Seagull_JL
Тролль - прогрессор
сопли в шоколаде
Рейс 595
Мавр
Старожил
Dimitri, По какой причине удалили свой отчёт?
Duzer
Местный
+1 очень хочется прочитать отчет, про который такие отзывы. А отчета нет
весмол
Местный
Не круто ли сказано?
e320
Старожил
Мотаро....
Seagull_JL
Тролль - прогрессор
Тогда гламурно до рвоты.
Dimitri
Местный
Буду ссылочки подсвечивать, если можно.
Вот парочка, но там почти без фото, к сожалению: Москва-Париж-Богота, Москва-Мадрид-Кито
Ну и так, еще кое-что: Летающие легенды - Ту-134
Вот парочка, но там почти без фото, к сожалению: Москва-Париж-Богота, Москва-Мадрид-Кито
Ну и так, еще кое-что: Летающие легенды - Ту-134
Последнее редактирование:
Seagull_JL
Тролль - прогрессор
Про полёты надо писать как-то так:
"... самолёт вдруг резко тряхнуло, горячий кофе залил руки и юбку стюардессы. "Да что за ... в рот!" - в чувствах выругалась она на пол-салона прокуренным голосом.
Сидевшая недалеко девочка в наушниках недовольно покосилась на эту реплику. Стюардесса взгляд заметила и сразу перешла в атаку: "Девушка, вам же было сказано - в полёте запрещается пользоваться электронными приборами. Выключите плеер немедленно!" Та недовольно поморщилась, сумрачно взглянула в ответ, но выключателем щёлкнула.
Красно-коричневые разводы на оранжевой ткани тяжело парили, смешиваясь с миазмами из плохо убранного туалета. Самолёт продолжал пожирать топливо и пространство..."
Вот это соцреализм, вот это я понимаю!
"... самолёт вдруг резко тряхнуло, горячий кофе залил руки и юбку стюардессы. "Да что за ... в рот!" - в чувствах выругалась она на пол-салона прокуренным голосом.
Сидевшая недалеко девочка в наушниках недовольно покосилась на эту реплику. Стюардесса взгляд заметила и сразу перешла в атаку: "Девушка, вам же было сказано - в полёте запрещается пользоваться электронными приборами. Выключите плеер немедленно!" Та недовольно поморщилась, сумрачно взглянула в ответ, но выключателем щёлкнула.
Красно-коричневые разводы на оранжевой ткани тяжело парили, смешиваясь с миазмами из плохо убранного туалета. Самолёт продолжал пожирать топливо и пространство..."
Вот это соцреализм, вот это я понимаю!
Последнее редактирование:
Dimitri
Местный
Dimitri
Местный
Dimitri
Местный
Dimitri
Местный
Самый опасный аэропорт мира - http://skorobutov.wordpress.com/2012/11/02/самый-опасный-аэропорт-в-мире/
В прошлом году посетили с коллегами очень даже интересную страну – Королевство Бутан. Кто-то, наверное, и не знает о его существовании. Потому, пару строк черкану. Государство это расположено в Гималаях, между Индией и Китаем. Является конституционной монархией. Конечно же, вся власть там принадлежит народу, но управляет народом, конечно же, король. Вот его подданные как-то собрались, покалякали и решили пригласить нас в гости, чтобы мы, первая официальная делегация из России, поведали вам об этом чудесном чуде – крохотном Бутане. О его удивительной природе, самобытной изолированной культуре, уникальных традициях, удивительном социальном устройстве.
Собственно, главная забота властей – сделать сограждан счастливыми. Этим занимается особое Министерство счастья. Его сотрудники денно и нощно повышают уровень жизни и улучшают её качество. Все изменения меряют особыми мерами, главная из которых – валовое национальное счастье, известное в нашем мире как валовой национальный продукт...
Бутан вообще настолько уникальный, что требует многих отдельных постов. Поэтому, для начала, коротко расскажу об одной из главных достопримечательностей – легендарном аэропорте Паро. Его давно и заслуженно называют самым опасным аэропортом мира. Но только через эти воздушные ворота и можно попасть в Бутан. Или, как называют его местные, Друк Юл – Страна Громового Дракона...
В прошлом году посетили с коллегами очень даже интересную страну – Королевство Бутан. Кто-то, наверное, и не знает о его существовании. Потому, пару строк черкану. Государство это расположено в Гималаях, между Индией и Китаем. Является конституционной монархией. Конечно же, вся власть там принадлежит народу, но управляет народом, конечно же, король. Вот его подданные как-то собрались, покалякали и решили пригласить нас в гости, чтобы мы, первая официальная делегация из России, поведали вам об этом чудесном чуде – крохотном Бутане. О его удивительной природе, самобытной изолированной культуре, уникальных традициях, удивительном социальном устройстве.
Собственно, главная забота властей – сделать сограждан счастливыми. Этим занимается особое Министерство счастья. Его сотрудники денно и нощно повышают уровень жизни и улучшают её качество. Все изменения меряют особыми мерами, главная из которых – валовое национальное счастье, известное в нашем мире как валовой национальный продукт...
Бутан вообще настолько уникальный, что требует многих отдельных постов. Поэтому, для начала, коротко расскажу об одной из главных достопримечательностей – легендарном аэропорте Паро. Его давно и заслуженно называют самым опасным аэропортом мира. Но только через эти воздушные ворота и можно попасть в Бутан. Или, как называют его местные, Друк Юл – Страна Громового Дракона...
Последнее редактирование:
Tanita
Старожил
Dimitri, замечательно пишете. Спасибо.
Dimitri
Местный
Не в тему заметок, конечно, но так, начал кое-что писать с прицелом на серьезное что-то. Не знаю, что получится, но замысел есть. Буду рад замечаниям по содержанию, стилю и т.д. Сюжет примитивный - судьба стюардессы: из провинции в столицу, с земли в небо, с неба на землю через авиакатастрофу...
***
Глава I. Экзамен.
28 июня 1985, г. Красноярск
Леночка всё шла и шла, всё плакала и плакала. Шла долго, плакала тихо, слёзы смывал летний дождик, нежно ласкавший её лицо. Плыла корабликом по красноярским улицам, малым и большим. И плохо ей было, и стыдно, и себя жалко, и мокрая вся. У витрины остановилась и глянула в огромное зеркальное стекло: А это ещё кто? Слипшиеся сосули, тушь черными струями по щекам, сопли, рваный рукав… Это она? Это она стюардесса?!...
Выпускница иняза – красный диплом! – два языка, кругозор широты необъятной, сама красоты редкой и стройности необыкновенной, уже три года как заботливая мама, три с половиной – верная жена. По всем признакам – и кто бы спорил! – стюардесса. Земной экзамен жизни сдала, воздушный – провалила…
Так не готовилась, наверное? Ещё как готовились! Ночами не спала, слепила свои синие очи, мужа на край кровати отодвигала – Вова, не мешай! – чтоб справочники и карты географические не уронил. Читала, учила, запоминала, где да что да как устроено: и тебе фюзеляж, и шасси, и оперение хвостовое. Как в летчицы готовилась. Ну, вот зачем ей это, спрашивается? А чтобы знать! Ведь знает терапевт устройство человека, где там и что соединяется, куда откуда вытекает, а не хирург и внутрь не лезет. Так и она: самолет живым считала, птицей… И даже диплом свой институтский сдала досрочно, чтобы успеть в училище. Не в академию-консерваторию и не в школу партийную. В училище. Зато какое! Красноярское авиационное! Почти краснознаменное. Одно из трех во всем Союзе, где этих самых стюардесс готовят. Одно из трех!...
Расстроенная и мокрая, забылась она и потерялась в родном городе: знакомый с детства проспект Мира ей казался чужим, сталинские дома-дворцы – песчаными замками, тревожно шепчущиеся тополя на главной красноярской улице пугали и страшили, а каменный Ленин, вросший по колено в гранит, казалось вот-вот развернется, увидит её, ткнет пальцем и пристыдит картаво: Товагищи! Она пговалила экзамен!...
А это еще что? Леночка вдруг очнулась. Вот это адрес! Хороший адрес: Мира, 112. Управление гражданской авиации и рядом – кассы «Аэрофлота». Два в одном. Красный гранит, греческие колонны. Так это что же, вот в эти окна она разглядывала себя сквозь дождь и слезы? Какая злая ирония! Какая горькая насмешка судьбы! Лучше бы в овощной магазин смотрелась. Беззвучно запричитала, зашевелила трясущимися губами: Еще сегодня, еще час назад могла ведь поступить! Могла ведь? Могла ведь… Жалость к себе была в этом могла ведь, и непонимание, и удивление, и обида на обидчицу – председателя комиссии – тоже была, и никуда не девалась…
***
Алла Антонова – снежная королева – и в свои сорок пять обжигала холодной красотой. У мужчин текли слюни, у женщин – слезы. Живая легенда Аэрофлота. В 70-х прославилась на всю страну - красноярская стюардесса, единственная выжившая в той страшной катастрофе Ил-18. О ней писали даже за рубежом: Леночка самолично читала в Paris Match и l’Humanité. И восхищалась ею, и себя видела на её месте, и чтоб уж совсем не отличить даже стриглась под Антонову – каре с челкой… А она?
Весь экзамен она все куда-то смотрела вдаль, все что-то искала рассеянным взглядом, казалось, что и не слушала молодую красавицу. Да сколько их тут таких перед ней сидело! И всем дай полетать, и всех пусти в небо. Аэрофлот! Аэрофлот!... Дуры! Сидели бы на земле, стерегли бы мужей, рожали бы детей – все больше пользы. И эта туда же!…
- Кто председатель болгарской Компартии? – тихо и грустно спросила Антонова, глядя в окно.
Леночке показалось, что она не расслышала. Или расслышала, но не то. Или то, но что именно – не запомнила. Припомнить? Или переспросить? Или припомнить? При- или пере-? Или при-? Жи-ши пиши с буквой «и»… И зависла в ментальной невесомости.
- Что же, Вы? Так отвечали, а элементарного не знаете. И как же будете летать с таким пробелом в знаниях? – отстраненно вещала Антонова, тихо и равнодушно, усыпляла и гипнтозировала. Она вообще всегда так говорила, ровно и спокойно. Да и зачем надрываться? Всё равно её не слушают, а рассматривают. И женщины, и мужчины. Да и голос она потеряла: разрыв связок, нервный спазм - кричала, спасая пассажиров. Одна из экипажа выжила. Одна из 85 человек на борту…
Леночку как ударил кто. Вот тебе и здрасьте! Как же без этого летать? Может, упустила чего? Может, без компартии этой болгарской и нельзя? Без нашей-то уж точно нельзя… От умственного напряжения она поплыла, заскользила, начала падать в бездонные ямы и улетела черт знает куда. И оттуда, со дна морского, из пещер подземных пискнула тоненько, еле слышно, мышка-норушка:
- Не знаююююуууу…
И закапала мелко-мелко, грибным дождиком, оросила себя глупостью, заулыбалась дурочкой. Прямо перед ней! Перед её Антоновой! Все так же глядя в окно, Алла Ивановна вдохнула и выдохнула:
- В небе – не на земле, девушка. Там не плачут. Здесь плачут. Прием через год. Приходите…
Комиссия – глаза в стол. И англичанка – Ирина Эгоновна. И француженка. И географичка. Ведь ясно же – валит Алла девчонку! И что? И ничего! Авторитет. Легенда. Ей лучше знать. И только Рая Гасич – начальница красноярской Службы проводников – грустно улыбнулась: приглянулась ей эта умница-плакса.
А Леночку будто пнул кто: соскочила, с грохотом уронив стул, об него же запнулась, дернула дверь – рукав по шву порвался. И в коридор – шасть! И пулей на улицу – шасть! Как ошпаренная…
- Ленка! Ленка! Куда ты? Постой! – окликнула подружка Наташка. – А зонт? Зонт!
Минут через пять выскочила Гасич. Красная как из бани. Обронила туфлю, споткнулась, замешкалась, нагнала Наташку в коридоре и гаркнула охрипшим от ругани с Антоновой голосом:
- Где Ласточкина? Где?!
И гаркнула так, что можно подумать, это она, Наташка Сорокина, с ветки на ветку порхающая, подружку завалила, пинка навернула и прогнала. Зонтом-тростью ткнула на дверь: там, Ласточкина, там, бежит со взлетным ускорением, улетит – не поймаете. Рая кинулась за беглянкой.
Аэровокзальная улица, напоенная ароматами лип и акаций, цветущая и душистая, оказалась пустой. Может крикнуть? – подумала Гасич. И только приготовилась как жахнул гром. Пушкой в ухо. От испуга вышло у неё совсем не то, что хотелось бы. Крякнула Рая Гасич, начальница Службы проводников. Стыдливо озираясь – вдруг слышал кто? – и прячась от первых капель, расстроенная и растрепанная вернулась:
- Эх, жаль твою Ласточкину! Такая толковая, такая красивая – готовая стюардесса, почти поступила, а разревелась… Она что, всегда так?
Наташка задумалась: всегда или не всегда? Пожалуй что и ни разу за пять лет совместной учёбы. Дружили они по-настоящему, проверенно, как только раз в жизни и бывает, но не было так, чтоб Ленка плакала. Могла обидеться, но слез никто и никогда не видел, если и были они, слезы эти…
- Она никогда так! – пыхнула Сорокина. – Ни разу! Что вы с ней сделали?
Гасич пожала плечами, всплеснула руками, развернулась и молча ушла: она-то уж точно ничего не сделала…
Вот как бывает: Экзюпери цитирует в оригинале, английский – второй родной после французского, Ан-24 от Ил-18 по гулу пропеллеров отличает, пульс 60, давление 120, и – до свидания! – кто там у нас в Болгарии?
А Наташка? Легкомысленная стрекоза, с курса на курс хвосты таскала, ночами спала, днями гуляла, чего-то и как-то учила, Париж – столица Лондона, за компанию пришла, и – здрасьте! – поздравляем, зачисляем!
Вот тебе, Ленка, а вот тебе, Наташка. Лучшие подружки. Ласточкина-Сорокина. Одна шла мимо да зацепилась, вторая висела да сорвалась.
Леночка стучала каблучками по тротуару. Подальше от училища, подальше от аэропорта – вот он, "Северный", в минуте хода, только ход у неё теперь в другую сторону. Хлюпала и шмыгала, плакать вслух никак не решалась – слушала голоса авиалайнеров, родных как рокот мужа и писк сынули. Они любили её и ждали: то из библиотеки – Леночка часами сидела в краевой, штудируя авиалитературу на доступных ей языках, то из аэропорта – 20 минут на троллейбусе и ты там – стояла у забора, встречала и провожала самолеты…
***
А что Антонова, легенда Аэрофлота? Из горящего самолета вытащила пять человек. Она жила, они умирали. Четыре пассажира и её подруга. Та самая. Единственная среди красноярских стюардесс. Так на руках у неё и затихла, расходуя себя на шепот прощания и прощения, харкая кровью на летную форму. А подруга – любовница мужа, красавца-летчика, пилота первого класса, молодого командира корабля. Об измене, как всегда и бывает, Алла узнала последней, перед тем рейсом – шепнули за спиной. А сама-то – наивная дура! – всё думала, что кажется: муж, подруга, рейсы, эстафеты. А Леночка, эта соплюха, просто копия той самой…
Всё так же глядя в окно, одна в пустой аудитории, ледяная богиня роняла хрустальные слезы. Она нашла то, что искала – своё прошлое, точку притяжения, оптический фокус. В такой же день, дождливый и летний, Антонова потеряла всё: веру, надежду, любовь. Подруга ещё три минуты дышала – была и не стало, муж поседел от горя и растерялся: то ли скорбеть о мертвой, то ли радоваться живой, на землю её списали у разбитого самолета – фюзеляж не успел остыть, сердце – уже давно открытая рана, жить не дает и нельзя умереть…
На общей могиле экипажа бывать не любила – там в черном зеркале гранита сияла та самая. Как живая. И простить пора, и забыть. А никак! Ноет и рвет, и нутро жжет. Больно, хоть ложись и умирай – так больно. А тут еще эта пришла в стюардессы.
Антонова налила треть стакана, подошла к окну, открыла, залпом выпила и втянула влажный летний воздух. Об этом тоже все знали и шептались: где хранит да что пьет, но понимали и прощали. И как тут не понять и не простить? Все друг у друга на виду. Земля и небо в одной точке. Летающие экипажи и приземленные службы. Мужчины и женщины. Счастливые браки и разбитые семьи. Радость и горе в равных пропорциях. Все хлебнули. И она – не исключение, но и не правило…
И ещё сто грамм, чтобы память-предательницу усыпить. И ещё пятьдесят… Сильно захмелев, глотая слезы вместе с водкой, Алла подумала: И кто за язык дернул с этой Болгарией? Ну кто?! Испортила девчонке жизнь… Или спасла?…
***
Глава I. Экзамен.
28 июня 1985, г. Красноярск
Леночка всё шла и шла, всё плакала и плакала. Шла долго, плакала тихо, слёзы смывал летний дождик, нежно ласкавший её лицо. Плыла корабликом по красноярским улицам, малым и большим. И плохо ей было, и стыдно, и себя жалко, и мокрая вся. У витрины остановилась и глянула в огромное зеркальное стекло: А это ещё кто? Слипшиеся сосули, тушь черными струями по щекам, сопли, рваный рукав… Это она? Это она стюардесса?!...
Выпускница иняза – красный диплом! – два языка, кругозор широты необъятной, сама красоты редкой и стройности необыкновенной, уже три года как заботливая мама, три с половиной – верная жена. По всем признакам – и кто бы спорил! – стюардесса. Земной экзамен жизни сдала, воздушный – провалила…
Так не готовилась, наверное? Ещё как готовились! Ночами не спала, слепила свои синие очи, мужа на край кровати отодвигала – Вова, не мешай! – чтоб справочники и карты географические не уронил. Читала, учила, запоминала, где да что да как устроено: и тебе фюзеляж, и шасси, и оперение хвостовое. Как в летчицы готовилась. Ну, вот зачем ей это, спрашивается? А чтобы знать! Ведь знает терапевт устройство человека, где там и что соединяется, куда откуда вытекает, а не хирург и внутрь не лезет. Так и она: самолет живым считала, птицей… И даже диплом свой институтский сдала досрочно, чтобы успеть в училище. Не в академию-консерваторию и не в школу партийную. В училище. Зато какое! Красноярское авиационное! Почти краснознаменное. Одно из трех во всем Союзе, где этих самых стюардесс готовят. Одно из трех!...
Расстроенная и мокрая, забылась она и потерялась в родном городе: знакомый с детства проспект Мира ей казался чужим, сталинские дома-дворцы – песчаными замками, тревожно шепчущиеся тополя на главной красноярской улице пугали и страшили, а каменный Ленин, вросший по колено в гранит, казалось вот-вот развернется, увидит её, ткнет пальцем и пристыдит картаво: Товагищи! Она пговалила экзамен!...
А это еще что? Леночка вдруг очнулась. Вот это адрес! Хороший адрес: Мира, 112. Управление гражданской авиации и рядом – кассы «Аэрофлота». Два в одном. Красный гранит, греческие колонны. Так это что же, вот в эти окна она разглядывала себя сквозь дождь и слезы? Какая злая ирония! Какая горькая насмешка судьбы! Лучше бы в овощной магазин смотрелась. Беззвучно запричитала, зашевелила трясущимися губами: Еще сегодня, еще час назад могла ведь поступить! Могла ведь? Могла ведь… Жалость к себе была в этом могла ведь, и непонимание, и удивление, и обида на обидчицу – председателя комиссии – тоже была, и никуда не девалась…
***
Алла Антонова – снежная королева – и в свои сорок пять обжигала холодной красотой. У мужчин текли слюни, у женщин – слезы. Живая легенда Аэрофлота. В 70-х прославилась на всю страну - красноярская стюардесса, единственная выжившая в той страшной катастрофе Ил-18. О ней писали даже за рубежом: Леночка самолично читала в Paris Match и l’Humanité. И восхищалась ею, и себя видела на её месте, и чтоб уж совсем не отличить даже стриглась под Антонову – каре с челкой… А она?
Весь экзамен она все куда-то смотрела вдаль, все что-то искала рассеянным взглядом, казалось, что и не слушала молодую красавицу. Да сколько их тут таких перед ней сидело! И всем дай полетать, и всех пусти в небо. Аэрофлот! Аэрофлот!... Дуры! Сидели бы на земле, стерегли бы мужей, рожали бы детей – все больше пользы. И эта туда же!…
- Кто председатель болгарской Компартии? – тихо и грустно спросила Антонова, глядя в окно.
Леночке показалось, что она не расслышала. Или расслышала, но не то. Или то, но что именно – не запомнила. Припомнить? Или переспросить? Или припомнить? При- или пере-? Или при-? Жи-ши пиши с буквой «и»… И зависла в ментальной невесомости.
- Что же, Вы? Так отвечали, а элементарного не знаете. И как же будете летать с таким пробелом в знаниях? – отстраненно вещала Антонова, тихо и равнодушно, усыпляла и гипнтозировала. Она вообще всегда так говорила, ровно и спокойно. Да и зачем надрываться? Всё равно её не слушают, а рассматривают. И женщины, и мужчины. Да и голос она потеряла: разрыв связок, нервный спазм - кричала, спасая пассажиров. Одна из экипажа выжила. Одна из 85 человек на борту…
Леночку как ударил кто. Вот тебе и здрасьте! Как же без этого летать? Может, упустила чего? Может, без компартии этой болгарской и нельзя? Без нашей-то уж точно нельзя… От умственного напряжения она поплыла, заскользила, начала падать в бездонные ямы и улетела черт знает куда. И оттуда, со дна морского, из пещер подземных пискнула тоненько, еле слышно, мышка-норушка:
- Не знаююююуууу…
И закапала мелко-мелко, грибным дождиком, оросила себя глупостью, заулыбалась дурочкой. Прямо перед ней! Перед её Антоновой! Все так же глядя в окно, Алла Ивановна вдохнула и выдохнула:
- В небе – не на земле, девушка. Там не плачут. Здесь плачут. Прием через год. Приходите…
Комиссия – глаза в стол. И англичанка – Ирина Эгоновна. И француженка. И географичка. Ведь ясно же – валит Алла девчонку! И что? И ничего! Авторитет. Легенда. Ей лучше знать. И только Рая Гасич – начальница красноярской Службы проводников – грустно улыбнулась: приглянулась ей эта умница-плакса.
А Леночку будто пнул кто: соскочила, с грохотом уронив стул, об него же запнулась, дернула дверь – рукав по шву порвался. И в коридор – шасть! И пулей на улицу – шасть! Как ошпаренная…
- Ленка! Ленка! Куда ты? Постой! – окликнула подружка Наташка. – А зонт? Зонт!
Минут через пять выскочила Гасич. Красная как из бани. Обронила туфлю, споткнулась, замешкалась, нагнала Наташку в коридоре и гаркнула охрипшим от ругани с Антоновой голосом:
- Где Ласточкина? Где?!
И гаркнула так, что можно подумать, это она, Наташка Сорокина, с ветки на ветку порхающая, подружку завалила, пинка навернула и прогнала. Зонтом-тростью ткнула на дверь: там, Ласточкина, там, бежит со взлетным ускорением, улетит – не поймаете. Рая кинулась за беглянкой.
Аэровокзальная улица, напоенная ароматами лип и акаций, цветущая и душистая, оказалась пустой. Может крикнуть? – подумала Гасич. И только приготовилась как жахнул гром. Пушкой в ухо. От испуга вышло у неё совсем не то, что хотелось бы. Крякнула Рая Гасич, начальница Службы проводников. Стыдливо озираясь – вдруг слышал кто? – и прячась от первых капель, расстроенная и растрепанная вернулась:
- Эх, жаль твою Ласточкину! Такая толковая, такая красивая – готовая стюардесса, почти поступила, а разревелась… Она что, всегда так?
Наташка задумалась: всегда или не всегда? Пожалуй что и ни разу за пять лет совместной учёбы. Дружили они по-настоящему, проверенно, как только раз в жизни и бывает, но не было так, чтоб Ленка плакала. Могла обидеться, но слез никто и никогда не видел, если и были они, слезы эти…
- Она никогда так! – пыхнула Сорокина. – Ни разу! Что вы с ней сделали?
Гасич пожала плечами, всплеснула руками, развернулась и молча ушла: она-то уж точно ничего не сделала…
Вот как бывает: Экзюпери цитирует в оригинале, английский – второй родной после французского, Ан-24 от Ил-18 по гулу пропеллеров отличает, пульс 60, давление 120, и – до свидания! – кто там у нас в Болгарии?
А Наташка? Легкомысленная стрекоза, с курса на курс хвосты таскала, ночами спала, днями гуляла, чего-то и как-то учила, Париж – столица Лондона, за компанию пришла, и – здрасьте! – поздравляем, зачисляем!
Вот тебе, Ленка, а вот тебе, Наташка. Лучшие подружки. Ласточкина-Сорокина. Одна шла мимо да зацепилась, вторая висела да сорвалась.
Леночка стучала каблучками по тротуару. Подальше от училища, подальше от аэропорта – вот он, "Северный", в минуте хода, только ход у неё теперь в другую сторону. Хлюпала и шмыгала, плакать вслух никак не решалась – слушала голоса авиалайнеров, родных как рокот мужа и писк сынули. Они любили её и ждали: то из библиотеки – Леночка часами сидела в краевой, штудируя авиалитературу на доступных ей языках, то из аэропорта – 20 минут на троллейбусе и ты там – стояла у забора, встречала и провожала самолеты…
***
А что Антонова, легенда Аэрофлота? Из горящего самолета вытащила пять человек. Она жила, они умирали. Четыре пассажира и её подруга. Та самая. Единственная среди красноярских стюардесс. Так на руках у неё и затихла, расходуя себя на шепот прощания и прощения, харкая кровью на летную форму. А подруга – любовница мужа, красавца-летчика, пилота первого класса, молодого командира корабля. Об измене, как всегда и бывает, Алла узнала последней, перед тем рейсом – шепнули за спиной. А сама-то – наивная дура! – всё думала, что кажется: муж, подруга, рейсы, эстафеты. А Леночка, эта соплюха, просто копия той самой…
Всё так же глядя в окно, одна в пустой аудитории, ледяная богиня роняла хрустальные слезы. Она нашла то, что искала – своё прошлое, точку притяжения, оптический фокус. В такой же день, дождливый и летний, Антонова потеряла всё: веру, надежду, любовь. Подруга ещё три минуты дышала – была и не стало, муж поседел от горя и растерялся: то ли скорбеть о мертвой, то ли радоваться живой, на землю её списали у разбитого самолета – фюзеляж не успел остыть, сердце – уже давно открытая рана, жить не дает и нельзя умереть…
На общей могиле экипажа бывать не любила – там в черном зеркале гранита сияла та самая. Как живая. И простить пора, и забыть. А никак! Ноет и рвет, и нутро жжет. Больно, хоть ложись и умирай – так больно. А тут еще эта пришла в стюардессы.
Антонова налила треть стакана, подошла к окну, открыла, залпом выпила и втянула влажный летний воздух. Об этом тоже все знали и шептались: где хранит да что пьет, но понимали и прощали. И как тут не понять и не простить? Все друг у друга на виду. Земля и небо в одной точке. Летающие экипажи и приземленные службы. Мужчины и женщины. Счастливые браки и разбитые семьи. Радость и горе в равных пропорциях. Все хлебнули. И она – не исключение, но и не правило…
И ещё сто грамм, чтобы память-предательницу усыпить. И ещё пятьдесят… Сильно захмелев, глотая слезы вместе с водкой, Алла подумала: И кто за язык дернул с этой Болгарией? Ну кто?! Испортила девчонке жизнь… Или спасла?…
Dimitri
Местный
Глава II. Катастрофа.
28 июня 1975, г. Красноярск
Местные, ко всему привыкшие, не замечали гул и вой над головой. И днем, и ночью, оглушая красноярцев и прижимая их к земле, летали самолеты. Даже невооруженным глазом можно было рассмотреть пассажиров, в иллюминаторы подглядывающих за горожанами.
Взрослые, прекрасно зная об этом – сами не раз летали и точно так же тыкали пальцем в знакомых – рассерженно смотрели вверх и грозили кулаками: Летают тут всякие! Дети – цветы жизни, сидя в песочницах как на клумбах, весело подскакивали и махали руками: Эй, вы, там, на борту! Старшие обманывали младших: щас нажмет стюардесса кнопку в туалете и свалится тебе г..но на голову…
Впрочем, таких случаев не было: самолет – не поезд, добро на дороге не роняет. Были другие. На городские кварталы, центральные и не очень, невидимой вуалью опускались выхлопные газы реактивных двигателей. Адская смесь продуктов горения авиатоплива – ядовитая взвесь из оксидов, диоксидов, парафинов и бензольных колец. И ещё сажа. Шлейфами. Чёрная и видимая. Хоть пальцем на лбу рисуй! Так и жили – не тужили. Так и дышали бензинами-керосинами. Зимой и летом – одним цветом.
Но газы эти, медленно и незаметно отравлявшие красноярцев, не были такой уж проблемой. Красивый, уютный, утопающий в зелени город лежал на урановых рудах как на перине, одурманенный химическими туманами, накрытый грязными кружевами промышленных выбросов. Такой город не испугаешь бензольными кольцами. Да и кто их видел, кольца эти? Вы видели? Нет? Значит и нет их!
Видели самолеты. Турбовинтовые и реактивные. И слышали их. Гудящие и ревущие. Многотонные лайнеры с полными баками авиакеросина. С людьми на борту, пассажирами и экипажами. Над миллионным городом, над самым его центром, проходила траектория взлета и посадки – почти видимая линия, прочерченная сизыми газами на белых облаках. Случись что – вторая Хиросима.
Этого втайне все и боялись. И обычные горожане, и городские власти. Первые тихо ворчали:
- Вот рухнет самолет на бошку Федирке – забегают, засуетятся!…
Вторые, они же первые, давно уже суетились и бегали. И сам Федирко. И по Генштабу СССР – площадку под аэропорт утверждали военные. Куда ни ткни вокруг Красноярска – везде секретные объекты. Куда ни плюнь – закрытые зоны.
И по Минфину – два года доказывали, что деньги нужны на благое дело. И по высоким кабинетам ходили, и по низким, и по всяким. Тринадцать проектов отклонила Москва. Тринадцать! И никаких объяснений. Как будто и не просил никто, не таскал бумаги, не обивал пороги: Аэропорт? Какой-такой аэропорт? Знать – не знаем, ведать – не ведаем…
Спасибо маршалу Толубко – главному ракетчику Советского Союза. Прилетел как-то с инспекцией в Красноярск, объекты свои проверить, пусковые установки проветрить, разложил на столе карту, щурился, целился и пальцем ткнул: Здесь! Здесь будет новый аэропорт! Здесь так здесь. Четырнадцатая по счету площадка оказалась в поселке Емельяново. 27 километров от города. Реки, болота, косогоры, овраги, буераки густым лесом заросшие. Строили пять лет. А потом и ещё двадцать пять. Хорошо ткнул маршал Толубко!...
***
Красноярск задыхался. Парило невозможно, как только здесь и бывает: жара, духота, влажность. Сияющий атласным синим блеском Енисей испарялся вместе с кислородом. Ни ветерка, ни дуновения. Хоть залазь в холодильник и сиди там! Местные, ко всему привыкшие – зимой минус 40, летом плюс 40 – пили квас и корвалол…
"Северный" задыхался. Аэропорт занимал самую высокую точку города – Караульную гору. Двести метров над уровнем моря. Господствующие ветра, воздушные массы. Но и здесь жарило как в духовке. Перрон плавился, полоса таяла: раскаленные шасси самолетов, как в пластилине, вязли в гудронных кляксах, щедро разбросанных по летному полю, сооруженному на бывшей городской окраине ещё в конце сороковых…
"Северный" жил бурной и шумной жизнью, всепогодной и круглосуточной. Рожденные ползать – ползали: потные техники таскались меж самолетов, обливая из вёдер кипящие колеса, взопревшие и набрякшие помидорами дежурные, как воспитатели детсада, водили хороводы вялых пассажиров на посадку, утомленные солнцем экипажи сонными рыбьими стайками плыли в свои службы.
Рожденные летать – летали: юные Як-40 громко "пукали" и весело свистели, подростки Ан-24 звонко и переливчато гудели стрекозами, молодые и капризные Ту-154 разрезали прожаренный воздух реактивными струями, пожилые трудяги Ил-18 по-стариковски ворчали, утробно и глухо, дряхлели и ветшали, опережая в своем старении время.
Им всем было тесно на земле – аэропорт уже давно никого не вмещал. Но уйти в небо из "Северного" было непросто. Полоса. Старая и страшная. Развернутая точно на Красноярск курсом 222 градуса. Две тысячи двести метров. Кто с неё мог взлететь? А кто – на неё сесть? А если взлетали, то как? А садились если, то кто?
Самолеты. Лайнеры. Воздушные суда. Садились и взлетали. С массой ограничений по топливу, загрузке, весу. Летай – не хочу! И охотно летали: яки, аны, илы. Правда, они и с футбольного поля взлетят, на него же и сядут. А недогруженные Ил-76 и недозаправленные Ту-154, рейсы которых были на грани рентабельности, летали нехотя, лениво и тяжело отрываясь с последних плит. Ни удлинить полосу, ни расширить её уже было нельзя, просто некуда было – город со всех сторон окружал аэропорт. Новый ещё только строили, старый уже пора закрывать…
***
28 июня 1975, г. Красноярск
Местные, ко всему привыкшие, не замечали гул и вой над головой. И днем, и ночью, оглушая красноярцев и прижимая их к земле, летали самолеты. Даже невооруженным глазом можно было рассмотреть пассажиров, в иллюминаторы подглядывающих за горожанами.
Взрослые, прекрасно зная об этом – сами не раз летали и точно так же тыкали пальцем в знакомых – рассерженно смотрели вверх и грозили кулаками: Летают тут всякие! Дети – цветы жизни, сидя в песочницах как на клумбах, весело подскакивали и махали руками: Эй, вы, там, на борту! Старшие обманывали младших: щас нажмет стюардесса кнопку в туалете и свалится тебе г..но на голову…
Впрочем, таких случаев не было: самолет – не поезд, добро на дороге не роняет. Были другие. На городские кварталы, центральные и не очень, невидимой вуалью опускались выхлопные газы реактивных двигателей. Адская смесь продуктов горения авиатоплива – ядовитая взвесь из оксидов, диоксидов, парафинов и бензольных колец. И ещё сажа. Шлейфами. Чёрная и видимая. Хоть пальцем на лбу рисуй! Так и жили – не тужили. Так и дышали бензинами-керосинами. Зимой и летом – одним цветом.
Но газы эти, медленно и незаметно отравлявшие красноярцев, не были такой уж проблемой. Красивый, уютный, утопающий в зелени город лежал на урановых рудах как на перине, одурманенный химическими туманами, накрытый грязными кружевами промышленных выбросов. Такой город не испугаешь бензольными кольцами. Да и кто их видел, кольца эти? Вы видели? Нет? Значит и нет их!
Видели самолеты. Турбовинтовые и реактивные. И слышали их. Гудящие и ревущие. Многотонные лайнеры с полными баками авиакеросина. С людьми на борту, пассажирами и экипажами. Над миллионным городом, над самым его центром, проходила траектория взлета и посадки – почти видимая линия, прочерченная сизыми газами на белых облаках. Случись что – вторая Хиросима.
Этого втайне все и боялись. И обычные горожане, и городские власти. Первые тихо ворчали:
- Вот рухнет самолет на бошку Федирке – забегают, засуетятся!…
Вторые, они же первые, давно уже суетились и бегали. И сам Федирко. И по Генштабу СССР – площадку под аэропорт утверждали военные. Куда ни ткни вокруг Красноярска – везде секретные объекты. Куда ни плюнь – закрытые зоны.
И по Минфину – два года доказывали, что деньги нужны на благое дело. И по высоким кабинетам ходили, и по низким, и по всяким. Тринадцать проектов отклонила Москва. Тринадцать! И никаких объяснений. Как будто и не просил никто, не таскал бумаги, не обивал пороги: Аэропорт? Какой-такой аэропорт? Знать – не знаем, ведать – не ведаем…
Спасибо маршалу Толубко – главному ракетчику Советского Союза. Прилетел как-то с инспекцией в Красноярск, объекты свои проверить, пусковые установки проветрить, разложил на столе карту, щурился, целился и пальцем ткнул: Здесь! Здесь будет новый аэропорт! Здесь так здесь. Четырнадцатая по счету площадка оказалась в поселке Емельяново. 27 километров от города. Реки, болота, косогоры, овраги, буераки густым лесом заросшие. Строили пять лет. А потом и ещё двадцать пять. Хорошо ткнул маршал Толубко!...
***
Красноярск задыхался. Парило невозможно, как только здесь и бывает: жара, духота, влажность. Сияющий атласным синим блеском Енисей испарялся вместе с кислородом. Ни ветерка, ни дуновения. Хоть залазь в холодильник и сиди там! Местные, ко всему привыкшие – зимой минус 40, летом плюс 40 – пили квас и корвалол…
"Северный" задыхался. Аэропорт занимал самую высокую точку города – Караульную гору. Двести метров над уровнем моря. Господствующие ветра, воздушные массы. Но и здесь жарило как в духовке. Перрон плавился, полоса таяла: раскаленные шасси самолетов, как в пластилине, вязли в гудронных кляксах, щедро разбросанных по летному полю, сооруженному на бывшей городской окраине ещё в конце сороковых…
"Северный" жил бурной и шумной жизнью, всепогодной и круглосуточной. Рожденные ползать – ползали: потные техники таскались меж самолетов, обливая из вёдер кипящие колеса, взопревшие и набрякшие помидорами дежурные, как воспитатели детсада, водили хороводы вялых пассажиров на посадку, утомленные солнцем экипажи сонными рыбьими стайками плыли в свои службы.
Рожденные летать – летали: юные Як-40 громко "пукали" и весело свистели, подростки Ан-24 звонко и переливчато гудели стрекозами, молодые и капризные Ту-154 разрезали прожаренный воздух реактивными струями, пожилые трудяги Ил-18 по-стариковски ворчали, утробно и глухо, дряхлели и ветшали, опережая в своем старении время.
Им всем было тесно на земле – аэропорт уже давно никого не вмещал. Но уйти в небо из "Северного" было непросто. Полоса. Старая и страшная. Развернутая точно на Красноярск курсом 222 градуса. Две тысячи двести метров. Кто с неё мог взлететь? А кто – на неё сесть? А если взлетали, то как? А садились если, то кто?
Самолеты. Лайнеры. Воздушные суда. Садились и взлетали. С массой ограничений по топливу, загрузке, весу. Летай – не хочу! И охотно летали: яки, аны, илы. Правда, они и с футбольного поля взлетят, на него же и сядут. А недогруженные Ил-76 и недозаправленные Ту-154, рейсы которых были на грани рентабельности, летали нехотя, лениво и тяжело отрываясь с последних плит. Ни удлинить полосу, ни расширить её уже было нельзя, просто некуда было – город со всех сторон окружал аэропорт. Новый ещё только строили, старый уже пора закрывать…
***
Dimitri
Местный
История Аэрофлота: Часть 1. http://skorobutov.wordpress.com/2013/03/26/история-аэрофлота-часть-i-1923-1953-2/
Последнее редактирование:
Любопытный PAX
Старожил
Dimitri, Про Красноярск душевно, спасибо!!! Город, действительно, очень интересный и красивый!
Dimitri
Местный
История Аэрофлота. Часть 2. http://skorobutov.wordpress.com/2013/05/17/история-аэрофлота-часть-i-1923-1953/
Dimitri
Местный
История Аэрофлота. Часть 2-2. http://skorobutov.wordpress.com/2013/05/24/история-аэрофлота-часть-2-2-1963-1973/