командир дивизии правдолюбца усадил и поинтересовался:

– Капитан Костренко, вам мало, что вас к нам из Острова за излишнюю любознательность и разговорчивость сослали? Мы капитана Дашкова не за действия его осуждаем, а за то, что опаснейшую предпосылку к летному происшествию скрыть пытался. И адвокаты нам тут не нужны. Не в милиции, чай.

Ване служебное несоответствие от комдива вкатили. Да, Костренко при встрече ему руку пожал:

- Ты, Ваня, настоящий летчик! И не бери все это в голову. Да и комдива пойми, поставь себя на его место: в Москве увидят бумагу – предпосылка, опасная. А кто виновник? А как отреагировали? А теперь – красота! Наказали, проинформировали, проработали и, в части касающейся, довели - вопрос можно закрыть. А за одного битого, двух небитых дают.

Звезда Ивана потускнела слегка, но не закатилась совсем, а из крутого кабрирования в плавный набор высоты перешла. Правда, командиром отряда, как это раньше планировалось, в первую очередь не его поставили.


7. Второй звонок


Иван не унывал. По-прежнему в спорте первым был и с матросами по выходным возился. Не забывал освежать в памяти главы из Инструкции. И как-то, осторожненько, кормового стрелка и радиста спросил, не видели ли они огоньков каких внизу по правому борту, когда из пике и крена вышли. Радист сказал, что ничего не видел, а кормовой стрелок заявил:

– Да если бы в этот момент ко мне в кабину сам дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев зашел, я бы и его, наверное, не заметил.

Штурман на повышение пошел. Стал штурманом отряда. Из правого летчика начали командира корабля готовить, второй штурман у него с тех пор уже третий или четвертый сменился. Да и кормовые, радист и КОУ, на каждые полеты менялись.

Молодой штурман, которого к Ивану назначили, программу становления что-то туговато, со скрипом, проходил. Но допуск к самостоятельным полетам по маршруту и в боевых порядках все же получил.

Прошло года два или три. Все было по-прежнему. Не смог командир полка скрытности Ивану простить и выдвигать его на вышестоящие должности не спешил.

И начались как-то летом большие флотские учения. Полк имитировал нанесение ракетного удара в узком секторе по авианосной ударной группировке, которую на ту пору остров Броутона из состава Курильской гряды изображал. Экипаж Ивану с бору по сосенке собирали. Даже Гришу Гончарука, что автомобили классно чинил, из «резерва Главнокомандующего», то есть из комендатуры, выковыряли.

Гриня, командир огневых установок, старший прапорщик, уже года три как не летал. Послали его когда-то, давным-давно, дежурным по ВАИ. Дали полосатую палочку. Понравилось ему это дело. Его всегда к автомобилям тянуло. И в комендатуре он ко двору пришелся. Коменданту его красный «Зюзик» от позора спас.

Кто-то из патрульных, или из состава караула подобрал реечку, что во дворе валялась. Из конца реечки торчал острый гвоздик. И он, движимый извечной ненавистью матросов к коменданту, просунул эту реечку в щель между створками ворот, за которыми «Зюзик» ушастый стоял. Гвоздиком, что из реечки торчал, мстительный матрос нацарапал короткое слово, но на весь капот. Да так четко, что хулительная надпись раньше эмблемы ЗАЗа в глаза бросалась.

Утром комендатура содрогнулась от дикого рева разобиженного коменданта. Собрался консилиум самых ушлых прапорщиков гарнизона. Из всех них только Гриша так сумел надпись затереть, что ее и под лупой разглядеть стало невозможно. Вот с тех пор он чинил и рихтовал машины всему командованию полка и дивизии. А тут такая незадача: зовут Гриню полетать. Но, в качестве компенсации, пообещали хрустальным кувшином из военторга отоварить и после учений в отпуск отпустить. Благо дело летом происходило.

Полет как полет, не сложнее и не проще всяких других учений. Штурман с тактическим пуском ракеты справился успешно и на радостях место в боевом порядке потерял. А тут полку еще команда поступила: посадка на запасном аэродроме в Приморье. Дело к ночи, а они сбоку от основного потока болтаются, никак места своего не найдут.

Начали они вдоль строя самолетов, что называется, смыкаться. Нет бы, помощи у ведущего попросить, но по двум причинам решил Ваня тишком место свое найти. Во-первых – режим радиомолчания, а во-вторых – гордость не позволяла. Стали они свое место искать методом наблюдения за бортовыми номерами. А это ж вплотную к каждому подойти надо. Вот и началось: то чрезвычайный режим, то малый газ, а то наоборот. Но нашли они свое место в боевом порядке. Правда, может и от частой и резкой смены режима работы двигателей, а может и по какой другой причине переключающий контактор «залип». Топливо из правой плоскости вырабатываться перестало.

Начал сказываться дисбаланс между весом топлива в баках правого и левого полукрыла. Когда триммером удержать самолет в горизонте стало невозможно, вцепились они с правым летчиком в штурвал и удерживали от крена, сколько сил хватало. Но при разнице в весе полторы тонны и Ивановы стальные мышцы сдавать стали. А лететь еще больше часа. Понял он, что не удержать самолет в горизонте, и решил аварийно топливо из плоскостной группы баков слить. То есть из тех баков, что в крыле находятся. Вот почти две тонны керосина над Татарским проливом развеялись.

Самолет выровнялся, дикая нагрузка на штурвал исчезла. Можно бы и расслабиться. Одна беда – хватит ли топлива? Штурман с сомнением в голосе доложил, что должно хватить, и каждые пять минут остатки по группам проверяли. Вроде, хватит, если с ходу сесть. На второй круг и думать нечего. И аэродромов подходящих для их типа самолета по пути не было.

Боевой порядок распустили на трехминутные интервалы. Посадка «с ходу». Получили условия посадки: сплошная облачность, нижний край – 400 метров, видимость восемь километров, ветер слабый. Условия нелегкие, особенно для штурмана, но не ужасные.

Где положено – шасси выпустили, а где и закрылки на «двадцать». Только собрались закрылки полностью выпускать, как на удалении до полосы 18 километров оба двигателя остановились. Кончилось топливо

В кабине странно, но приятно запахло. Старец Аникей не появился, но Иван и сам догадался, и взмолился: «Иона, помоги!»

И вовремя. Тьма кромешная. Ночь, высота девятьсот метров, сплошная облачность. Рельеф местности в Приморье – известный. Сплошные сопки, где перепады высот достигают тысячу метров. Второй штурман, непонятно за что, ухватившись, аккумуляторы на сверхаварийную сеть переключить забыл. Связи, как в экипаже, так и внешней, нет. Посадочные фары – не горят. И только послесвечение светомассы на стрелках высотомеров показывает, как быстро тают эти девятьсот метров. Как падает спасительная скорость.

Слева появилось оранжевое быстро приближающееся пятнышко. В две секунды стал Иван различать летящую параллельным курсом фигуру старика с развевающейся бородой и указывающего куда-то вперед и влево огненным крестом. Следуя за движением креста, стал Ваня плавно влево доворачивать, следя, чтобы скорость не слишком быстро падала.

Правый летчик, онемев от ужаса и ничего, не понимая, тщетно пытался что-то рассмотреть внизу. Охрипший штурман пытался вернуть экипаж на посадочный курс, но из-за обесточенного переговорного устройства напрасны были его усилия и старания.

Летящий старик на Ивана не смотрел, а только указывал: вперед, вперед! И в какой-то неуловимый момент вдруг резко поднял крест вверх.

– Выравнивай! – пронеслось в мозгу у Ивана.

Не видя земли, он потянул штурвал на себя. Высотомер, установленный на уровень аэродрома, показывал 100 метров.

– Будь, что будет, – подумал он и подтянул штурвал к самому животу.

Тянулись секунды, и в каждую из них он ждал взрыва. Но взрыва не было. Самолет грубовато толкнулся о землю основными стойками и… И побежал! Неизвестно по какой поверхности, но побежал. Вначале, даже плавно. Ваня держал штурвал, как учили при посадке на грунт. Держал, сколько мог. Когда воздух перестал держать нос, начался кошмар. Даже посаженный в катящуюся с горы и бешено вращающуюся бетономешалку человек не испытывал бы таких толчков и ударов.

Но самолет, подпрыгивая и содрогаясь, бежал. За стеклом по-прежнему был непроглядный мрак. Видимый одному Ивану старик снова предупреждающе поднял крест. Ваня зачем-то, не отдавая себе отчета в своих действиях, расстопорил переднее колесо. Резко, следуя за движениями креста, крутанул штурвальчик колеса влево, а через несколько секунд вправо. Броски и метания в кабине усилились, но после поворота вправо стали понемногу стихать. Невероятно, но самолет остановился! Более того, передняя нога, хоть и пострадала, но держалась в вертикальном положении. Это позволило открыть люк и быстро выскочить из самолета.

Впереди и слева светился оранжевым светом старик с крестом. Он поднял крест над головой и грозно потряс им. Иван беспомощно оглянулся, ища поддержки у экипажа. Но те истерически хохоча, катались по земле, в восторге оттого, что живы остались. От кормы к ним, яростно матерясь, бежал Гриша:

– Твою ать, ать, ать! Три года не летал! И как меня, старого дурня, угораздило, пи-пи, пи-пи, пи-пи…Да что бы я еще, когда нибудь….ать… ать… ать…

– Да, тихо ты! – прикрикнул Иван на него. – Смотрите вон туда, – показал Иван рукой куда-то во тьму. – Видите?

– Что, товарищ командир? Что, видите? – пять человек таращились во все стороны, не понимая, куда нужно смотреть.

А Иван четко видел, как оранжевой ракетой, продолжая грозить крестом, бородатый старик в старинных развевающихся одеждах входил в низкие облака.

– Да, нет, ничего. Показалось, – он боялся, что теперь, расскажи он про Иону, даже после того, как сохранил жизнь себе и экипажу, его сдадут в психушку.

Он подошел ко второму штурману, ухватил его обеими руками за спасательный жилет и, легко оторвав от земли, вознес к черному небу:

– Ты, почему не перешел на сверхаварийный режим? – потряс он вторым штурманом, как тряпичной куклой. – Мы же вслепую садились! Мы же ни хрена не видели! Ни связи, ни посадочных фар! – Он раскачивал поникшего и не сопротивляющегося парня все сильнее и сильнее. Кажется, что в ярости он стукнет им об землю так, что дух из того вон.

Спас обоих, одного от тюрьмы, другого от смерти, штурман корабля. Он подошел и положил руку на плечо обезумевшего от гнева Ивана:

– Командир! А может, так лучше? Может, с фарами и указаниями руководителя посадки мы не нашли бы эту площадку? Мы ведь сильно влево ушли. Градусов на тридцать. Я орал, чтобы ты исправил курс. Слава Богу, ты меня не услышал. И как ты среди крутых сопок, в кромешной тьме эту площадку нашел? Послушай ты меня, и от нас только черное пятно утром нашли бы.

– Я тебя и так слишком много слушал. Ты бы лучше место в боевом порядке выдерживал. Может, и не торчали бы сейчас здесь. – Он опустил штурманца на землю. – Где это мы? Ну, ты, второй штурман. Бегом в кабину и включи аккумуляторы! Правый летчик. Включить посадочные фары и УКВ на первом канале. Там руководитель полетов охрип уже, нас вызывая.

Когда загорелись посадочные фары, все увидели, что находятся на краю кукурузного поля. В пятидесяти метрах впереди черной трещиной зиял овраг. За ним высокий и густой лес – Уссурийская тайга.

Радист все доступные средства связи включил. Очевидно весь полк, кроме их экипажа, благополучно сел на запасной аэродром. Руководитель полетов совместно с дежурным по связи на всех каналах с уже проявившейся безнадежностью уныло повторяли:

– 532-й, 532-й, я – Рубильник, я – Рубильник. Ответьте, ответьте, если слышите. Прием.

Первым отозвался радист:

– Рубильник, Рубильник, я – задний 532-ого. Вас слышу, вас слышу…. Мы целы, мы живы! Да, все! Передаю связь переднему, нет, старшему…

Иван уже стоял между креслами и подключал фишку шлемофона.

С первыми лучами восходящего солнца над кукурузным полем кружил вертолет. Поле, длиной восемьсот метров находилось в десятке километров от посадочного курса и на сто метров выше порога взлетно-посадочной полосы. Самолет, по счастливой случайности, приземлился в самом начале поля и пересек его практически по диагонали. Мало того, середину поля пересекала глубокая ложбина, и не отверни Иван самолет влево, а затем вправо, сейчас они догорали бы среди невысоких стеблей кукурузы. Объяснить, почему он, не видя ничего в кромешной тьме, принял такое решение, Иван так никогда и не смог.


8. Все живы, все цело


За ними прилетела целая команда. Первым из вертолета выпрыгнул командир полка. Он кинулся к Ивану и обнял, как родного брата, которого не видел много лет. Радостно похлопал по плечам и по спинам остальных членов экипажа. И как человека, и как командира полка его радость можно понять – все живы и всё цело. Вторым право на объятия и похлопывания имел замполит полка, чем он не преминул воспользоваться. Следом за ним шли инженер, врач с медсестрой и ребята из аварийно-спасательной команды. С медсестрой обнимались особенно охотно и спасшиеся, и прибывшие вертолетом. Она была молода и обладала прекрасной фигурой. В суматохе замполит, даже два раза обнял ее. Правда, похлопать себя она не позволила и ловко увернулась. Тем более что хлопать он ее собирался отнюдь не по спинке.

Пока полковой врач и медсестра смазывали зеленкой царапины и прикладывали примочки к синякам пострадавших, командир полка и его заместитель по инженерно-авиационной службе (зам по ИАС – ласково называемый в полку - Зампапуаса) вместе с Дашковым осматривали самолет. Как уже говорилось, внешне самолет практически не пострадал. Порвались несколько шлангов гидравлики шасси, сломался поворотный хомут на передней ноге, да вырвало одну створку ниши передней стойки шасси. Трудно было так сразу, в полевых условиях сделать вывод об исправности самолета в целом. Вряд ли после всех этих трясок и бросков его можно было считать полностью исправным.

О том, чтобы самолет смог дорулить самостоятельно до аэродрома не могло быть и речи, также как и о перелете. Отбуксировать такую, почти сорока тонную махину по грунту можно только тремя могучими тракторами, по одному на каждую стойку шасси. Но для этого надо построить дорогу шириной не менее пятнадцати метров и отстыковать плоскости, что возможно только в заводских условиях. Рельеф местности в округе даже мысли такой не допускал. Но и делать из самолета памятник на безымянном кукурузном поле никто не собирался. Предстояла египетская, по масштабам и трудоемкости, работа. И никакого решения пока никто предложить не мог.

Инженер совместно с начальником штаба полка организовали охрану самолета. Вертолет Ми-8, нашедший Ивана и его самолет, сновал взад и вперед, как пчела между гречишным полем и ульем, привозя специалистов и материалы, и увозя тех, кому возле самолета делать уже было нечего.

Перепуганных колхозников к их кукурузному полю и близко не подпускали. Поле, стараниями Ивана, частыми посадками вертолета и колесами прибывающих и убывающих машин, привели в ужасное состояние. Убытки пообещали компенсировать сжатым воздухом, но только в конце года. Крестьяне, не обладающие чувством юмора, не поняли – зачем им сжатый воздух, но оказались с понятием. Они ни на что не претендовали, а только сочувственно цокали языками и согласно кивали головами. За это командир полка пообещал дать им десять тонн керосина* и две канистры спирта.

Экипаж вертолетом отправили на аэродром, до которого они не долетели всего десять километров. Там им дали полчаса на умывание и завтрак, а потом, в течение двух суток с перерывами на прием пищи и четырех-пяти часовый сон допрашивали и расспрашивали начальники всех степеней и ведомств авиации Тихоокеанского флота. Командующий авиацией со своим следственным аппаратом прибыл на пяти машинах почти одновременно с Дашковым и его людьми.

Картина происшествия вырисовывалась совершенно ясная, за исключением того, что никто не мог сказать, почему летчик приступил к выравниванию на высоте сто метров и для чего он расстопорил переднее колесо? Но эти действия в данной ситуации были признаны единственно правильными и, собственно, именно благодаря ним, все окончилось сравнительно благополучно.

Через двое суток, убедившись, что особой крамолы из экипажа не выжать, даже секретному сотруднику из состава экипажа, кроме матерщины Грини Гончарука нечего было добавить, командующий вместе со своей следственной группой укатил. Напоследок он пожал Ивану руку и предложил командиру полка дать экипажу недельный профотпуск. А затем пригласил их отдохнуть в профилактории на станции Океанской, что возле Владивостока. Не воспользоваться таким приглашением было просто глупо. Да и экипажу, перенесшему такой стресс, отдых просто необходим. На радостях, что люди живы, а самолет цел, забыли отодрать второго штурмана за то, что не включил своевременно сверхаварийную сеть, хотя главный штурман авиации Тихоокеанского флота из-за спины командующего не раз показывал виновному кулак.

Чисто случайно, на одном из приморских аэродромов оказался вертолет В-12, который только что выполнил рекордный по дальности перелет. Эта машина в свое время поставила много мировых рекордов. Один из них, рекорд грузоподъемности. Вертолет выполнил полет с грузом 44 тоны на высоте 2200 метров. Так высоко и не надо было, да и пустой самолет Ту-16 весит не более 38 тонн. И с вертолета, и с самолета для уменьшения веса сняли все, что только можно перевезти автотранспортом, включая кресла пилотов с бронеспинками. Заправили минимум топлива, чтобы только-только хватило перелететь с аэродрома до самолета, пять-десять минут повисеть в воздухе и перетащить самолет на аэродром.

Дня три зампапуаса с лучшими мастерами полка колдовали и сварили из тросов и разных железяк нечто похожее на гигантские постромки. Эту железную сбрую, обернув толстым брезентом, чтобы не слишком царапать тросами гладкую поверхность самолетного алюминия, подвели под фюзеляж и замкнули над самолетом на кованое кольцо диаметром около метра, сделанное из толстого стального прутка.

Затем вызвали супермогучий В-12. Когда он завис над самолетом, накинули кольцо на гак, спущенный из недр гигантской коломбины, и разбежались в разные стороны. Махина взревела своими четырьмя двигателями, легко подхватила самолет и, не набирая значительной высоты, в несколько минут отнесла страдальца на аэродром.

Дальнейшая подготовка и проверка показали, что с самолетом, действительно ничего страшного не произошло, и через месяц он уже числился в составе боеготовых машин. Крепкие аэропланы строила туполевская контора. А сам этот самолет, перетерпевший все описанные выше мучения, в полку прозвали – «кукурузник».

Ваня с экипажем блаженствовали в профилактории на Океанской. Командующий дал команду поселить их в лучшие комнаты и разрешил пользоваться «своей» сауной.

Эту сауну несколько лет назад срубили из толстенных лиственничных бревен два великих народных умельца - штурман Гена Пачин и его командир, летчик Николай Толмачев. Бревна привезли издалека, из тайги, что окружала аэродром, где базировался полк Ивана. Похлопывая рукой по бревну, встроенному в желтую, источающую великолепный хвойный запах, рубленую стену сауны Иван думал:

« Может, как раз это бревно мы тащили из тайги, когда Вилька Фрайтер подвернул себе ногу».

При каждом отбое полетов, а летом из-за частых туманов летали редко, а отбои объявляли часто, летчикам, чтобы дурака не валяли, командир полка ставил задачу каждой эскадрилье: вынести по три бревна из тайги. Лесины эти повалили и освободили от сучьев специально выделенные прапорщики с бензопилами. Самым трудным было эти хлысты вытащить на твердую почву. И не мудрено, длина некоторых из них достигала тридцати-тридцати пяти метров, а лиственница, как известно дерево тяжелое и, чуть ли не тонет в воде. Вот, надрываясь и спотыкаясь, человек тридцать-сорок потных лиц летного состава выволакивали бревна из лесу. А лесник в эти дни валялся неподалеку пьяный, сваленный стаканом спирта, поднесенного щедрой рукой одного из бензопильщиков. Ивану тоже приходилось участвовать в таких, не предусмотренных лесным кодексом СССР работах. А Вилли Фрайтер, правый летчик командира эскадрильи как-то при этом поскользнулся и вывихнул ногу.

Потом распиленные на столбы длиной по двенадцать метров, бревна ошкуривали и, когда вагонами, а чаще попутными Ан-12, под видом аэродромного оборудования, отправляли во Владивосток, откуда их перевозили в профилакторий, на станцию Океанская. А два умельца Толмачев и Пачин с помощью десяти матросов срубили там, нет, не сауну, а княжеский терем. В тереме имелась прекрасная парилка, большой, глубокий бассейн и несколько комнат для отдыха и услад с покладистым женским персоналом.

Слава о шикарном тереме-бане разнеслась по городам и весям, достигнув ушей партийной комиссии при ЦК КПСС, которую тогда возглавлял Арвид Янович Пельше, славящийся своей принципиальностью и неподкупностью. Приехав во Владивосток члены комиссии, не могли нарадоваться красоте строения. Восхищались мастерством умельцев, прозрачностью и прохладой воды в бассейне. Затем, вдыхая хвойный аромат, царивший в сауне, вынесли вердикт, мол, не по чину простому командующему авиацией Тихоокеанского флота такая роскошь. Того командующего, при котором сауну строили, с должности сняли, а терем ломать было жалко, перевозить, как вещественное доказательство барства и самодурства, накладно, вот его, как недвижимость всем летчикам доступную, в активах авиации флота и оставили.

Нынешний командующий, славящийся некоторой демократичностью, не желая порождать ненужные пересуды, сауной пользовался крайне редко, не чаще двух-трех раз в месяц и, в виде поощрения, разрешал некоторым, наиболее отличившимся офицерам эту сауну посещать. Повезло в этом плане и экипажу Ивана Дашкова. А теперь, днем купаясь в водах Амурского залива, а вечером парясь в знаменитой сауне, они наслаждались всеми прелестями жизни.

· В описываемый период цена тонны керосина за рубежом составляла 700 долларов/тонна. То есть комполка обещал крестьянам целое богатство. Но на внутреннем рынке литр керосина стоил 7 коп./литр. А десять тонн примерно 600 рублей, да и кукуруза по госценам почти столько же. Так что щедрость комполка не знала границ. А уж с учетом спирта…

Продолжение следует
 
Два звонка для Ивана Дашкова (9) продолжение

9. Слово пастыря

Вволю напарившись, а затем и наплававшись в бассейне, чувствуя во всем теле легкость необычайную, Ваня Дашков вошел в отведенную ему со штурманом комнату. Штурмана на месте не было. Еще с обеда они с правым летчиком укатили в женское общежитие.

Загорая на пляже Амурского залива, в пятидесяти метрах от профилактория они встретили Людку Хиросиму. Встреча была настолько неожиданной, что они ее едва узнали. Людмила года три тому назад, некоторое время работала официанткой в их летной столовой. Она прекрасно играла на аккордеоне и неплохо при этом пела хрипловатым, волнующим голосом. Характер у нее был взрывной и неистовый. Скорее всего, именно из-за него, а не за несколько щербин на темном, как у африканской статуэтки, худом лице с выдающимися скулами и черными, слегка бесноватыми, глазами ее и прозвали Хиросимой. За свою репутацию она нисколько не переживала и безоговорочно выполняла все команды начальства правильно, качественно и быстро. Очевидно, за легкость характера и игру на аккордеоне ее, не без умысла, назначили начальницей женского общежития.

Она обрадовалась встрече со знакомыми летчиками и тут же пригласила их в гости, посетить руководимое ею весьма интересное предприятие женского типа, куда вход случайным мужчинам был строго запрещен, а неслучайных встречали с удовольствием:

- У меня живет много морячек, а их мужья далеко в море и девушки дико скучают. Почему бы вам, прихватив пару пузырьков, не составить им компанию? Девушки – просто класс! Приходите.

Штурман был холост, а правый летчик очень любил заводить знакомства со всеми скучающими девушками. И по причине такой общительности уже два раза ездил в госпиталь с диагнозом острая гонорея.

Гриня Гончарук с радистом, укатили в Арсеньев к многочисленным родственникам Грини.

А второй штурман, разложив, как хомяк, по всей комнате свои радиотехнические богатства, мотал очередной трансформатор. Он отпросился у Ивана с утра на аэродром, где по его словам была классная свалочка.

«У каждого свои предпочтения» - подумал Дашков и отпустил его. - « Странный он какой-то», - продолжал размышлять Иван, - «Да, Бог с ним. Мне ж его только на этот полет откомандировали. Что-то я о нем слышал, а вот что? Забыл. Ну, и ладно».

Ваня не стал особенно напрягать свою память ради какого-то второго штурмана. А зря. Не читал он в детстве сказочку про льва и мышь. Тем более, что это был Паша, бывший конкурент Ивана в деле соискания руки и сердца легкомысленной Татьяны, о поползновениях которого Дашков и не знал.

Тогда вокруг аэродромов залежи сокровищ валялись. Это сегодня мы знаем, что лопатки турбин реактивных двигателей содержат иногда до семидесяти пяти процентов кобальта. И что цена на кобальт до 80 тысяч долларов за тонну доходит. А лопатки эти в двигателях при каждом удобном случае меняли. И груды этого кобальтосодержащего сокровища никому не нужные на каждом аэродроме валялись. Уж не говорю про медь, алюминий, бронзу, титан и прочие прелести.

На всех аэродромах, куда ему удавалось попасть в командировках, Паша искал моторчики, транзисторы, конденсаторы, трансформаторы и переключатели. Короче, ко всему, что могло ему пригодиться при сборке и ремонте магнитофонов и телевизоров. Иногда он подбирал некоторые, вышедшие из строя, совершенно неактуальные радиолампы, валяющиеся на свалках более десяти лет. Он разбивал их плоскогубцами, тщательно очищал от осколков стекла и складывал в особый мешочек, то, что от этих ламп оставалось.

Летчики, вырвавшись на свободу в командировку, искали развлечения каждый по своему вкусу. Собираясь перед вылетом, домой, на аэродроме все хвастали своими удачами и подвигами. Один своими встречами с друзьями и знакомыми, которые у него водились и плодились в невероятных количествах на каждом аэродроме. Другие, как им повезло и сколько они при этом выпили. А такие, как штурман и правый летчик, бахвалились своими победами, понятно на каком, фронте. А Паша, он больше помалкивал, но внимательно всех выслушивал. А когда его спрашивали, чем он может похвастаться, он, с видом человека посетившего концерт Ван Клиберна, обычно говорил:

– Эх, мужики! Я тут такую свалочку нашел! Обалдеть! Пальчики оближешь, – и тащил к самолету увесистый мешок своих трофеев.

Иван в вопросах морали был строг. У него есть жена, любимая жена, и он может недельку и потерпеть, тем слаще будет долгожданная встреча. Оставив банные принадлежности, он спустился вниз к консьержке, где стоял прямой телефон связывающий профилакторий с флотским коммутатором.

Ваня вечерами, уже не раз, после аварийной посадки на кукурузное поле, звонил на квартиру полковника Макова. Таня была в курсе происшедшего, уже напереживалась, наахалась и наплакалась. Теперь успокоилась, и они с Иваном говорили об обыденных вещах. Не стесняясь подслушивающей телефонистки, Ваня рассказывал Танюшке, как он ее любит и горит от нетерпения поскорее обнять ее. Польщенная Танька отвечала:

- Да, ну тебя! – И переспрашивала, - А как любишь?

- Сильно-сильно!

Уже засыпая, Иван подумал, что святой Иона спасает его и экипаж уже второй раз. А он, неблагодарный, даже «спасибо» святому не сказал. Вот завтра, как раз суббота, надо бы у старушек-кастелянш спросить, где тут ближайшая церковь? Да и есть ли она вообще? И как святых благодарят?

Так что он… с утра, пораньше…поедет…автобусом.

Утром он подошел со своими вопросами к старенькой кастелянше. Она сразу уловила, что именно ему нужно. И сказала, что во всем Владивостоке есть только один Свято-Никольский собор. Все церкви и соборы Приморья были уничтожены в период с 1924 по 1929 год. Да и этот собор японские военнопленные в 45-м восстанавливали.

Только с утра пораньше ему туда ехать не надо, народу столько, что батюшка не сможет ему уделить внимания. Лучше поехать часам к трем-четырем. Тогда людей будет поменьше. А ехать туда надо электричкой со станции Океанская, до которой от профилактория рукой подать. Надо только спросить, где выйти ближе к перекрестку улиц Махалнина и Верхнеславянской, так как мало кто знает, где собор находится. Восстановить-то его восстановили, но так, чтобы он глаз начальству не мозолил. И это не далеко от центра, если не боишься по косогорам топать.

Ваня решил ехать сразу после завтрака. Он уже не раз бывал во Владивостоке и ему нравился этот город, в котором и шагу не пройти по ровной местности. Как-то он спросил у одного приморца:

- Как вы можете ходить вверх-вниз по улицам? И не устаете?

- Э-э, друг, - ответили ему, - поживешь здесь полгода, не будешь понимать, как люди могут по ровному месту ходить. Вверх конечно тяжеловато идти, зато вниз ноги сами бегут.

В центр города он приехал еще до двенадцати и быстро разобрался, куда ему надо. Действительно собор от остановки электрички оказался совсем не далеко, и идти туда надо было параллельно линии Золотого Рога.

Прихожан, вопреки словам кастелянши, в церкви оказалось не много, и Ваня без помех обратился к продавщице в церковной лавке:

- Добрый день! А подскажите пожалуйста… Вот если я хочу поблагодарить святого, за то что он мне жизнь спас, что я должен сделать?

- Уж и не знаю, что вам сказать… Зажгите перед его образом свечу. А какого святого вы хотите поблагодарить?

- Святого Иону.

- Святого Иону? Нет, не знаю такого. Вы знаете что? Купите три свечки и, с молитвой, поставьте одну перед иконой Спасителя…

- А это кто?

- Стыдно не знать. Спаситель – это Господь Бог наш, Иисус Христос. Вторую свечу поставьте перед образом Пресвятой Богородицы, а третью перед иконой всех святых. Вам какие свечи дать?

Ваня покосился на ценники и попросил три свечи средней толщины. Пока он расплачивался, добрая женщина посоветовала ему:

- Вы молебен закажите за здравие спасенных. И с батюшкой поговорите. Батюшка у нас мудрый и добрый.

Неумело крестясь, Дашков возжег и установил, как ему было указанно, три свечи и, стоя у иконы всех святых терпеливо ждал, пока седой священнослужитель молился перед иконой Спасителя.

Ваня задумался. Еще никогда на его душе не было так чисто и спокойно, как здесь. По сердцу прокатилась волна теплой тихой радости. Горло слегка сжало и он к удивлению своему, почувствовал, как по щеке ползет нежданная слеза.

«Вот оно значит как», - подумал он – «наверное, это и есть вера. Бабушка говорила, что Бога можно почувствовать только сердцем. Боже! Как тихо и спокойно на душе. И мне совершенно все равно накажут ли меня за эту посадку или наградят».

- Вы меня ждете, сын мой? – вывел его из задумчивости приятный баритон священника.

- Да, батюшка! – и путаясь, и повторяясь, Иван рассказал ему все об этих двух случаях, в которых он чудом остался жив.

Священник внимательно и сочувственно выслушал.

- Вы мне скажите, - спросил он священнослужителя, - могло быть такое, чтобы я видел святого Иону, а больше никто из экипажа его не видел? Может я…того…с ума схожу?

- Ну, уж прямо так и с ума? Вы же совершили вполне разумный поступок, придя в церковь. История знает случаи, когда одни люди видят святого, а другие нет. Вот взять хотя бы явление богородицы трем пастушкам в Фатиме…, - и он рассказал Ивану о случае, который поразил весь мир, но не был известен в Советском Союзе.

- Их неоднократно допрашивали умнейшие люди. И пришли к выводу - дети видели и слышали Святую Марию, а стоящие рядом сотни людей ничего не видели и не слышали. Неисповедимы пути Господни. Я искренне верю вам, сын мой. И вот что хочу вам посоветовать. Вы говорите, это уже второй раз с вами случилось? И Иона грозно потряс крестом? Нет у человека ничего дороже его души и жизни. Послушайтесь святого – смените работу. Чего стоят все звания и деньги всего мира по сравнению с жизнью? Пустой звук. Вас опекает славный святой, известный своей просветительской деятельностью направленной на укрепление и распространение православия в России. Это вам предупреждение свыше и, судя по этому, у Бога на вас свои планы. Гордитесь этим и не прогневите Его!

Продолжение следует
 
Это было в реальности?
 
Бог, с вами, дорогой! В реале - его расстыковали и перевезли трейлерами. Но автор имеет право на вымысел. И то что вы поверили в Иону, меня радует, но ведь В-12 реальнее. В те времена такой вертолет еще показывал свои фокусы. Правда не знаю бывал ли он на ТОФе. Спасибо за проявленный интерес!
 
Тоже не хило. Но вот видите, как хорошо, что мы про эту махину, незаслуженно забытую, вспомнили. Думаю, что если бы поднапрягся, то до ТОФа бы обязательно долетел. А то, знаете, писать, что самолет разрезали на куски, как рождественского индюка, после того что его так героически спасли, как-то не очень. Спасибо за подсказку. Если читатели все как один будут против, придется для транспортировки НЛО вызывать. Так может быть скорее поверят.)))
 
Два звонка для Ивана Дашкова - (10) - продолжение

10. Начштаба эскадрильи

После утомительных расследований и разборов, непосредственным виновником происшествия был признан конструктивно-производственный недостаток, способствующим – безграмотные действия штурмана при полете строем в боевых порядках полка. Действия командира экипажа были признаны грамотными, четкими и единственно верными. И на общем собрании офицеров дивизии правдолюбец Саша Костренко спросил Дашкова:

– Ну как, как ты нашел в темноте это поле? Как определил момент выравнивания, если высотомер показывал 100 метров? Как объехал ложбину в этой кукурузе?

На все вопросы Иван только плечами пожимал.

А генерал добавил:

– Да твой экипаж в рубашках весь родился, а ты сам в кожаной куртке! Хотя лично для себя я бы не пожелал такого везенья.

После разбора Иван на прием к генералу записался. Надо решить главный вопрос: оставаться в пилотах или уйти на землю? Иван, памятуя грозные жесты святого Ионы и советы владивостокского батюшки, этот вопрос решил однозначно: всё, два звонка прозвенели, третьим похоронный марш будет. А ему еще и тридцати лет нет. Ну не вышел из него Кожедуб, жизнь-то на этом не кончается.

Генерал, уверенный, что все эти приметы – бабские сказки, настаивал, чтобы Ваня продолжал летать:

- Тоже мне, целую систему суеверий придумали, - возмущался он. - С замполитом перед вылетом здороваться нельзя, не бреются перед полетами, не сфотографируется никто перед вылетом, в куртках старых летают. Попробуй, кого запланируй на день его рождения летать, так он себе руку скорее сломает, чем летать будет.

- А вот, товарищ генерал, - елейно воспользовался паузой полковник Елбыздыков, - чито говорят. Когда в дивизии новий самолот с завода получали, кто-то ему борт царапал. От кормы к носу. Так, говорят, самолот бэз аварий летат будет. И кто би эта биль? И номэр разбившегося сорок пятого борта, кто-то запретил на новий борт ставить. И документы только синей пастой у нас кто-то подписывает. И кто би эта биль?

- Хорошо-хорошо, Илизар, хватит. А то еще вспомнишь, как я с самолетом разговариваю. Надо, надо разговаривать с самолётом, как с живым, как у тебя на Кавказе всадник с конём разговаривает. Надо просить, чтобы не подвел в полёте, а помог выполнить полётное задание. Вот увидишь, самолёт поможет и не подведёт. Но ни в коем случае не ругать − это точно. Вот так-то! Говорят, в средние века самураи иногда гибли от трофейного меча в своей руке. Так то ж кусок заточенного железа, а самолёт не железяка, это сверхсложнейшее, совершенное творение! Он живой и в отличие от нас летать умеет. Главное, чтобы лётчик не мешал ему.

- Да, есть много вещей, которые делать не следует, - пустился генерал в воспоминания. - Не летай, когда жена в роддоме. Не летай в пятницу на самолёте с бортовым номером 13. А я всегда, если полеты в пятницу самолет с таким номером из плановой таблицы вычеркиваю. Не залезай в кабину с левой ноги. Не свисти в самолёте. Не летай с отпускным билетом на руках. Не чисть перед вылетом ботинки. Не пинай колеса самолета. Не хвали погоду, а только солнце. И многое еще другое.

- Я тебя Дашков, понимаю. Но и ты меня пойми. Такие летчики, как ты, каждый день не рождаются. Конечно, в том, первом случае, возможно, и погорячились. А все Костренко виноват – в каждой бочке затычка, не лез бы, мы б тебя и не наказали тогда. Я ведь что думаю: через полгода, когда шум стихнет, поставить тебя сразу заместителем командира эскадрильи. А через год в академию направить, а это прямая дорога в генералы. Так как, Иван?

Но Ваня был тверд.

Тогда начальник политотдела предложил его замполитом эскадрильи поставить или секретарем парткома. Но замполит эскадрильи должность летающая, секретарь парткома должен в теоретических вопросах разбираться, а Ваня философий не любил. Его конкретное дело к себе тянуло. Да и подтявкивать замполиту полка секретарь парткома должен, а это не в Ивановых привычках.

Вот тогда начальник штаба дивизии, полковник Елбыздыков, слово попросил. Он сказал:

– В трэтэй эскадрилье «руминского» полка начальник штаба майор Токмаков Юрий Павлович на пэнсий эдет. Ты, дарагой, годик там поработай, да? Ти с матросами хорошо управляешься, а я тебя на тот год в академию направлю, на штабной факултэт, и будешь ты у нас, Вано, великий начальник штаба. Э? Разрешите, товарищ генерал. Он справится, родным папой клянусь.

Вот так и стал Иван Дашков начальником штаба третьей авиационной эскадрильи славного «румынского» полка.

На другой день командир полка представил нового начальника штаба эскадрильи. А когда сказал, где он будет начальствовать матросы третьей, не сговариваясь, крикнули «Ура!». Да и Иван, несмотря на свою сдержанность, слегка, уголком рта улыбнулся. С матросами этой эскадрильи он чаще встречался в спорте и на мероприятиях, проводимых политотделом, да и просто любили его и уважали в этой эскадрилье.

Матросы создания особые. Они будут аплодировать выступлению замполита и тихо его ненавидеть. Они беспрекословно выполнят любой приказ командира, но в душе будут вынашивать для него пакость, которую совершат в самый неподходящий для командира момент. Будут есть глазами начальника штаба эскадрильи и тихо саботировать его указания. Тут же все было не так. До этого момента никому и никогда не приходилось видеть, чтобы матросы гурьбой бегали, за каким бы то ни было офицером. Но стоило Ивану появиться в расположении эскадрильи, как они, цыплятами к наседке, сбегались к нему кто со своими вопросами, а кто просто послушать, что и о чем говорит Иван Иванович. Вопреки распространенной флотской привычке всем и всему давать клички, матросы полка даже между собой называли Дашкова только Иван Иваныч.

Очень скоро в полку заметили, что матросы третьей эскадрильи стали выделяться в лучшую сторону, и внешним видом, и строевой подготовкой, и спортивными достижениями. В вопросах воинской дисциплины нареканий к ним было меньше чем в других эскадрильях. А уж о дедовщине тут, с приходом Ивана, и не слышал никто. Как он этого достиг? А очень просто. Приходил в казарму за час до подъема и уходил домой только тогда, когда был уверен, что все насущные вопросы решены, матросы обуты и одеты, все на месте и спят крепким сном. По тревоге он прибегал в казарму раньше всех офицеров, и на полетах, хоть днем, хоть ночью всегда был на аэродроме. Даже тогда, когда мог бы и отдыхать дома. Все субботы и воскресенья, а также и праздники Иван проводил с матросами.

Вопросы штабной работы с офицерами эскадрильи решались своевременно и без нареканий. Как-то командир третьей сказал:

- А я и не знал, что служба сама собой идти может.

Правильно, начальник штаба эскадрильи, как здоровое сердце. Его не видно и не слышно когда он хорошо делает свою работу.

Татьяна первое время сердилась и обижалась на Ивана. Не нравилось ей, что он своей службе и матросам уделяет внимания больше чем ей. Но он приходил, когда она уже спала, и уходил когда она еще спала. И только в редкие дни им удавалось побыть вместе. Тогда они ходили на новый фильм в доме офицеров или просто гуляли по тайге, которая вплотную подступала к гарнизону.

Вскоре и она заразилась Ивановым рвением к службе. Подбила Галину, а та еще несколько девушек и они организовали при полковом клубе студию бальных танцев. Многие тогда посмеивались и похихикивали в рукав, прослышав про эту затею. Но на концерте, который всегда проводился после торжественных собраний дивизии, их студия сорвала такую бурю оваций, что в гарнизоне долго еще только о них говорили. Матросы в белой летней парадной форме так изящно танцевали с дамами в белых платья, что никто и поверить не мог, что это те же самые «маслопупы», которые вчера в засаленных меховых комбинезонах чехлили самолеты.

Не хочется, чтобы читатель подумал: вот, дескать, какую идеальную картину изобразили! Естественно, это только лицевая сторона медали, а оборотная скрывает постоянный, упорный повседневный труд. Эскадрилья это коллектив, состоящий из живых людей. А люди не всегда управляются только добрыми побуждениями. И тут роль начальника штаба состоит в предупреждении проступков или уменьшении их отрицательных последствий.

Прошел год. Ивану присвоили звание майора, и ничто не говорило о том, что он тоскует о полетах. Главное в его характере – это всегда относиться с максимальной серьезностью и ответственностью к порученному делу. Эскадрилья, где он был начальником штаба, по всем показателям удерживала первое место в полку, и считалась одной из лучших в дивизии. Полковник Елбыздыков не забыл о своем обещании и включил Ивана в список кандидатов на поступление в ленинградскую военно-морскую академию имени маршала Гречко на штабной факультет.

В те времена, при поступлении в академию сдавали четыре экзамена. Боевое применение и тактику своего рода авиации, военно-политическую географию, высшую математику и уставы вооруженных сил СССР. Если за тактику и уставы он не беспокоился, так как мало было в полку таких, кто лучше его в этих вопросах разбирался, то высшую математику и военно-экономическую географию за восемь лет после окончания училища он подзабыл основательно. Теперь времени на сон почти не оставалось, и Ваню можно было увидеть сидящего над матанализом, или с журналом Зарубежное военное обозрение в казарме или на аэродроме когда матросы обедали или обслуживали самолеты.

Продолжение следует…
 
Два звонка для Ивана Дашкова - (11) продолжение

11. Честь коллектива


Приближался День Авиации, который празднуется в третье воскресенье августа. Правда старики утверждают, что истинный День Авиации это 18 августа, или уж, на худой конец, тринадцатое число каждого месяца, когда выдается летчикам зарплата. На День Авиации, командир дивизии приказал устроить большой спортивный праздник. Начинался и заканчивался он футбольными матчами, проводившимися по олимпийской системе между командами всех частей гарнизона.

Здесь всегда лидировал Румынский полк, в состав которого входила и эскадрилья Ивана. Румынским этот полк назвали потому, что когда-то, во время товарищеского матча один из ярых болельщиков подбодрил свою команду фразой из известного фильма – Вперед, дохлые румыны! – прокричал он и наименование Румынский намертво прилипло к этому полку. А футболисты из Ваниной эскадрильи сыграли далеко не последнюю роль в футбольных победах полка.

Состязания за звание лучшей спортивной команды дивизии проходили с большим накалом и страсти кипели нешуточные. Комдив пообещал послать команду-победительницу на общефлотские соревнования во Владивосток. А это, для служащих в отдаленном таежном гарнизоне, считалось существенным стимулом. Владивосток всегда считался высококультурным городом, в котором полно скучающих по беспризорным летчикам девушек, японского товара и восточной экзотики. Все, даже самые ядовитые скептики, заранее были согласны, что туда поедет «румынская» команда.

Все же такие вещи предугадать невозможно. На этом держится благосостояние букмекеров. С самого начала соревнований все пошло не так, как ожидалось.

Во-первых, сильно подвел команду полка Витька Кийко.

Кроссу на три километра, как составной части спортивных состязаний между Румынским и Зябровским полками, уделялось особое внимание. О массовом кроссе можно было только мечтать, так как летчики и штурманы, отрастив приличные животики, вполне обосновано опасались помереть на этой дистанции. Поэтому считалось вполне достаточным, если от эскадрильи выставлялся хотя бы один бегун. И командир эскадрильи сумевший выставить такого выдающегося спортсмена считался прекрасным организатором спортивного досуга летного состава в своем подразделении и успешным командиром в целом.

Итак, мягким и дружеским тоном, за которым скрывались все виды наказаний и ущемлений, находящихся в распоряжении командира эскадрильи морской авиации, было предложено Виктору бежать. Отказаться он не посмел. Тем более, что командир убеждал: победы-то от него никто и не требует. И он, Кийко, может в отпуске летом в Ялте с девушками сорок пять суток под солнцем нежиться, а может только тридцать осеннюю грязь, тут при части, топтать. И делов-то - спасти очко в зачете эскадрильи, которое она, несомненно, потеряет, если Кийко бежать откажется. А память у комэска хорошая и он всегда помнит, кто борется за честь коллектива, а кто нет.

Выбор комэска был вполне оправдан. Лейтенант Кийко, двадцати двухлетний красавец, которого в училище звали Засушенный Аполлон, выглядел вполне спортивно. Не знал комэск только одной его особенности. Виктор в спорте мог многое, особенно в гимнастике, а вот бег, да еще на три километра, ненавидел всей душой. Комэск не стал разбираться в тонкостях спортивных предпочтений лейтенанта, а просто записал его в участники бега на три километра. Тем более, что все остальные бежать категорически отказывались, даже под угрозой немедленного расстрела с дальнейшим поражением в гражданских правах и конфискацией имущества.

Трасса кросса пролегала по широкой таежной тропе и представляла собой извилистую замкнутую линию, которая проходила сквозь густой таежный подлесок и предоставляла массу возможностей поступить неспортивно и сократить путь. В училище Витя пробежал один раз три километра честно и, даже, уложился в пятерочный результат. Но тогда же поклялся себе страшной клятвой, больше никогда не подвергать свой красивый и цветущий организм подобным издевательствам.

Стартовав вместе со всей группой наш кроссмен, боковым зрением отметил впереди по трассе, отходящую влево тропинку, которая значительно сокращала этот мучительный путь. Не колеблясь ни секунды, Витя юркнул на эту тропку, что не укрылось от лидера и фаворита забега капитана Самойлова, известного в гарнизоне стайера, очень ревностно относящегося к своим спортивным достижениям. Чего Виктор не знал, да и знать не мог, так как служил здесь только первый год.

Буквально через каких-то двести-триста метров тропинка выходила почти к самому финишу, вырезая из общей дистанции почти два километра. Бежать там оставалось не более трехсот метров.

Кийко засел в кустах и, чтобы случайно не поставить мировой рекорд, стал поджидать основную группу.

Гена Самойлов, кипя от негодования, выложил почти все силы и, хотя сильно оторвался от общей группы, бежал уже из последних сил. Тут из кустов впереди его выскочил Витюня и, чтобы хоть как-то устать и немного вспотеть, а то спортивная комиссия не поверит, что он пробежал всю трассу и даже не покраснел, подхватил упирающегося Гену под руку и поволок его со всех ног к финишу. Честный и возмущенный истинный спортсмен упирался изо всех сил и с трудом вырвался из цепкой руки Виктора. А Витюня, махнув рукой на нежелающего помощи соперника, припустил во все лопатки к финишу, представляя, как обрадуется комэск дополнительному очку, заработанному им, Кийком, для команды эскадрильи и полка, за первое место в нелюбимом кроссе. Он даже почуял запах ласковой черноморской волны.

Но Самойлов разрушил радужные надежды Виктора. Отдышавшись, он тут же рассказал членам комиссии о неспортивном поведении Кийко. Эскадрилья не только не получила дополнительное очко, но и, из-за дисквалификации лейтенанта Кийко, потеряла очко, которое могла бы получить просто за участие в кроссе.

Впоследствии, на первом после спортивного праздника построении, разъяренный комэск вывел Витю перед строем и рассказал о его некрасивом поступке:

– Мы ему доверили честь коллектива, – потрясая вознесенным к небесам указательным пальцем громогласно возглашал подполковник, оскорбленный в своих лучших спортивных чувствах, - а Кийко подвел нас. Эскадрилья, смирно! Лейтенант Кийко…

- Я!

- Объявляю вам строгий выговор за…за…

Тут командир эскадрильи понял, что наказывать лейтенанта собственно-то и не за что. Воскресный спорт не входит в зону служебной деятельности. Да и не запишешь же в карточке взысканий – «за то, что попытался надуть капитана Самойлова, стайера соседнего полка».

– За…, – продолжал подбирать повод для наказания командир эскадрильи, – ладно, формулировку я подберу потом. Встать в строй!

- Есть!

А в задних рядах, на самом шкентеле, среди всегда клубящихся мелких, низкорослых, офицеров, Эдик Федотов, невысокий штурман отряда, пищал нарочито тоненьким голоском:

– Не доверяйте мне честь коллектива! Я не хочу носить ответственность за честь коллектива

Футбольная команда Румынского полка по праву считалась сильнейшей и в ее победе никто не сомневался. Со счетом 3:1 она матч выиграла. Учитывая штрафное очко «заработанное» Виктором Кийко установился шаткий паритет между двумя лидирующими спортивными коллективами.

Теперь решающую роль могла сыграть победа на полосе препятствий. И эта победа могла достаться только путем сильнейшего напряжения.

Иван в училище был на этой полосе лучшим и всегда показывал рекордное время. Но, увлеченный подготовкой к экзаменам, он не мог себе позволить тратить время на личные тренировки и не включил себя в состав команды. Правда, он уделял достаточно внимания подготовке каждого спортсмена. Но его соперник Гена Самойлов, командир отряда из соседнего Зябровского* полка поклялся, что его команда на полосе препятствий побьет любую другую. И судя по изможденному виду его спортсменов, он решил добиться победы любой ценой.

Гена Самойлов свое слово сдержал. Команда Зябровского полка победила. В итоге славный Румынский полк занял почетное, но все-таки второе место.

Расстроенный Иван, собрал своих матросов. На разборе неудачи, больше всего досталось старшему матросу Валентину Семенову. Именно его несколько штрафных секунд принесли команде, а с ней и всему полку, поражение.

- Валентин, - повернулся Иван матросу, - как же ты так? Мы же больше всего на тебя надеялись. Думали, что именно ты принесешь победные очки. А оказалось, что ты прошел полосу хуже всех.

Валентин Семенов, здоровенный матрос второго года службы, был даже выше и крупнее Ивана, и, гоняя под широкими скулами желваки, мрачно, исподлобья глядел на начальника штаба. Забыл Иван Иванович, что у Семенова сегодня день рождения.

· Зябровским этот полк назывался из-за того, что когда-то, давно в него влилась одна эскадрилья из расформированного в Зябровке (Белоруссия) полка.

Александр Шипицын (с)

Продолжение следует
 
Больше не могу это спокойно читать. Реквестирую бумажную книгу. Ершова издали - давайте издавать
Шипицина.
 
snalder вы меня просто пугаете. Какого Ершова? Я-то тут при чем? Хотите меня издать в бумаге? Не возражаю: Полыхаев. Помню как-то мои курсанты из большой ко мне любви кинули клич скинуться и купить мне автомобиль. Но. если бы я до сих пор ждал их машину я бы себе ноги до задницы стер. Что от меня требуется?
 
↑
...он хорошо соответствовал своей фамилии.
Тогда уж Лихтштралю... - Напомните, БЛ, где я это говорил?
 
Ради Бога! Рад, что хоть что-то привлекло внимание просвещенного читателя. А я уж решил, что где-то об этом сам написал. А фамилия мне и в самом деле понравилась. Слава Л. прототип Димы.Л. Хороший парень. Мы с ним на Сахалине... ну, да ладно.
 
Два звонка для Ивана Дашкова - (12) продолжение

12. Святой Иона не явился


Истинно выражение одного скептика из морской авиации:

- Куда матроса не целуй – везде ж…па.

Как бы ни любили и не уважали Иван Ивановича его матросы, но всегда найдется кто-то или случиться что-то подтверждающее это высказывание.

Валентину Семенову, высокому и крепкому матросу второго года службы с кулаками размером с баранью голову каждый, исполнилось ровно 20 лет. Первый сознательный юбилей. И встретил он его как раз тогда когда праздновали День Авиации. Три его близких дружка Димка, Вовка и Шакир, рассчитывающих на угощение, вспомнили об этом, а вот ни комсомольская организация, ни командование эскадрильи почему-то не отреагировали на это знаменательное событие. Согласитесь, любого обидела бы такая черствость, а уж Валентин Семенов, не просто так себе, а наиболее заметный матрос в полку. И выделялся он не только ростом, размерами и аппетитом. Хороший спортсмен, на гражданке он занимался боксом и каратэ, грамотный младший авиационный специалист он много сделал для эскадрильи. Его руками художественно оформлена половина стендов в Ленинской комнате. На стоянке самолетов он выявил и устранил недостатков больше всех механиков полка, за что не раз поощрялся заместителем командира полка по ИАС, по кличке Зампапуаса. Его фотографию на фоне развернутого боевого знамени полка отправили родителям. А это, как ни крути, второе по ценности поощрение для матросов после предоставления краткосрочного отпуска.

И не зря Иван укорял его после проигрыша на состязаниях. На победные очки, которые Семенов мог принести на полосе препятствий, рассчитывала вся эскадрилья, а так же, как теперь выяснилось, и весь полк. Но Валентин, уязвленный в самый центр своих амбиций, решил на полосе не выкладываться, чтобы все видели, кто приносит коллективу победу, а для кого честь коллектива – пустой звук. И про чей день рождения забывать не стоит. Именно поэтому он шел по полосе препятствий удручающе медленно, а с извилистого бревна и вовсе, якобы случайно, свалился. Ему пришлось залезать на бревно повторно, что стоило эскадрилье немало штрафных секунд.

Родители, желающие, чтобы их чадо прилично отпраздновало свой юбилей, прислали Валентину шикарную посылку с домашними копченостями, кедровыми орешками и шоколадом. В двойное дно посылки они упрятали большую грелку с ядреным первачом, от которого дух захватывало, настоянным на лимонных корочках. Налитый в чайную ложечку первач выгорал практически полностью, что свидетельствовало о его чрезвычайной крепости и отличном качестве.

Вот этих троих приятелей, не забывших о его дне рождения и подаривших ему, сделанный их руками, шикарный дембельский альбом, Валентин пригласил отпраздновать свой день рождения. Они запаслись хлебом во время обеда, а в чайной для матросов купили несколько бутылок лимонада. Воспользовавшись праздничной суматохой и тем, что все отправились на концерт, друзья улизнули в тайгу, подступающую прямо к казармам и там устроили небольшое пиршество с возлияниями.

Домашние копченые окорока и буженина хорошо соответствовали первачу, лимонад пенился и повышал настроение, а весь квартет, вскоре забыв об осторожности, дружно запел:

- Пропеллер гррромче песню пой, неся ррраспластанные крррылья…

Комендант гарнизона, опытный толстый майор, ожидая подобных инцидентов, тщательно проинструктировал патрули, на предмет недопущения подобных безобразий. И особо бдительный патруль вскоре запеленговал очаг несанкционированной художественной самодеятельности. Патруль был из братского полка, победившего на соревнованиях и начальник патруля, из благородных побуждений, решил не волочь арестованных певцов прямо на гарнизонную гауптвахту, а вначале проинформировать их командира эскадрильи. Кроме того, весьма благородным со стороны начальника патруля, было желание дать арестованным возможность переодеться из парадного обмундирования в рабочую робу, ибо парадная форма превращалась на гауптвахте в грязное рубище. Тем более, что они были не слишком пьяны, а находились на той стадии когда ноги держат, походка ровная, и все вокруг кажутся красивыми, добрыми и веселыми. А отсидка на гауптвахте – веселое приключение в ореоле геройства. Вот так, весело переговариваясь с патрульными, они и прибыли в казарму.

Увидев это радостное шествие, Иван почернел. Мало ему, что комэск и командир полка огорченные неудачей своей команды в спорте высказали ему свое «Фэ!», так теперь еще эти пьянчужки принесут массу неприятностей.

- Где вы их подобрали? – повернулся он к старшему лейтенанту с красной повязкой.

- Да тут, почти сразу за баней, в тайге. Песни распевали. Праздник у них.

- Песни, это хорошо! Но зачем было при этом пить?

- А мы не пили, - тут же вскинулся самый маленький и самый пьяный матросик, Димка Волощук.

- Ну, да! Это мы тут с патрулем надышали. Старшина, – Дашков позвал прапорщика Иньшина, - посиди тут с парнишами. Я с патрулем перетолкую.

- Пойдемте, товарищ старший лейтенант. Да. И патрульных своих заберите. Старшина этих пьяниц уже не выпустит. Можете не беспокоиться.

- Все это так, товарищ майор, - начальник патруля стеснялся глядеть Ивану в глаза, - но если комендант узнает, что я отдал вам пьяных нарушителей, мне потом неделю с гауптвахты не выйти. Вы же знаете, он потом из вашего командира полка и комэска все соки выпьет, пока этих матросиков назад в казарму отдаст. А меня на пять сантиметров в землю затопчет.

- Ты совершенно прав, дорогой. Но стань же и ты на мое место.

- Я, понимаю, но …не могу. Меня собираются на должность командира корабля ставить, а вы предлагаете мне крест на карьере поставить.

- Ну, уж и крест! Ты из какой эскадрильи?

- Майора Михерского.

- Так. Пошли в дежурку. – И обращаясь к патрульным матросам, приказал, - А вы подождите начальника на улице. Пойдем, дорогой.

В комнате дежурного по полку, Иван набрал квартиру командира второй эскадрильи из соседнего полка. Трубку почти сразу сняли:

- Сергей? Ты? Да это я - Иван. Тут твой офицер моих четверых бойцов пригреб. Да. Да. Ну, неважно. Я тебя прошу, проследи, чтобы ему ничего не было. Ты ж как-никак у коменданта в зятьях ходишь. Тебя он послушает. А, если никто никого, то и не было ничего. Лады? Вот и прекрасно! Заходите сегодня с Ириной к нам. Давно не встречались, все работа и работа. Так еще и забудем, что вместе под одной крышей четыре года провели. И Танюшка будет рада. Нет, прошу, ничего с собой не бери. Все есть!

- Ну, вот так, дорогой! Все будет ладненько. Никого не бойся. Будешь ты командиром корабля. Твой комэск прикроет. Забирай своих орлов, и чешите по маршруту.

Старлей отдал честь, забрал патрульных и вышел на улицу. А Дашков пошел в ленинскую комнату, где его ждал старшина и четверо певцов.

- Старшина, иди, готовь наряд к заступлению. А с вами, мальчики, мы немного потолкуем.

Непонятно, какая муха укусила майора, он ведь знал, что с пьяными говорить и убеждать их – бесполезно, да и устав запрещает. Может и на него удручающе подействовало поражение эскадрильской и полковой команд.

- Валентин, ну как же так? Почему ты соскочил с бревна? Для тебя это препятствие всегда было самым пустяковым. Тебя что подкупили? Стакан бражки из огнетушителя налили тебе и этим прохвостам. – Незаметно для самого себя Иван распалялся все сильнее и сильнее. – Как вы могли, наплевав на все, после проигрыша нашей команды, нажраться самогонища, да еще и песняка давить почти под самой казармой? Специально, что ли патруль на себя выводили? А?! Совесть у вас есть или нет, я спрашиваю? Семенов отвечай! Этих засранцев я и в упор видеть не хочу. Но ты-то…! Я ж только вчера на тебя представление написал. Тебе завтра – послезавтра должны присвоить младшего сержанта. А ты…

- Эх, товарищ мммайор, товарищ мммайор! – вдруг, как бык, замычал Семенов, - Жаль, что на вас погоны сейчас, а то бы я вам показал…

- И я бы показал…И мы… - вступило и остальное трио.

- Что-о?! Что бы вы мне показали? - лицо Ивана перекосилось от гнева. - Мерзавцы! Вы бы лучше на полосе препятствий «зябрам» показывали... Но…Хорошо! Пошли.

- Куда пошли?

- За мной, марш! Показали бы они мне…! Сейчас посмотрим, что вы можете мне показать.

В казарме никого, кроме дневального не было, на плацу тоже. Даже старшина эскадрильи прапорщик Иньшин, отправив очередной наряд на развод, убежал в дом офицеров. Незамеченные никем, они вышли со двора и направились в тайгу. Там, выбрав полянку незаметную с дороги, Иван остановился. Он снял с себя китель и остался в одной белой майке, под которой упруго и угрожающе перекатывались мощные мышцы.

- Ну, давайте! Давайте, покажите, что вы там хотели мне показать! Я жду! Семенов, давай!

Бросив китель на траву, он, чувствуя нарастающее боевое возбуждение, быстро выдал несколько оплеух и затрещин своим противникам, скорее отеческих, чем боевых. А потом, войдя в раж начал прицельно бить по искаженным страхом и ненавистью рожам. Бил он не смертельно, но крепко и больно. Первым пришел себя Семенов. Он вспомнил свои занятия боксом и каратэ и стал в боевую стойку. Трое других тоже приосанились. Видно Семенов занимался с ними уже давно. И он же первым ринулся в атаку.

Но и Дашков не забыл свои занятия вольной борьбой. Отбив блоком первый удар Семенова, он прижал его руку у себя под мышкой и провел такую «мельницу», что подброшенный в воздух матрос так грохнулся спиной о твердую голую землю, что теперь лежал и не шевелился. Извернувшись, и вскочив на ноги, Дашков наносил теперь уже нешуточные удары своим оставшимся на ногах противникам. Еще двое составили компанию Валентину, который застонал и заворочался, пытаясь подняться на ноги. Только последний, Шакир, еще не изведавший в полной мере всю силу ударов и бросков майора, извивался ужом в ступе. Иван схватил его за синюю фланелевку стальной рукой, и убежать не давал. А тот выворачивался и верещал от страха.

- Иона! – торжествующе восклицал Иван, раздавая удары, - я справлюсь с ними сам. Это напроказившие пацаны…, - Иван забыл обо всем. Как древний викинг он рвался в бой, выкрикивая, - Иона! Их надо учить! Я сам… - еще раз крикнул он и упал, как боевой робот, у которого внезапно отключили энергию, сбитый неожиданным ударом по затылку крепким листвиничным суком.

Семенов опустил дубину.

- Дурак! Что ты наделал?! Ты убил его! Нас всех посадят! – накинулись приятели на высокого матроса.

- Что он там кричал? Какой Иона? Где этот Иона? – трезвеющий на глазах матрос озирался, опасаясь ненужного свидетеля.

- Какая разница, идиот? Дневальный видел как мы с ним выходили. Берите его и потащили в лазарет. Он живой – наше счастье! пульс стучит!– один из матросов прижал большой палец к сонной артерии Ивана. - Скажем, на тропинке нашли.

В лазарете Иван бредил и его часто рвало. Полковой врач Витя Горячев поставил ему предварительный диагноз – ушиб головного мозга легкой или средней степени тяжести, и не отходил от Ивана, опасаясь, что тот захлебнется во время рвоты.

А в бреду, Иван звал Иону. Иона долго не шел, а когда появился, не было вокруг него оранжевого сияния, и не наплывал волнами странный, но приятный аромат. Святой был суров и немногословен. Уходя, он сказал:

- На тебе грех! Ты поддался гневу. И вся вина на тебе, ибо ты их учитель и наставник. Прости их и Бог простит тебя!

И Иван в бреду протягивал руки к удаляющемуся старику и кричал:

- Иона! Не уходи!

Перепуганная Татьяна не отходила от его постели и все спрашивала Горячева;

– А он не умрет?

На что тот отвечал:

- Организм у Вани крепкий и я надеюсь, все будет хорошо. А кто такой Иона? Вы не знаете?

- Нет, впервые слышу.

Когда Иван окончательно пришел в себя, смог поесть и вышел на первую прогулку, его возле лазарета ждали четверо матросов:

- Товарищ майор, простите нас! Мы признаемся и расскажем, как все было на самом деле.

- А что там рассказывать? Я шел в дом офицеров, поскользнулся, упал на спину и ударился с размаху затылком об пенек, - Иван оглядел матросов. – Все было так. И только так! Ясно?

- Оно-то, ясно, но это я вас…, - насупился Валентин Семенов, - …не знаю, что это на меня нашло…. Простите меня, Иван Иванович. Дурак я… сам себя ненавижу. Вы же знаете как мы все вас… и вообще. – Высоченный матрос с кулаками размером с баранью голову каждый, зарыдал, - Я…я больше никогда. Вот увидите! Только простите меня!

- И нас…и нас простите, - умоляли Димка, Вовка и Шакир, - мы никогда и нигде…, мы всегда за вас.

- Оступился я, с кем не бывает. И претензий у меня к вам никаких, кроме того что Семенов мог бы полосу препятствий лучше пройти.

Семенов зарыдал еще сильнее:

- Вот вы увидите, - размазывая слезы, убеждал он, - увидите…. В следующий раз…да я…да мы все вместе.

- Ладно, посмотрим. А сейчас идите и держите язык за зубами. Если кто спросит – ходили в лазарет навестить меня. Ну, давайте.

Четверо матросов повернулись и пошли в сторону казарм. Дашков смотрел им вслед и видел, как трое матросов что-то резко выговаривали понурому здоровяку. А тот уныло кивал головой.

Александр Шипицын (с)

Продолжение следует
 
Два звонка для Ивана Дашкова (13) продолжение

13. Беглецы

Это только издалека кажется, что в армии жизнь скучна и идет в строгом соответствии с планом боевой и политической подготовки. На самом деле в армии, а в авиации особенно, жизнь постоянно приносит такие сюрпризы, которых не только не ожидаешь, но и никогда бы не хотел получить. Тут дело обстоит так же как с неприятностями, которые, как известно, бывают четырех разновидностей: первая – когда теряешь то, что имеешь, вторая – когда не получаешь то, что мог бы получить, третья – когда получаешь то, что не хотел бы получить и, четвертая, когда кто-то получает то, что и ты не прочь получить.

В советские времена парней с судимостью в армию не брали. По крайней мере, туда, где вручалось боевое оружие. Но чтобы и «откинувшиеся зэки» не чувствовали себя обойденными заботой партии и правительства, а также чтобы они не страдали от комплекса неполноценности их брали в военно-строительные отряды. Там царила обстановка мало чем отличающаяся от порядков царящих на зоне. В морской авиации военных строителей из-за зеленого цвета формы почему-то звали «чехи». Хотя, как известно, зеленый цвет преобладает в формах практически всех армий мира.

Некоторые солдаты, уже отсидевшие свой срок, успели на воле опять натворить дел и, прячась от правосудия и очередного срока, сами прибежали в военно-строительные отряды. Смена кожи не делает из змеи голубку. И эти «орлы» в армии продолжали вести себя, как на зоне, только с большей степенью свободы. В военно-строительных отрядах царила дедовщина, процветали пьянство, наркомания и воровство, происходили жестокие, даже с убийствами, драки. И, вот она мудрость начальников, если кто-то из таких, с позволения сказать, солдат попадал за свои злодеяния под следствие, содержали таких подследственных не в СИЗО, а на тех же гауптвахтах, что и матросов сбежавших в самоволку к девчонкам или не слишком расторопно одевающихся по команде «Подъем!». Такое начальство полагало, мол, достаточно издать соответствующую инструкцию и механик авиационный будет так же бдительно стеречь подследственных, наполовину уже зэков, как и профессиональный конвоир.

У подследственных на гауптвахтах особый режим, кстати, гораздо мягче, чем у обычного «губаря». Им полагалась нормальная постель, в то время как самовольщики спали на голых «вертолетах», деревянных нарах, иногда поднятых на козлы, а чаще лежащих прямо на цементном полу. Были гауптвахты, на которых даже «вертолеты» не выдавались, и арестованные спали прямо на бетоне, укрывшись шинелями или бушлатами. Коменданты таких гауптвахт были уверены, что если выдать матросам нары, то они тут же покончат жизнь самоубийством отколов от доски «вертолета» острую щепку. Очевидно, из-за таких военных и пошли гулять по свету анекдоты про воинскую тупость.

Подследственных не гоняли ни на работы, ни на строевые занятия, а кормили в первую очередь. И стерегли их люди, не имеющие никакого охранного опыта, чем потенциальные преступники часто пользовались.

Рядовых Махиню, кличка Шток и Болдыря, кличка Болт, двух военных строителей, арестовали за издевательства над сослуживцами. В ходе следствия всплывали все более и более неприглядные факты. Избиения, воровство, изнасилования молодых солдат – вот неполный список инкриминируемых им деяний. Инициатором и вдохновителем гадких дел и делишек, как правило, выступал низкорослый и худосочный Василий Болдырь, а роль главного исполнителя отводилась верзиле Петру по кличке Шток.

Полгода назад неподалеку от казармы военно-строительного отряда был обнаружен труп немолодой женщины. Экспертиза показала, что перед смертью женщина подверглась изощренному изнасилованию и пыткам. Стрелка следствия все увереннее и увереннее показывала на преступников, совершивших это злодеяние - Петр Махиня и Василий Болдырь.

Для завершения следствия нужны были показания их сослуживца Маневича, который три месяца назад демобилизовался. Демобилизованный, которого ждали тут, как свидетеля, имел непосредственное отношение к убийству. В далекой Украине его арестовали, как соучастника и в описываемый момент в поезде для заключенных везли на очную ставку с подозреваемыми.

Молодой следователь, допрашивая Махиню, потерял над собой контроль и, желая быстрее получить признательные показания проговорился:

- Махиня, советую вам для облегчения участи чистосердечно признать тот факт, что это вы убили женщину.

- Какую еще женщину, гражданин начальник? Никого я убивал.

- А ту, которую вы втроем, вместе с Маневичем и Болдырем, изнасиловали и до смерти замучили.

При упоминании Маневича Болдырь вздрогнул и изменился в лице.

- Да-да, вместе с Маневичем. Его уже арестовали и через неделю, он будет здесь. Маневич согласился сотрудничать со следствием. Собственно, дело уже закончено, осталось только провести очную ставку. Но тогда, учитывая ваши предыдущие дела, вы сядете на максимальный срок строгого режима. А учитывая социальную обстановку в регионе можете и «вышку» схлопотать.

- Разрешите день-другой помозговать. Может чего и вспомню. Ну, хоть до завтра.

- Хорошо. Идите. Думайте. Конвой! Уведите.

В большой тревоге Махиня вернулся на гауптвахту. Он еле-еле дождался вечерней прогулки. Выводили их два матроса из состава караула, понятия не имеющие, как надо обращаться с людьми типа Махини и Болдыря, и не знающие, что от них можно ожидать. В нарушение инструкции, вывели обоих подследственных, на положенную им ежедневную прогулку, одновременно, во внутренний двор гауптвахты.

Смеркалось. С пролива подул острый, холодный ветерок. Часовой на вышке, рассудил, что два караульных с оружием во дворе эквивалентны одному на вышке. Опасаясь за судьбу ужина, он покинул свой пост, не дожидаясь смены. Караульные матросы, найдя недоступный для ветерка закуток, спокойно курили, не обращая внимания на подследственных, которым общаться между собой, согласно мудрой инструкции, строго запрещено.

- Болт, - высоченный Махиня пригнулся к уху маленького Болдыря, - похоже, нам дец! Следак сказал, приняли Мануху и таранят сюда. Он уже чистяк подписал. Осталось только очную ставку провести.

- Это хана! – ответил Болдырь, - может и вышак обломиться. Групповуха, мочилово и прошлое – в совокупе – вышак. Надо когти рвать.

- Ты, - предложил Махиня, - салабонов отвлеки. Попроси закурить. А я их вырублю. Как нефиг делать.

Болдырь, и так своей жалкой и хилой фигурой не внушал опасений еще сильнее скукожился и, прихрамывая, поковылял к выводным:

- Корефан, - заныл он возле одного из матросов, - оставь подымить. Совсем худо мне. Уже две недели тут держат. Все кончилось, а курить охота.

- На! Держи, бедолага, - добродушный матрос протянул пачку сигарет.

- За что вы тут? – поинтересовался другой.

- Да, ни за что. Начистили рыло борзому, гы-гы, а он в отруб и в санчасть, - маленький солдат, не спешил отдавать пачку доброхоту и медленно, как бы переминаясь с ноги на ногу, отступил на пару шагов к середине двора.

Два любопытных дурачка последовали за ним, выходя из закутка. Интересуясь подробностями, они потеряли остатки бдительности, чем и воспользовался Шток. Подкравшись сзади, он нанес сокрушительный удар огромным кулаком по затылку доброму матросу, поделившемуся сигаретами. Левой рукой он сдернул с плеча, падающего на землю, автомат, ловко перевернул его в воздухе и ударом приклада в висок сбил с ног второго караульного.

Два негодяя обшарили карманы лежащих без движения матросов, сняли с них бушлаты, забрали подсумки с патронами, напялили на свои стриженые головы черные бескозырки и подошли к никем не охраняемому забору. Махиня, прислонившись к забору спиной и сложив ладони лодочкой, перебросил Болдыря через трех метровый забор, который комендант так и не удосужился украсить четырьмя рядами колючей проволоки. Потом перебросил автоматы, разбежался и в два быстрых и мощных движения перепрыгнул через забор.

Было уже совсем темно, когда они, прячась в тени домов и редких деревьев, добрались до железнодорожной станции. В северном направлении медленно двигался пустой товарный поезд. Выгрузив в порту лес, вагоны катились за новой порцией бревен.

Беглецы запрыгнули, на пустую платформу, и залегли в тени ее низких бортов. Затем перебрались в ближайший полувагон.

- Вот так потихоньку доберемся до Комсомольска. А там тайгой на запад. В большом городе легко затеряться. А с этими друзьями, - Болдырь похлопал по стволу автомата, - не пропадем.

Двигаясь медленно, с рывками и остановками порожняк двигался на север. На первой большой станции состав снова остановился. Бандиты притихли и прислушались. Рядом с путями обходчик беседовал с вохровцем.*

- Семеныч, там по линейной обьявили: два бандюгана сбежали.

- Когда?

- Часа два-три назад. На разъезде уже предупреждены и все вагоны прочешут. Но, я думаю, что зря это. Их надо в тайге ловить, быстрее всего тайгой в сторону Хабаровска подались. Они все туда бегут. По железке опасно, тут и мы, и менты, и погранцы. В пять минут сцапаем. В Ландышах - погранотряд. Там все вагоны старательно перетряхивают.

- Слышь, а вдруг они здесь, в этом составе?

- Вряд ли. И не наше это дело. Они вооружены. Два автомата. Мне лишняя дырка в башке – ни к чему. Да и тебе, думаю,тоже.

- Если и появятся, - Семеныч похлопал себя по кобуре, я не промахнусь, ты же знаешь, как я из нагана стреляю. Первое место на соревнованиях Камчатской флотилии. Правда, это было давно, когда срочную в конвойке служил.

Раздался гудок отправляющегося поезда, и состав в облаке пыли, со скрипом и лязгом тронулся.

- Дальше этим поездом не поедем, - Болдырь старался казаться спокойным, - придется пересаживаться на одиннадцатый номер, не дожидаясь станции пересадки.

Когда фонари и прожекторы станции скрылись за поворотом, преступники, напряженно вглядываясь в темноту, пользуясь медленным ходом товарняка, спрыгнули на невысокий откос. Параллельно железнодорожному полотну тянулась улучшенная грунтовая дорога.

- Если топать вдоль нее, - показал рукой вперед Болдырь, - скоро будет поворот вправо. Потом, еще через пять километров, рыбацкий поселок. Там можно стыбздить лодку, если повезет, с веслами, а если круто повезет, то и моторку. Переправимся на другой берег и заляжем в протоках.

- И откуда ты все это знаешь?

- Как-то нас из зоны сюда на пахоту возили. Вот эту дорогу мастырили. Выходит для себя. Гы-гы!

- Ну, а дальше что?

- Дальше! Догребем протоками до пирса. Одно только скачковое место есть, километра два против фарватера у всех на виду надо будет пройти. Только народу тут немного, редко кого встретишь. Всего кил десять. Но в протоках течения почти нет, так что - выгребем. А на пирсе полно лодок и стережет их древний дед. Выберем моторку получше, бензина побольше. Дальше вверх по Тумнину, до Мули, а Мули так петляет, что хрен нас кто найдет. Впереди лето. Переплывем Амур, а там тайгой, на запад. Хорошо бы телка с собой взять.

- Зачем! С коровой нас в пять минут сцапают.

- Тундра! Ты знаешь, как с Колымы бегут? Пахан, по пьяни рассказывал. Двое деловых, сманивают молодого в бега. Идут через тайгу. Если харчей хватит – его счастье. Нет, в трудный момент его на чифан пускают.

- Ты, чо? Жрут?

- Припрет – отца родного зачифанишь. А ну, тихо! Тут хата путевого обходчика близко. Зайдем, подхарчимся. Жрать охота!

В домике обходчика была одна пожилая женщина. Болдырь приказал Петру молчать и сам, как мог вежливо, поговорил с ней. Сказал, что сбежали из зоны зэки, а их двоих послали в засаде караулить. А идут они, он показал рукой в ту сторону, откуда только пришли. Начальники совсем оборзели, послали их, без ужина, зэков ловить, а сами дома сидят и за обе щеки лопают.

Женщина пожалела молодых голодных парней. Поверила она им или нет – неважно. Два автомата - неплохой аргумент. Наложила в миски картошки, налила борща, дала по куску копченой семы и вскипятила чай.

К трем часам ночи они вошли в рыбачий поселок. Опытный Болдырь повел подельника прямо к сельскому магазину. С первого взгляда стало ясно, если сигнализация и работала когда-то, это было очень давно. Из земли перед порогом магазинчика они выдернули скобу для чистки обуви. Махиня, с ее помощью, вывернул засов запирающий дверь.

Тащить тяжелую сумку с провизией, водкой и сигаретами было нелегко. По спинам били автоматы, но бандиты даже всхрапывали и повизгивали от восторга – теперь голодная смерть им не грозила. Впереди маячило световое пятно – лампа освещающая берег с замкнутыми на замки лодками. На борту одной из них они заметили тонкий девичий силуэт. Внучке сторожа не спалось, или за деда подежурить согласилась. И ни одной живой души вокруг. Даже собаки не гавкали. Болдырь ткнул локтем в бок приятеля.

- А вот и телок, даже еще лучше – целая телка. Гы-гы!

* Вохровцы – представители вооруженной военизированной охраны

Александр Шипицын (с)

Продолжение следует
 
Два звонка для Ивана Дашкова (14) продолжение

14. Паша по мелочи


Когда Татьяна захлопнула перед Пашиным носом дверь, он ничего не понял, а позвонить еще раз постеснялся. В недоумении стоял он на лестничной площадке, обескуражено глядя на шампанское в одной руке и на пыльные пирожные в другой. Повернувшись, уныло побрел в офицерское общежитие. Там этим дарам всегда найдется применение.

Он постучал в дверь к своему штурману. Тот, увидев шампанское и пирожные в Пашиных руках, радостно закричал:

- Ой, щось у лиси сдохнэ! Паша, уж здоров ли ты? Что это за оргия?

- Да, так… Что-то захотелось.

И максимально экономя слова, он рассказал о странном поведении Татьяны.

- И что она хотела этим сказать? – завершил он свое печальное повествование.

- А! Не бери в голову. Это она так дурачиться. Уже всем известно, что она глаз на Ивана Дашкова положила. Он уже из-за нее со Славкой Лихштралем дрался. Так что, давай, открывай шампанское и выбрось Таньку из головы. Не по тебе ягодка. Да мало ли у нас красивых девок?!

Но Паша выбросить Татьяну из головы не смог. Каждый день засыпая, он видел ее безразличные, но прекрасные глаза, глядящие сквозь него, как через пустое место. Там же во снах он видел ее стройную и гибкую фигурку, танцующую входящий в моду рэп. Вот она подходит к нему берет за руку и тащит на средину круга танцующих, а он, стесняющийся и неловкий идет за ней. В центре зала она требует, чтобы он закрыл глаза, и она его поцелует. Он закрывает глаза, чувствует, как она прижимается к нему, и страстно целует. Но когда он во сне глаза открывает, оказывается, что целовал он официантку из летной столовой Галчонка-гренадера, что выше его на целую голову, а уж в обхвате и рук не хватит. Такие сны измучили его.

Правда, все эти любовные переживания не смогли отвлечь его от главной цели, которую он себе поставил. Он уже собрал две трети суммы, необходимой для покупки «Москвича», а служить ему оставалось уже меньше года. Он зачастил на три аэродромные свалки. И часто его унылую фигуру можно было увидеть бродящей между куч искореженного металла и списанных самолетных блоков. Иногда его спрашивали, что он там ищет? Он или отмалчивался, или говорил, что ему нужны радиодетали для сборки очередного магнитофона.

Но Паша лукавил. За последние три месяца, он не собрал и не реализовал ни одного магнитофона. Зато успел отправить из разных почтовых отделений ближайших городков и поселков уже шесть посылок весом около десяти килограмм каждая. Никого это особенно не удивляло, так как многие отправляли посылки с копченой семой или соленой кетой на запад. И Пашины посылки пахли рыбой. Но если бы дотошный исследователь смог вникнуть в их содержимое то под куском красной рыбы он мог обнаружить плотно утрамбованные обломки транзисторов с желтыми донышками, а иногда и с желтыми крышечками. Среди них полированным золотом сверкали разобранные штепсельные разъемы и разноцветные, как карамель «подушечка», керамические конденсаторы.

Паша сильно рисковал. Как-то один техник-рэсосник*, из тех, кто обслуживает радиоэлектронное оборудование самолета, набрал на такой же свалке кучу радиоламп, выброшенных за ненадобностью лет десять назад, но каждая из которых содержала золотой электрод весом почти один грамм. Всего он набрал таких ламп на сто пятьдесят грамм чистого технического золота или, если быть более точным, на три года общего режима без конфискации имущества. Он попытался реализовать это сокровище в Москве через цыган. А они, как известно, состоят в большой дружбе с московской милицией. Учитывая его чистосердечное раскаяние, ему дали только три года общего, а могли и семь с конфискацией. Но Паша умен и никогда не станет связываться с ненадежными цыганами.

Умельцы уже давно наладили добычу золота из списанных авиационных радиодеталей, а керамические конденсаторы содержали в себе платину в количестве позволяющем организовать ее промышленное извлечение. Его не интересовало, куда уходило добытое золото. Он довольствовался своей долей. Хотя слышал, что из золота отливают точные копии шоколадных плиток, с пустотами, чтобы вес не слишком выдавал. Их упаковывали в фольгу и укладывали в пачку к настоящим шоколадным плиткам. Этот «шоколад» возили в Стамбул и там, на Гранд Пазар сдавали в ювелирном ряду. С платиной было сложнее, так как она производилась в виде порошка. Но вскоре умная голова придумала подмешивать платиновый порошок в банки с растворимым кофе.

Два года службы в морской авиации не были потрачены зря. Практически ничего не делая, а занимаясь своим хобби, ему удалось скопить изрядную сумму. Авиация его кормила, одевала, давала крышу над головой за сущие копейки и позволяла ездить бесплатно в отпуск. И все это за то, чтобы он мотал свои трансформаторы для магнитофонов не на земле в своей комнате, а сидя три-четыре часа в неделю на своем рабочем месте в самолете. Отправляемые один-два раза в месяц посылки и накопленные на сберкнижке деньги не только позволили купить вожделенный «Москвич», но и обрести необходимые оборотные средства, нужные для начала торговых операций. Но первые операции и не требовали таких уж неподъемных сумм.

Как-то очередному командиру надоело его возить в виде балласта, и этот командир приказал штурману загрузить Павла штурманской работой. Штурман поручил ему рассчитать выход на цель по времени. Задача для курсанта второго курса. Требует только терпения и внимания. Так он им так рассчитал этот выход, что если бы штурман вовремя не спохватился, экипаж бы от полетов недели на две отстранили, а штурмана и с должности попросить моги. Больше его никогда и ничем от трансформаторов не отвлекали. А летать, оно ничего, не страшно. Все мы под Богом ходим. Можно и на улице, в столице, головой кирпич с пятого этажа принять, или сосулька по весеннему времени с крыши на тебя съедет. Да мало ли что.

Один только раз сильно он перепугался. Когда его к Ивану Дашкову, летчику из другой эскадрильи всего на один полет впихнули. А тот, гад, топливо над проливом развеял и при заходе на посадку у них двигатели остановились. Павел, когда это понял, оцепенел весь. Вот она - смертынька, пришла. Какие аккумуляторы? Какая сверхаварийка? Он сидел мокрый от страха, как жаба под дождем и пытался «Отче наш» вспомнить. Но сели. Побило, правда, об прицельную станцию головой, но не насмерть же. Из самолета, когда выскочил, по земле от радости катался, что жив. А этот идиот, командир, Иван Дашков, схватил его тогда за жилет и поднял над головой, а росту у него будь здоров, и чуть об землю не навернул. Хорошо, что штурман вмешался. Богу они все за него, Павла, молиться должны. Если бы он тогда аккумуляторы включил не нашли бы они эту площадку – поле кукурузное. Так его же тогда и обвинили. Чуть ли не он виновник всего. Он что ли это топливо на базаре продал? Правда, есть тут его вина, есть. Но о ней почему-то и не вспомнили. Это ж в его функции входило – сидеть под блистером и за местом в боевом порядке следить. А когда ж тогда трансформаторы мотать? Формально штурман за место в боевом порядке отвечает, и он был обязан каждые пять-десять минут его Павла спрашивать:

- Видишь самолет ведущего или нет?

А раз не спрашивал, значит, знал, где они находятся. Вот штурмана в виновные и определили.

И проводили на гражданку как-то странно. Ни построения, ни речей, ни знамени для поцелуя, ни банкета. А так; был сегодня Паша в строю, а на другой день, как и не был в нем никогда. Ну и ладно. Вы ребята, как в песне поется, служите, а мы вас подождем.

После службы в морской авиации Паша не стал долго отдыхать. Обстановка в стране для деловых людей менялась явно к лучшему, и терять время было непозволительно. Он купил и обкатал вожделенный ижевский «Москвич-412». На нем они с братом направились в Ленинград к родственнице. Дорога заняла больше двух суток. Ночевали в Вологде. Приехав в Питер и набираясь опыта, прокатились пару раз до Выборга и выяснили, как можно получить туристическую визу в Финляндию. Оказалось не так уж сложно, а «подмазав», бюрократическую машину, где следует, вскоре оказались в буржуазном раю.

Они не стали ехать в Хельсинки и любоваться многочисленными финскими достопримечательностями. Известно, в столицах товары всегда дороже,
а то, что запрещено, водка, например, даже дешевле, потому что много привозят. Вместо финской столицы они подъехали в небольшой, тысяч на пятьдесят жителей приграничный городок с труднопроизносимым для русского языка названием Лаппеенранта. Они готовились долго искать покупателя на четыре бутылки водки, что разрешалось по закону провозить с собой в Финляндию, но на первой же заправке им предложили за водку такую сумму, что у них не хватило духу торговаться. Да с финнами, как они впоследствии узнали, не сильно-то и поторгуешься. Они знали твердую цену и ни на одну марку больше не давали.

Зайдя с выручкой в ближайший магазин, торгующий радиотоварами, Паша ахнул. На деньги, что они выручили за водку, можно было купить пять аудиоплееров, или один видиомагнитофон и один аудиоплеер, правда, с самыми скромными характеристиками. Но Паша-то знал, что плеер в комиссионных магазинах Советского Союза стоил около пятисот рублей, а за видак давали астрономическую сумму – пять, а то и шесть тысяч. Подъем был не просто большой, он был многократный. Зарплата рядового инженера в Ленинграде составляла 150, максимум 200 рублей, со всеми премиальными и прочими доплатами. Даже в Сыктывкаре, чтобы купить такой видиомагнитофон, надо было год работать и всю зарплату откладывать. Но в Ленинграде водились богатые люди и они готовы покупать для своих детишек такие дорогие приборы в комиссионных магазинах по месту жительства, не высовываясь с этими туристическими поездками, за которыми бдительно следили соответствующие органы и конкретные парни..

А если отъехать чуть дальше, в ту же Вологду то там можно было сбыть этот товар еще дороже. В эпоху тотального дефицита тяжелый мотоцикл, типа Урал, в магазине, где его можно было купить только по очереди, на которую записывали неизвестно кто, неизвестно где и неизвестно когда, стоил две тысячи. В то время, как на авторынке, существующем в основном в виде газетных объявлений, за него давали семь с половиной тысяч, но могли и обменять на видеомагнитофон.

Грех было не воспользоваться таким счастливым обстоятельством. И Паша с братом курсировали между Выборгом и Лаппеенрантой, как два спаниеля, прочесывающих невысокую траву. Чтобы не привлекать внимания, они пользовались тремя пунктами перехода, каждый из которых они проезжали туда и обратно не чаще одного раза в неделю. И, тем не менее, они привлекли к себе внимание и как раз именно тех, чье внимание было наименее желательно.

Как-то возвращаясь в Ленинград, их на пустынной дороге остановил сотрудник ГАИ. Он не предъявил никаких претензий и даже не представился. Он просто остановил «Москвич» и отошел в сторонку, а из его патрульной машины вышли два парня и направились прямо к Паше.

- Как улов, пацаны? – поинтересовались подходящие.

- А мы не с рыбалки едем, - ответил Пашин брат.

- И это мы знаем. – И, вдруг, резко и грубо заявил, - Делиться надо, крысы!

- Чччем делиться? – голос у Павла стал тоненький и дрожащий.

- Ты думаешь, если на тебя не смотрят, значит, тебя не видят? – рассмеялся второй подошедший. – Мы уж давно ждем, когда раскошелитесь. На первый раз забираем все, что вы из Суоми везете. И если в следующий раз вы сами не занесете тридцать процентов от прибыли, можете и голов лишиться.

Дрожащими руками Паша открыл багажник. Парни перерыли все там лежащее. Выбрали, лежащие в красивых коробках видаки с плеерами и перенесли их в гаишную машину.

- Витек, объясни парням, где нас искать и пусть катят себе прежним курсом. Об умении держать язык за зубами уж и не говорю. Можем вырезать быстро, глубоко, но болезненно. Пока, делавары!

Паша не прекратил поездок. Два раза он заносил по указанному адресу суммы, составляющие ровно треть от полученной прибыли. О том чтобы дать меньше, ему и в голову не приходило. Рэкетиры на явочной квартире вели себя безобразно нагло и после второго визита к ним братья решили этот бизнес закрыть.

Заработать можно было и проще, без особого риска и страха. Прямо в Москве, на одном из многочисленных рынков покупались тогда широко рекламируемые батончики, типа «Марс», «Сникерс» и прочие. Эти батончики они, поездом отвозили в Украину и там, чаще всего в Харькове оптом сдавали. Четыре набитые коробками с батончиками и жвачкой клетчатые сумки приносили в три дня пятьсот долларов. Пять «штук» в месяц – неплохая зарплата, но больше двух-трех месяцев мало кто выдерживал, а Паша мечтал о большом деле, приносящем сотни тысяч долларов или даже миллионы. И чтобы без ущерба для здоровья.

Позвонил ему товарищ по институту из Донецка. Сообщил, что сможет поставлять «Старокиевскую водку» в бутылях по кило восемьсот. И по цене всего в два раза выше магазинной, где эту водку не только не видели, но даже не знали, что такая бывает. Паша съездил поездом в Донецк. Обратно до Москвы, он ехал один в купе, которое выкупил полностью для себя. Все пространство купе было занято коробками, в каждой из которой находилось по четыре пузатых, со стеклянной ручкой бутылей. За каждую из них финны дадут по видеомагнитофону, а если перемножить дельту между ценой бутылки и ценой видеоплейера на количество пузырей ехавших с Пашей в купе, получалась такая сумма, что он только глазки от удовольствия щурил.

Дальнейшую поставку «Старокиевской» он решил осуществлять самолетами Аэрофлота. Из каждых десяти ящиков погруженных на рейс Донецк-Ленинград, один ящик оставался пилотам, один ящик зарабатывали гонцы, что ездили в Финляндию. Зато вся прибыль от оставшихся восьми коробок, текла прямо к Паше в карман.

техник-рэсосник*, - техник авиационный по ремонту и эксплуатации радио-электронных приборов и систем.

Александр Шипицын (с)

Продолжение следует
 
Вам необходимо войти или зарегистрироваться, чтобы здесь отвечать.
Меню
Вход
Регистрация