Александр Шипицын
Местный
Не зря воробей на бетоне дух испустил. И решпект тем, кто понимает!!!Меня на одном сайте тетки чуть насмерть за этого воробья не загрызли.Воробьев то поди много, а полков - мало!
Архипыч
Север
Старожил
Александр,а Вы бы им про ворон Монгохтянских и нам чего бы рассказали...
Александр Шипицын
Местный
Да-а! Славные были вороны в Монгохто! С добрую курицу, а по характеру - злые. Как те тетки. Гы-гы-гы! Но мы то с Трезором на границе...
Александр Шипицын
Местный
ЭКИЙ ТЫ БЕСТОЛКОВЫЙ!
Дежурили мы на КДП. Группа по приему и выпуску одиночных самолетов на КДП. Дело в субботу было. То есть делать совсем нечего было. Позвали еще одного бездельника – дежурного синоптика. Сидим, пулю пишем.
Тут дежурный по связи сообщает: Таран приехал.
Таран – заместитель командира дивизии полковник Тараненко. Отличался строгим нравом и придирчивостью. За любую мелочь мог задрать – мало не покажется. А тут на дежурстве развлечение себе устроили. Хорошо хоть не курили.
Пока он наверх поднялся, мы все следы преферанса убрали. Какую-то старую карту погоды на планшете разложили. Стоим вокруг и благочинно в метеообстановку вникаем. Тут и Таран поднимается. Команда – «Товарищи офицеры!» Боря, командир наш, как положено, доложил, что все у нас в порядке, заявок на прилет нет, на выпуск нет, средства в повседневной готовности.
Глянул Таран на карту. Синоптика отпустил. Тот карту с собой забрал, еще интересоваться погодой станет, а карта с прошлых полетов завалялась, и ушел. А Таран по вышке ходит. Издалека видно: ищет, к чему бы придраться. А не к чему. На КДП полный порядок. Группа в полном составе, по форме, то есть в летном, одета. Тут шибко не придерешься. Не то, что когда в кителе. Там в любой звездочке кладезь нарушений.
Походил-походил и что-то нашел. Стал возле стола руководителя полетов, руку в царственном жесте простер и Борю вопрошает:
– Товарищ Натальин, что это такое?
Боря направление полковничьей руки продлил. Получается, что в телефон упирается. Но не может же заместитель командира дивизии не знать, что это телефон. Боря уточняет:
– Где, товарищ полковник?
А сам над телефоном нагнулся, вдруг не рассмотрел мелочь какую.
– Вы-э мне тут дурака не корчите. Вот это, вот это что такое? Я вас спрашиваю.
– Это телефон, товарищ полковник, – Боря совершенно уверено отвечает.
– Вы-э, что из меня дурака корчите? Вот это, вот! Вот это что такое?
Боря еще внимательнее пригляделся. Телефон как телефон, красного цвета, без цифрового диска, для связи руководителя полетов с оперативным дежурным дивизии.
– Товарищ полковник, я вас не понимаю.
– Почему пыль на телефоне я вас спрашиваю?
– Ах, пыль! Сейчас ее вытрут. Дежурный по связи, поднимитесь наверх.
– Теперь не надо! Раньше надо было за порядком следить! А не х…ней всякой заниматься. Вам ясно?
– Так точно!
– В следующий раз сниму с дежурства. Нельзя же быть таким бестолковым.
С тем и ушел. А мы синоптика с картой снова наверх позвали и уселись дальше в «метеообстановку» вникать.
Дежурили мы на КДП. Группа по приему и выпуску одиночных самолетов на КДП. Дело в субботу было. То есть делать совсем нечего было. Позвали еще одного бездельника – дежурного синоптика. Сидим, пулю пишем.
Тут дежурный по связи сообщает: Таран приехал.
Таран – заместитель командира дивизии полковник Тараненко. Отличался строгим нравом и придирчивостью. За любую мелочь мог задрать – мало не покажется. А тут на дежурстве развлечение себе устроили. Хорошо хоть не курили.
Пока он наверх поднялся, мы все следы преферанса убрали. Какую-то старую карту погоды на планшете разложили. Стоим вокруг и благочинно в метеообстановку вникаем. Тут и Таран поднимается. Команда – «Товарищи офицеры!» Боря, командир наш, как положено, доложил, что все у нас в порядке, заявок на прилет нет, на выпуск нет, средства в повседневной готовности.
Глянул Таран на карту. Синоптика отпустил. Тот карту с собой забрал, еще интересоваться погодой станет, а карта с прошлых полетов завалялась, и ушел. А Таран по вышке ходит. Издалека видно: ищет, к чему бы придраться. А не к чему. На КДП полный порядок. Группа в полном составе, по форме, то есть в летном, одета. Тут шибко не придерешься. Не то, что когда в кителе. Там в любой звездочке кладезь нарушений.
Походил-походил и что-то нашел. Стал возле стола руководителя полетов, руку в царственном жесте простер и Борю вопрошает:
– Товарищ Натальин, что это такое?
Боря направление полковничьей руки продлил. Получается, что в телефон упирается. Но не может же заместитель командира дивизии не знать, что это телефон. Боря уточняет:
– Где, товарищ полковник?
А сам над телефоном нагнулся, вдруг не рассмотрел мелочь какую.
– Вы-э мне тут дурака не корчите. Вот это, вот это что такое? Я вас спрашиваю.
– Это телефон, товарищ полковник, – Боря совершенно уверено отвечает.
– Вы-э, что из меня дурака корчите? Вот это, вот! Вот это что такое?
Боря еще внимательнее пригляделся. Телефон как телефон, красного цвета, без цифрового диска, для связи руководителя полетов с оперативным дежурным дивизии.
– Товарищ полковник, я вас не понимаю.
– Почему пыль на телефоне я вас спрашиваю?
– Ах, пыль! Сейчас ее вытрут. Дежурный по связи, поднимитесь наверх.
– Теперь не надо! Раньше надо было за порядком следить! А не х…ней всякой заниматься. Вам ясно?
– Так точно!
– В следующий раз сниму с дежурства. Нельзя же быть таким бестолковым.
С тем и ушел. А мы синоптика с картой снова наверх позвали и уселись дальше в «метеообстановку» вникать.
Fencer
Старожил
Чем больше в армии "дубов",тем крепче наша оборона!!!
starik
Старожил
Стесняюсь спросить,сам служил или так?
Сергей Козин
Новичок
Прошу прощения, что в чужой теме. В своё время мотался в командировках по гарнизонам нашей страны. И сложилось у меня определённое впечатление об офицерах той эпохи. Молоденький лейтенант: службы не знает, рвения выше крыши и не понимает, что старлея он получит по графику вне зависимости от рвения ( если пролётов не будет). Получив старлея, слегка успокаивается, уже и верхнюю пуговицу расстегнуть можно. Капитан, или каплей, уже свой человек. И службу прочувствовал, она сама идёт. И на отдых время есть. В это время он самый адекватный человек. И тут подкатывает время выбора: или академия с трамплином на высшие должности, или майор, пенсия и народное хозяйство. Вот на этом рубеже проявляются все «таланты» человека. Мест наверху мало, борьба ниже партера. Ну Вы поняли. Что я видел на ДВ, не понять нормальному человеку . А дальше, после академии, или Служить. Как Пакилев, Маргелов, или в 5-ёрку. Встречал в застойные времена офицеров в Генштабе, попали на синекуру после Афгана. Жалко на них смотреть.
---------- Добавлено в 20:35 ----------
А Архипычу огромный респект, или благодарность по нашему. Так держать.
---------- Добавлено в 20:35 ----------
А Архипычу огромный респект, или благодарность по нашему. Так держать.
Fencer
Старожил
Обидеть ни кого не хотел,просто вспомнилась песня группы "9-й район".
Александр Шипицын
Местный
А чем толще наши морды, тем плотнее наши ряды.))) Парни спасибо за визиты и комменты. В ранних публикациях Архипыча даже попинать отсюда хотели. Да как-то удержался. С Новым годом вас!
Fencer
Старожил
Ну почему же???Мне всегда приятно почитать невыдуманные жизненные истории.Всё таки великая вещь - интернет!!!
Александр Шипицын
Местный
В выдуманных рассказах всегда видны "белые нитки". Мы все предпочитаем женщин созданных Богом. Ради интереса, на один раз, я бы сошелся с женщиной созданной фантазиями генетика. Скажем с талией 20 см, с ногами действительно растущими от шеи, с грудью десятого размера и глазами величиной с мою ладонь. Но захотелось ли мне с ней второй раз? Смог ли я бы с ней жить? Сомневаюсь. Я как-то попробовал читать "Властелин колец". Дочитал до середины и осталось у меня чувство томительной скуки. Другое дело украсить женщину. Купить ей роскошную шубу, осыпать бриллиантами, подарить прекрасный парфум и косметику, пользоваться ее любовью. Вот достоинство настоящего мужчины. А резиновая баба, после использования, сдутая, может и в пыльном шкафу полежать.
Александр Шипицын
Местный
ГЕНЕРАЛЬСКАЯ ПАМЯТЬ
Генерал, как и все земные, в смысле рядовые, летчики денежки за классность получал. Это 600 рубликов советских. Неплохие денежки, жаль только, что раз в году давали. Многие их даже своими считали. От жен прятали и потихоньку пропивали. Нашему генералу ничто человеческое чуждо не было. Вот только не пил он, как другие летчики. Говорят, за любым банкетом пятьдесят грамм выпьет и больше ни-ни. Даже когда сам командующий наливал – стойко отказывался. Так вот и он с удовольствием классные денежки получал. Наверное, тоже от жены ужуливал.
В штабе дивизии денежки Любаша выдавала. Она, бывало, насыплет перед собой гору мелочи, чтобы офицеры сами, насколько им совесть позволит обирать бедную женщину, брали причитающуюся им мелочь. Так как все были сплошь гусары, никто к мелочи и не прикасался. Только один раз Генку Старовойтова два друга попросили за них получку получить и талоны ему дали. Тут Генка в двусмысленное положение попал, не взять мелочь, еще дружки подумают, что он попользовался. Взять – что о нем Любаша подумает? Решил брать. Фиг с ней, с Любашей! Вот он за первого получает и 75 копеек из кучи берет. Любаша на него строго посмотрела. Он выдержал, за второго берет 54 копейки, Любаша еще строже смотрит: «Что ж ты, прощелыга, сироту грабишь?!». Генка по инерции за себя восемьдесят копеек набирать стал, тут Любаша так на него зыркнула, что он всю мелочь обратно ссыпал и удрал быстренько.
Так вот, эта Любаша, деньги за классность для дивизионных летчиков в финчасти получила. И, желая выслужиться, генералу и его заместителю, полковнику Васькову, на КДП передала. Еще позвонила и долго перед Васьковым жеманилась, мол, какая она заботливая. Потом в штаб дивизии пошла деньги раздавать. Там забылась и, когда генерал с полетов пришел, она его позвала и еще раз 600 рублей выдала. В ведомости-то его подписи нее было. А он ничего, хороший человек, взял второй раз и не побрезговал. Это, подумал генерал, Любанька от души старается.
Любаша начала кассу сводить, а шестисот рубчиков-то и не хватает. Она в слезы – потеряла. И мелочь не перекрывает потерю. А девушка она была одинокая, от нее муж из-за жадности ее ушел. Она у него все карманы выгребала. А тут, считай, три ее получки как в воду канули. Думала она, думала и вспомнила, что на КДП генералу деньги передавала. Ну и побежала к нему на прием. Сидит, как овечка скромная, в приемной. Зашла, когда позвали. Сразу с порога в слезы:
– Товарищ генерал, ы-ы-ы-ы-ы…, я вам два раза классные выдала. А-а-а-а-аа-…ошиблась я, как лучше хотела у-у-у-у-уу…
– Так что вы хотите?
– Денежки ы-ы-ы-ы-ы… шестьсот рубликов а-а-а-а-а…. верните у-у-у-у-у-у-у-ы.
– Ничего не помню. Какие шестьсот рублей?
– Ну как же? – слезы у нее на всех ресницах висят. – Как же, товарищ генерал? Васьков передал вам на КДП.
– Я расписывался за них? Нет! И разговоров никаких! Я не могу о всяких пустяках помнить и не позволю, чтобы кто-то этим пользовался.
– Ы-ы-ы-ы-ы-ы…! А-а-а-а-а-а…! У-у-у-у-у-у!
С тем и ушла. И в политотдел обращалась, и в парткомиссию. Там ей сказали, что она, наверное, сама их потеряла или, скорее всего, присвоила, а теперь генерала обобрать собралась. И раз она такой элемент нечестности проявляет, то ее лучше вообще из финчасти попросить Поыкала она, поакала. Даже поукала где-то. Никакой пользы. Девчонки в финчасти по десятке скинулись, летчики по рублю дали, а мелочь совсем брать перестали. Вот так и вывернулась, а то хоть в петлю.
А генералу, когда провожали, всей дивизией на подарок – цветной японский телевизор – скинулись. Моряки ванинские телевизор с Хокайдо привезли. На прощальном построении ему телик преподнесли. Он даже прослезился:
– Благодарю личный состав дивизии, – так и сказал, – за ваш скромный подарок.
Ну, оговорился человек, с кем не бывает. А может, и не оговорился, кто его деньги считал? Телик-то тогда полторы штуки стоил. Дороже мотоцикла «Урал»
Генерал по случаю отвала в Доме офицеров банкет для всей дивизии дал. В смысле, на банкет деньги вся дивизия сдавала. Кого пригласили, по 17 рублей 50 копеек сдавали, а кого не пригласили, те по 10 рублей. Я считаю, очень справедливо. Почему все, и приглашенные, и не приглашенные, одинаково сдавать должны? И для банкета оба полка на субботу-воскресенье с довольствия сняли. Повара из сэкономленных продуктов не банкет сделали, а сказку. И свои семьи целый месяц только деликатесами кормили. А уж спирта и брусники для подкрашивания – этого добра у нас в дивизии море целое было. А про румынский гарнитур, лодку и две Газ-24 я еще вам расскажу.
Генерал, как и все земные, в смысле рядовые, летчики денежки за классность получал. Это 600 рубликов советских. Неплохие денежки, жаль только, что раз в году давали. Многие их даже своими считали. От жен прятали и потихоньку пропивали. Нашему генералу ничто человеческое чуждо не было. Вот только не пил он, как другие летчики. Говорят, за любым банкетом пятьдесят грамм выпьет и больше ни-ни. Даже когда сам командующий наливал – стойко отказывался. Так вот и он с удовольствием классные денежки получал. Наверное, тоже от жены ужуливал.
В штабе дивизии денежки Любаша выдавала. Она, бывало, насыплет перед собой гору мелочи, чтобы офицеры сами, насколько им совесть позволит обирать бедную женщину, брали причитающуюся им мелочь. Так как все были сплошь гусары, никто к мелочи и не прикасался. Только один раз Генку Старовойтова два друга попросили за них получку получить и талоны ему дали. Тут Генка в двусмысленное положение попал, не взять мелочь, еще дружки подумают, что он попользовался. Взять – что о нем Любаша подумает? Решил брать. Фиг с ней, с Любашей! Вот он за первого получает и 75 копеек из кучи берет. Любаша на него строго посмотрела. Он выдержал, за второго берет 54 копейки, Любаша еще строже смотрит: «Что ж ты, прощелыга, сироту грабишь?!». Генка по инерции за себя восемьдесят копеек набирать стал, тут Любаша так на него зыркнула, что он всю мелочь обратно ссыпал и удрал быстренько.
Так вот, эта Любаша, деньги за классность для дивизионных летчиков в финчасти получила. И, желая выслужиться, генералу и его заместителю, полковнику Васькову, на КДП передала. Еще позвонила и долго перед Васьковым жеманилась, мол, какая она заботливая. Потом в штаб дивизии пошла деньги раздавать. Там забылась и, когда генерал с полетов пришел, она его позвала и еще раз 600 рублей выдала. В ведомости-то его подписи нее было. А он ничего, хороший человек, взял второй раз и не побрезговал. Это, подумал генерал, Любанька от души старается.
Любаша начала кассу сводить, а шестисот рубчиков-то и не хватает. Она в слезы – потеряла. И мелочь не перекрывает потерю. А девушка она была одинокая, от нее муж из-за жадности ее ушел. Она у него все карманы выгребала. А тут, считай, три ее получки как в воду канули. Думала она, думала и вспомнила, что на КДП генералу деньги передавала. Ну и побежала к нему на прием. Сидит, как овечка скромная, в приемной. Зашла, когда позвали. Сразу с порога в слезы:
– Товарищ генерал, ы-ы-ы-ы-ы…, я вам два раза классные выдала. А-а-а-а-аа-…ошиблась я, как лучше хотела у-у-у-у-уу…
– Так что вы хотите?
– Денежки ы-ы-ы-ы-ы… шестьсот рубликов а-а-а-а-а…. верните у-у-у-у-у-у-у-ы.
– Ничего не помню. Какие шестьсот рублей?
– Ну как же? – слезы у нее на всех ресницах висят. – Как же, товарищ генерал? Васьков передал вам на КДП.
– Я расписывался за них? Нет! И разговоров никаких! Я не могу о всяких пустяках помнить и не позволю, чтобы кто-то этим пользовался.
– Ы-ы-ы-ы-ы-ы…! А-а-а-а-а-а…! У-у-у-у-у-у!
С тем и ушла. И в политотдел обращалась, и в парткомиссию. Там ей сказали, что она, наверное, сама их потеряла или, скорее всего, присвоила, а теперь генерала обобрать собралась. И раз она такой элемент нечестности проявляет, то ее лучше вообще из финчасти попросить Поыкала она, поакала. Даже поукала где-то. Никакой пользы. Девчонки в финчасти по десятке скинулись, летчики по рублю дали, а мелочь совсем брать перестали. Вот так и вывернулась, а то хоть в петлю.
А генералу, когда провожали, всей дивизией на подарок – цветной японский телевизор – скинулись. Моряки ванинские телевизор с Хокайдо привезли. На прощальном построении ему телик преподнесли. Он даже прослезился:
– Благодарю личный состав дивизии, – так и сказал, – за ваш скромный подарок.
Ну, оговорился человек, с кем не бывает. А может, и не оговорился, кто его деньги считал? Телик-то тогда полторы штуки стоил. Дороже мотоцикла «Урал»
Генерал по случаю отвала в Доме офицеров банкет для всей дивизии дал. В смысле, на банкет деньги вся дивизия сдавала. Кого пригласили, по 17 рублей 50 копеек сдавали, а кого не пригласили, те по 10 рублей. Я считаю, очень справедливо. Почему все, и приглашенные, и не приглашенные, одинаково сдавать должны? И для банкета оба полка на субботу-воскресенье с довольствия сняли. Повара из сэкономленных продуктов не банкет сделали, а сказку. И свои семьи целый месяц только деликатесами кормили. А уж спирта и брусники для подкрашивания – этого добра у нас в дивизии море целое было. А про румынский гарнитур, лодку и две Газ-24 я еще вам расскажу.
Александр Шипицын
Местный
МНЕ ЖАЛКО ВАШЕГО ТРУДА
Был у нас комдив, генерал-майор Тушканов Павел Степанович. Требовательный начальник, рядом с ним надсмотрщик на галере добрее Матери Терезы выглядит. Это тот случай, когда на одну путевку вся дивизия отдыхает. Он денно и нощно думал, как добавить нам в жизнь перчику, чтобы служба медом не казалась и чтобы мы его подольше помнили. Сам не знал покоя и нам не давал.
Готовится наш полк к учениям. На послезавтра первый вылет. На подходе глубокий циклон, и уже сейчас даже самому тупому коню педальному ясно, что в ближайшую неделю полеты маловероятны. Но готовимся серьезно. Штурманский цех вторую неделю кверху воронками стоит. Рисуем, чертим, клеим. Схемы, решения и пояснительные записки на листах одного стандарта – 220Х180 сантиметров. Настоящие простыни и чертить на них – это надо талант, дьявольское терпение и железную спину иметь.
Командир полка боится, что комдиву что-то непонятно будет. И комдива боится. Он ходит среди наших согбенных фигур и уговаривает:
– Вы, штурмана, как следует чертите. Четко, красиво, понятно. Чтобы не только последнему дураку, но что бы и Пал Степанычу все понятно было.
Сказал и рот себе перчаткой закрыл. Боится, как бы генералу не донесли. А мы, штурманская братия, пыхтим, стараемся. Мне досталось лист 220Х180 на прямоугольники разбить, 20Х80 миллиметров. Это же больше 3000 клеточек. А их еще заполнить надо. Ноги и поясница едва не отвалились.
Наконец сделали все как надо. Командир и старший штурман каждую буковку под микроскопом прочли, все таблицы и формулы проверили. Нет ли крамолы где? На другой день замкомдиву доложили. Попросили прийти посмотреть, перед тем, как постановку задачи начинать. Уж как замкомдив не изгалялся – ни одной ошибки не нашел. Только посоветовал зоны обнаружения ярче оттенить.
Пришли наши в полк, вызвали прапорщика-художника и приказали ему зоны оттенить. И домой отдыхать пошли. А прапор, недолго думая эти зоны ядовито-желтым и ярко-зеленым цветом поднял. А комдив на уровне мании ненавидел зеленый, а особенно желтый цвет. Даже все одуванчики каждое утро матрос перед штабом выдергивал. И шутка такая ходила. Подходит генерал к штабу, а на ступеньках на листке бумаги одуванчик лежит и написано: «Я последний одуванчик, и ты не тронь меня Тушканчик»
Вот развесили схемы, полк собрали, генерал пришел. Синоптик мрачную картину нарисовал – нельзя летать. Самые наивные ручки потирают: вот отдохнем! Ага, щас! Генерал доклад синоптика с каменным лицом принял. Далее всех, как положено, заслушивает. Каждому чертей по ходу доклада всыпает. А сам все мрачнее и мрачнее. После доклада последнего – начхима – ни слова худого не говоря, подходит к той схеме, что прапор желтым и зеленым цветом украсил. Берет ее за левый верхний угол и вниз-вправо тянет. Схема тресь и на два неровных треугольника разорвалась. А у самого-то морда тупая, как у тапира, что задницей лягушек давит. Все смотрят и ничего понять не могут. Тут и генерал понял, что поступок его, мягко говоря, неадекватным выглядит. Стал он тут нам состояние аффекта изображать. Да так реально, что еще три совершенно невиновные схемы в клочья порвал.
– Я вам ученье переношу на неделю. И не потому, что погоды нет, а потому, что полк к учениям не готов! Готовьтесь! – с тем и ушел.
И опять штурманский цех воронками кверху. Командиры, как нашкодившие коты, вокруг ходят и не знают, что исправлять. Тут начальник штаба дивизии к нам зашел.
– Вы, – говорит, – схемы те же самые опять нарисуйте. Но только, Боже вас борони, от зеленого и желтого цвета. Он их ненавидит.
Послушались начальника штаба. Те же зоны розовым и фиолетовым цветом подняли. Опять постановка задачи началась. Те же доклады, та же погода. Уже и наивных нет. Сидим, все дрожим. Генерал схемы рассматривает. Спокойный вроде, может, пронесет. Подходит к той же схеме:
– Вот, теперь все правильно, все хорошо (а схема та же, тютелька в тютельку, только цвета изменили). Вот только тут, вот в этом месте, пояснение… Оно все правильно, но совершенно необязательно. Я бы даже сказал, оно совершенно не мешает. Мне ж труда вашего жаль. Это ж кто-то целых полчаса выводил. А зачем же? – тут он опять за левый верхний угол привычной рукой берется и…фрррр. Схема на две неровные половинки разрывается. – Когда переделывать будете, все точно так, тютелька в тютельку нарисуйте. Но вот это пояснение, – он с отеческой любовью на нас посмотрел, – вот это пояснение, не пишите. Лишняя работа.
С тем и ушел. А мы привычно позу в виде буквы «зю» приняли.
Был у нас комдив, генерал-майор Тушканов Павел Степанович. Требовательный начальник, рядом с ним надсмотрщик на галере добрее Матери Терезы выглядит. Это тот случай, когда на одну путевку вся дивизия отдыхает. Он денно и нощно думал, как добавить нам в жизнь перчику, чтобы служба медом не казалась и чтобы мы его подольше помнили. Сам не знал покоя и нам не давал.
Готовится наш полк к учениям. На послезавтра первый вылет. На подходе глубокий циклон, и уже сейчас даже самому тупому коню педальному ясно, что в ближайшую неделю полеты маловероятны. Но готовимся серьезно. Штурманский цех вторую неделю кверху воронками стоит. Рисуем, чертим, клеим. Схемы, решения и пояснительные записки на листах одного стандарта – 220Х180 сантиметров. Настоящие простыни и чертить на них – это надо талант, дьявольское терпение и железную спину иметь.
Командир полка боится, что комдиву что-то непонятно будет. И комдива боится. Он ходит среди наших согбенных фигур и уговаривает:
– Вы, штурмана, как следует чертите. Четко, красиво, понятно. Чтобы не только последнему дураку, но что бы и Пал Степанычу все понятно было.
Сказал и рот себе перчаткой закрыл. Боится, как бы генералу не донесли. А мы, штурманская братия, пыхтим, стараемся. Мне досталось лист 220Х180 на прямоугольники разбить, 20Х80 миллиметров. Это же больше 3000 клеточек. А их еще заполнить надо. Ноги и поясница едва не отвалились.
Наконец сделали все как надо. Командир и старший штурман каждую буковку под микроскопом прочли, все таблицы и формулы проверили. Нет ли крамолы где? На другой день замкомдиву доложили. Попросили прийти посмотреть, перед тем, как постановку задачи начинать. Уж как замкомдив не изгалялся – ни одной ошибки не нашел. Только посоветовал зоны обнаружения ярче оттенить.
Пришли наши в полк, вызвали прапорщика-художника и приказали ему зоны оттенить. И домой отдыхать пошли. А прапор, недолго думая эти зоны ядовито-желтым и ярко-зеленым цветом поднял. А комдив на уровне мании ненавидел зеленый, а особенно желтый цвет. Даже все одуванчики каждое утро матрос перед штабом выдергивал. И шутка такая ходила. Подходит генерал к штабу, а на ступеньках на листке бумаги одуванчик лежит и написано: «Я последний одуванчик, и ты не тронь меня Тушканчик»
Вот развесили схемы, полк собрали, генерал пришел. Синоптик мрачную картину нарисовал – нельзя летать. Самые наивные ручки потирают: вот отдохнем! Ага, щас! Генерал доклад синоптика с каменным лицом принял. Далее всех, как положено, заслушивает. Каждому чертей по ходу доклада всыпает. А сам все мрачнее и мрачнее. После доклада последнего – начхима – ни слова худого не говоря, подходит к той схеме, что прапор желтым и зеленым цветом украсил. Берет ее за левый верхний угол и вниз-вправо тянет. Схема тресь и на два неровных треугольника разорвалась. А у самого-то морда тупая, как у тапира, что задницей лягушек давит. Все смотрят и ничего понять не могут. Тут и генерал понял, что поступок его, мягко говоря, неадекватным выглядит. Стал он тут нам состояние аффекта изображать. Да так реально, что еще три совершенно невиновные схемы в клочья порвал.
– Я вам ученье переношу на неделю. И не потому, что погоды нет, а потому, что полк к учениям не готов! Готовьтесь! – с тем и ушел.
И опять штурманский цех воронками кверху. Командиры, как нашкодившие коты, вокруг ходят и не знают, что исправлять. Тут начальник штаба дивизии к нам зашел.
– Вы, – говорит, – схемы те же самые опять нарисуйте. Но только, Боже вас борони, от зеленого и желтого цвета. Он их ненавидит.
Послушались начальника штаба. Те же зоны розовым и фиолетовым цветом подняли. Опять постановка задачи началась. Те же доклады, та же погода. Уже и наивных нет. Сидим, все дрожим. Генерал схемы рассматривает. Спокойный вроде, может, пронесет. Подходит к той же схеме:
– Вот, теперь все правильно, все хорошо (а схема та же, тютелька в тютельку, только цвета изменили). Вот только тут, вот в этом месте, пояснение… Оно все правильно, но совершенно необязательно. Я бы даже сказал, оно совершенно не мешает. Мне ж труда вашего жаль. Это ж кто-то целых полчаса выводил. А зачем же? – тут он опять за левый верхний угол привычной рукой берется и…фрррр. Схема на две неровные половинки разрывается. – Когда переделывать будете, все точно так, тютелька в тютельку нарисуйте. Но вот это пояснение, – он с отеческой любовью на нас посмотрел, – вот это пояснение, не пишите. Лишняя работа.
С тем и ушел. А мы привычно позу в виде буквы «зю» приняли.
Александр Шипицын
Местный
ДЕСАНТ ВОЗВРАЩАЕТСЯ
Полеты на ночное десантирование с Ан-22. Планируется выброска комендатуры десантного обеспечения (КДО), человек 5-6. Кто видел, как десантники в день ВДВ в фонтанах плещутся, знает, каковы эти парни. А уж в КДО отбирают самых что ни на есть. Летчики рядом с ними выглядят, как первоклашки рядом с пэтэушниками. Суровые ребята в КДО отбираются.
Летят они, значит, ночью и никаких сомнений не испытывают. А в штурманской кабине два навигатора, старый и молодой, готовятся показать чудеса десантирования, в смысле точности, по месту и времени. Надо сказать, что десант из Ан-22 можно выбрасывать в три потока: в хвост (через рампу) и через две боковые двери. Если выброска идет через двери надо открыть внутренние (обязанность техника) и через полутораметровый тамбур внешние двери (открывает дистанционно штурман непосредственно перед выброской)
Старый штурман молодого учит. Очень увлекательная это задача, прицеливание перед десантированием. Увлеклись, все как надо сделали: вывели самолет на боевой путь, все навигационные элементы измерили и ввели, куда и как надо – пальчики оближешь. Команду «Приготовиться» подали. Из-за малочисленности десанта, выброску решили через одну боковую дверь производить. Техник внутреннюю дверь открыл. Десантура встала и к люку шагнула. А ребята они отчаянные – кидаются, не глядя, что там, один за другим. Обычно этот тамбур лампочкой освещается, а тут, как назло, перегорела, что ли. По команде «Пошел» кинулись они в темноту головой вперед, один за другим. Техник доложил: «Десант пошел», Штурман командиру, тот руководителю выброски: «Сработал пятью единицами…» и так далее. А им в ответ: «Вашей работы не наблюдаю». Командир только возмутиться хотел, дескать, как это не наблюдаешь, но тут техник доложил: «Десант возвращается». Это как если бы Путину доложили, что Спасская башня стартовала и успешно прошла плотные слои атмосферы.
А десантники….? Им и не такое перенести приходилось.
Полеты на ночное десантирование с Ан-22. Планируется выброска комендатуры десантного обеспечения (КДО), человек 5-6. Кто видел, как десантники в день ВДВ в фонтанах плещутся, знает, каковы эти парни. А уж в КДО отбирают самых что ни на есть. Летчики рядом с ними выглядят, как первоклашки рядом с пэтэушниками. Суровые ребята в КДО отбираются.
Летят они, значит, ночью и никаких сомнений не испытывают. А в штурманской кабине два навигатора, старый и молодой, готовятся показать чудеса десантирования, в смысле точности, по месту и времени. Надо сказать, что десант из Ан-22 можно выбрасывать в три потока: в хвост (через рампу) и через две боковые двери. Если выброска идет через двери надо открыть внутренние (обязанность техника) и через полутораметровый тамбур внешние двери (открывает дистанционно штурман непосредственно перед выброской)
Старый штурман молодого учит. Очень увлекательная это задача, прицеливание перед десантированием. Увлеклись, все как надо сделали: вывели самолет на боевой путь, все навигационные элементы измерили и ввели, куда и как надо – пальчики оближешь. Команду «Приготовиться» подали. Из-за малочисленности десанта, выброску решили через одну боковую дверь производить. Техник внутреннюю дверь открыл. Десантура встала и к люку шагнула. А ребята они отчаянные – кидаются, не глядя, что там, один за другим. Обычно этот тамбур лампочкой освещается, а тут, как назло, перегорела, что ли. По команде «Пошел» кинулись они в темноту головой вперед, один за другим. Техник доложил: «Десант пошел», Штурман командиру, тот руководителю выброски: «Сработал пятью единицами…» и так далее. А им в ответ: «Вашей работы не наблюдаю». Командир только возмутиться хотел, дескать, как это не наблюдаешь, но тут техник доложил: «Десант возвращается». Это как если бы Путину доложили, что Спасская башня стартовала и успешно прошла плотные слои атмосферы.
А десантники….? Им и не такое перенести приходилось.
Александр Шипицын
Местный
КОМАНДА «ЧЕЛЮСТЬ»
На флоте любят флажки, сигналы и команды. Львиная доля подготовки к наряду дежурным по части или оперативным дежурным уходила на изучение сотен разных сигналов и команд. Не знаю, на что рассчитывали флотоводцы, отводящие 5 минут на вывод части из-под удара. Только что бы найти пакет, соответствующий полученному сигналу, уходило не менее десяти минут. И еще надо было разобраться, кому доложить, что получен сигнал, вскрыть этот пакет, прочесть и вникнуть в его содержимое. А, судя по их толщине, читать можно было до конца современной войны. А уж когда готовились к учениям, сигналов и кодовых слов появлялось такое множество, что запомнить их не представлялось никакой возможности.
Летчики с удовольствием откликались на абсурдные выдумки командования и сами придумывали массу шутовских команд. Одной из них была команда «Челюсть». Родилась она в недрах авиации Тихоокеанского флота и означала, что пора и можно поесть. Или просто обед, завтрак, ужин. Это для офицеров и прапорщиков. Для матросов была единая команда «Чифан». На Балтийском флоте, может быть, существовала какая-то другая команда, не знаю, на ДКБФ служить не доводилось, но точно не «Челюсть».
К нам прибыл по переводу с Балтики летчик с удивительной фамилией – Арендаторов, которого тут же переименовали в Плантаторова. К нему в экипаж по странному стечению обстоятельств был назначен штурман, тоже ранее на ТОФе не служивший. И вот они принимают участие в учениях в качестве ведомого в группе доразведки цели. Во время подготовки к учениям было выдано множество команд и сигналов. Перед вылетом их число удвоилось. Все сигналы надо было запомнить, на некоторые надо было реагировать мгновенно, на уровне спинного мозга.
Надо сказать, что экипаж подобрался опытный, даже правый летчик был со стажем. Но они еще не были знакомы со спецификой полетов на этом флоте. И вот в составе группы доразведки цели они летят над Охотским морем в режиме радиомолчания. Пересекли они это море, вышли в Тихий океан. А когда отошли от Курил за дальность УКВ связи, получают команду «Челюсть» от ведущего. Мол, со связи ушли, можно и покушать.
Семен Арендаторов порылся в своей памяти. Ни на предварительной подготовке, ни на предполетных указаниях о такой команде никто и слыхом не слышал. Он спрашивает штурмана, что это за команда? Бросив все дела, тот начинает рыться в своих бумажках. И ничего не находит. А ведь, может, эта команда требует немедленных действий. Правый летчик давно на ТОФе, прекрасно понимает, о чем речь, но, прохвост, делает вид, что он ничего не знает и вообще его дело правое, не мешать левому. Соблюдая режим радиомолчания выяснить, что надо делать по этой команде, невозможно, и Семен решил прибегнуть к режиму радиомаскировки. Путано и завуалировано он пытается у ведущего выяснить, что ему надо делать.
Ведущий, сразу поняв, что Семену непонятно, о чем речь, тоже с ужимками и фокусами начинает объяснять, что Семену следует предпринять:
– Достань пакет, что у тебя за спинкой кресла, и вникни в его содержание. Действуй в соответствии с обнаруженным.
Бедный Семен находит в указанном месте только пакет с бортпайком. Он недоуменно крутит его в руках. Даже заглянул вовнутрь. Но и там ответа не нашел.
– Штурман. Может, тебе пакет, какой дали?
Штурман, как хомяк в норке, развивает кипучую деятельность. Из его кабины полетели карты, планы полета и связи, бортжурнал.
– Командир! Мне перед полетом давали какой-то пакет…. Но куда он делся? Убей Бог!
Тут вмешивается правак:
– А не этот?
Он подает штурману пакет с бортпайком. Штурман тут же узнает:
– Да, этот. Вдруг тут инструкция, как действовать по команде «Челюсть»?
– Точно. Тут, – правый летчик достает свой бортпаек, вскрывает баночку с тушенкой и, вымазывая содержимое галетками, начинает его поглощать.
До командира начинает, что-то доходить. Он замахивается на правого летчика, успокаивает штурмана и тоже углубляется в содержимое пакета «Челюсть».
На флоте любят флажки, сигналы и команды. Львиная доля подготовки к наряду дежурным по части или оперативным дежурным уходила на изучение сотен разных сигналов и команд. Не знаю, на что рассчитывали флотоводцы, отводящие 5 минут на вывод части из-под удара. Только что бы найти пакет, соответствующий полученному сигналу, уходило не менее десяти минут. И еще надо было разобраться, кому доложить, что получен сигнал, вскрыть этот пакет, прочесть и вникнуть в его содержимое. А, судя по их толщине, читать можно было до конца современной войны. А уж когда готовились к учениям, сигналов и кодовых слов появлялось такое множество, что запомнить их не представлялось никакой возможности.
Летчики с удовольствием откликались на абсурдные выдумки командования и сами придумывали массу шутовских команд. Одной из них была команда «Челюсть». Родилась она в недрах авиации Тихоокеанского флота и означала, что пора и можно поесть. Или просто обед, завтрак, ужин. Это для офицеров и прапорщиков. Для матросов была единая команда «Чифан». На Балтийском флоте, может быть, существовала какая-то другая команда, не знаю, на ДКБФ служить не доводилось, но точно не «Челюсть».
К нам прибыл по переводу с Балтики летчик с удивительной фамилией – Арендаторов, которого тут же переименовали в Плантаторова. К нему в экипаж по странному стечению обстоятельств был назначен штурман, тоже ранее на ТОФе не служивший. И вот они принимают участие в учениях в качестве ведомого в группе доразведки цели. Во время подготовки к учениям было выдано множество команд и сигналов. Перед вылетом их число удвоилось. Все сигналы надо было запомнить, на некоторые надо было реагировать мгновенно, на уровне спинного мозга.
Надо сказать, что экипаж подобрался опытный, даже правый летчик был со стажем. Но они еще не были знакомы со спецификой полетов на этом флоте. И вот в составе группы доразведки цели они летят над Охотским морем в режиме радиомолчания. Пересекли они это море, вышли в Тихий океан. А когда отошли от Курил за дальность УКВ связи, получают команду «Челюсть» от ведущего. Мол, со связи ушли, можно и покушать.
Семен Арендаторов порылся в своей памяти. Ни на предварительной подготовке, ни на предполетных указаниях о такой команде никто и слыхом не слышал. Он спрашивает штурмана, что это за команда? Бросив все дела, тот начинает рыться в своих бумажках. И ничего не находит. А ведь, может, эта команда требует немедленных действий. Правый летчик давно на ТОФе, прекрасно понимает, о чем речь, но, прохвост, делает вид, что он ничего не знает и вообще его дело правое, не мешать левому. Соблюдая режим радиомолчания выяснить, что надо делать по этой команде, невозможно, и Семен решил прибегнуть к режиму радиомаскировки. Путано и завуалировано он пытается у ведущего выяснить, что ему надо делать.
Ведущий, сразу поняв, что Семену непонятно, о чем речь, тоже с ужимками и фокусами начинает объяснять, что Семену следует предпринять:
– Достань пакет, что у тебя за спинкой кресла, и вникни в его содержание. Действуй в соответствии с обнаруженным.
Бедный Семен находит в указанном месте только пакет с бортпайком. Он недоуменно крутит его в руках. Даже заглянул вовнутрь. Но и там ответа не нашел.
– Штурман. Может, тебе пакет, какой дали?
Штурман, как хомяк в норке, развивает кипучую деятельность. Из его кабины полетели карты, планы полета и связи, бортжурнал.
– Командир! Мне перед полетом давали какой-то пакет…. Но куда он делся? Убей Бог!
Тут вмешивается правак:
– А не этот?
Он подает штурману пакет с бортпайком. Штурман тут же узнает:
– Да, этот. Вдруг тут инструкция, как действовать по команде «Челюсть»?
– Точно. Тут, – правый летчик достает свой бортпаек, вскрывает баночку с тушенкой и, вымазывая содержимое галетками, начинает его поглощать.
До командира начинает, что-то доходить. Он замахивается на правого летчика, успокаивает штурмана и тоже углубляется в содержимое пакета «Челюсть».
Александр Шипицын
Местный
Носок в воздухе
Летит как-то самолет. В полете спокойно. Только заметил командир, что штурман сегодня молчаливый какой-то. Спрашивает его командир:
– Штурман, во сколько поворотный пункт проходим?
– Да погоди ты, – тот как-то раздраженно отвечает.
Ну, ладно. Всякое бывает. Занят человек расчетами, лучше не мешать. «Попозже, - думает командир, - спрошу».
Через несколько минут опять штурмана спрашивает, когда, мол, поворотный пункт будет? А тот с еще большим раздражением отвечает: «Да погоди, ты!»
Летчик еще подождал. Но когда и в третий раз такой же ответ получил, решил сам посмотреть, чем это таким важным штурман занят? Отстегнулся и в штурманскую кабину заглядывает. А тот сидит и носок спицами вяжет. Увлекся, петли считает. Злится, когда мешают.
Как прилетели, в госпиталь штурмана отправили, да потихоньку списали.
Летит как-то самолет. В полете спокойно. Только заметил командир, что штурман сегодня молчаливый какой-то. Спрашивает его командир:
– Штурман, во сколько поворотный пункт проходим?
– Да погоди ты, – тот как-то раздраженно отвечает.
Ну, ладно. Всякое бывает. Занят человек расчетами, лучше не мешать. «Попозже, - думает командир, - спрошу».
Через несколько минут опять штурмана спрашивает, когда, мол, поворотный пункт будет? А тот с еще большим раздражением отвечает: «Да погоди, ты!»
Летчик еще подождал. Но когда и в третий раз такой же ответ получил, решил сам посмотреть, чем это таким важным штурман занят? Отстегнулся и в штурманскую кабину заглядывает. А тот сидит и носок спицами вяжет. Увлекся, петли считает. Злится, когда мешают.
Как прилетели, в госпиталь штурмана отправили, да потихоньку списали.
Александр Шипицын
Местный
ЦЕНА ПРОХЛАДЫ
На пике июльской жары командование флота решило провести очередные учения. Один взгляд на раскаленный самолет порождал в мозгу картину жертвоприношения, когда в чрево медного быка язычники засовывали несчастных. Но тем хотя бы не надо было вести радиообмен и думать о тактических приемах. Надежда на то, что в воздухе, на высоте, будет прохладнее, исчезла еще в процессе постановки задачи. Эскадрилья Обухова отрабатывала нанесение удара с подходом к цели на предельно малых высотах.
В климатических условиях, царивших на земном шаре, не предусматривалось даже недели, во время которой летать на Ту-16 было бы комфортно. Летом он раскалялся, как чрево упомянутого быка, зимой хвататься голой ладонью за металлические части не рекомендовалось – могло и прихватить, как язык пацана, лизнувшего промороженные качели. Осенью и весной зазоры между слишком жарко и слишком холодно не шире лезвия бритвы. А если и были на земном шаре крохотные участки суши, где полет на этом самолете мог доставить удовольствие, то туда Ту-16 никогда не пустили бы.
Полет летом на малых и предельно малых высотах мало чем отличался от посещения сауны. Разве тем, что в сауне необязательно ношение комбинезона и спасательного жилета. Снижение в этих условиях температуры в кабине ниже 45 градусов по Цельсию могло означать только наступление очередного ледникового периода. Истязание жарой продолжалось уже полтора часа и могло закончиться не ранее чем через два с половиной часа выходом из самолета на солнцепек и удушающую жару летнего Приморья. Это когда при плюс 35 относительная влажность ниже 95 процентов, как правило, не бывает.
– Экипаж, доложить о самочувствии, – с трудом разлепил спекшиеся губы комэск.
– КОУ – в порядке! – неожиданно бодрым голосом доложил капитан Чиполионис, начальник эскадрильских стрелков.
– Странно, – подумал комэск, – обычно корма больше всех от жары страдает.
И радист, начальник воздушных стрелков радистов эскадрильи, тоже бодро доложил:
– У радиста самочувствие в норме.
И вдруг, перейдя на крик, радист сообщил:
– В корме пожар!!!
– Что? Радист – какой пожар?
В ответ ни звука.
– КОУ, КОУ!!! Что за пожар у радиста?
Тишина. И на все последующие запросы кормы – ни звука.
– Второй штурман! Поднимись под блистер. Может, увидишь, что с кормой.
Как бы высоко ни поднялся второй штурман, как бы ни крутил головой, больше куска прицельной станции и части остекления кабины КОУ он не увидит. То, что видел второй штурман, не вселяло никаких опасений – все выглядело, как обычно:
– Никаких видимых изменений, товарищ командир.
– КОУ! Радист! КОУ! – надрывался комэск. И никакого ответа.
– Пятьсот первый, ответьте пятьсот двадцать первому, – решился он нарушить режим радиомолчания.
– Отвечаю, я пятьсот первый, – прозвучал в наушниках рокот командира полка. – Что у вас стряслось? – пятьсот первый спросил спокойным голосом, не сомневаясь, что в такой обстановке комэск зря нарушать радиомаскировку по пустякам не будет.
– Я пятьсот двадцать первый. Корма доложила, что у них пожар. После этого замолчали и на запросы не отвечают. Разрешите левым разворотом выйти из боевого порядка и срочно на вынужденную.
– До дома дотянешь?
– Думаю, что дотяну. Визуальным осмотром признаков пожара, гари и дыма не обнаружено. Но кто его знает, почему молчат?
– Левым разворотом выход из боевого порядка, возвращение на базу – разрешаю. При выяснении причин и последствий доложить мне по дальней связи.
– Выход-возвращение разрешили. Выполняю.
Обухов набрал резервный эшелон 8400 метров и менее чем через час вышел на привод своего аэродрома. Технические службы были предупреждены руководителем полетов. Когда Обухов зарулил на стоянку, там уже стояли: пожарная машина, санитарка, тягач и другие машины технического обеспечения.
Комэск выпрыгнул из своей кабины и кинулся к корме. Там, соблюдая предосторожности, давление в камерах герметизации стравить не удалось, техники открывали люк. Чувствовалось, что-то на него давит изнутри. Крышку люка при открывании поддерживали сразу четыре дородных техника. Когда ее удалось опустить до нормального открытого состояния, на них выпал совершенно голый капитан, начальник эскадрильских стрелков. С первого взгляда было ясно – капитан был мертв. Старший лейтенант, эскадрильский связист, тоже не подавал признаков жизни и тоже был полностью наг. В кабине пахло гарью и жженым волосом.
На капитане остались только форменные туфли и шлемофон. Он не был пристегнут к креслу и находился в странной позе: как будто хотел что-то раздавить носком правой ноги. Действительно, к подошве правой туфли прилип наполовину сгоревший спичечный коробок.
Старлей-радист, на котором тоже остались только ботинки и шлемофон, выглядел так, как будто по нему прошлись паяльной лампой. Кожа припухшая, обожженная и на открытых местах без единого волоска. Сгорели даже его известные всему полку усы.
Расследование причин происшествия было коротким и однозначным. Всему виной была удушающая жара. Капитан придумал, как принести себе облегчение. Он отсоединил кислородную маску и отвернул маховичок аварийной подачи кислорода на максимум. Из шланга побежал холодный кислород. На Ту-16 кислород в жидком состоянии хранится в трех КПЖ – сосудах Дюара. Сообразительный капитан засунул кислородный шланг, извергающий восхитительно-прохладный газ себе под одежду. Сколько времени он так наслаждался прохладой и комфортом, точно не известно. Но, очевидно, достаточно долго, чтобы пропитать кислородом все, что могло пропитаться, и в первую очередь хлопчатобумажные комбинезоны, свой и радиста, а также заполнить кислородом всю кормовую кабину.
Ощутив себя в недостижимом для других комфорте и прохладе, злосчатный капитан решил еще больше увеличить комфорт и удовольствие. Он решил ЗАКУРИТЬ!!!
Если в стандартной атмосфере обычная спичка создает пламя величиной 2-3 сантиметра, то в кислородной атмосфере пламя одной единственной спички может полностью заполнить весь зрительный зал Большого театра, а также все закоулки, прилегающие к нему. Когда спичка выдала такое пламя, заполнившее кормовую кабину, капитан попытался погасить его, засунув спичку обратно в коробок и наступив на него ногой. Пропитанная кислородом одежда практически взорвалась. Радист успел крикнуть: «В корме пожар!» и тут же умер от ожога легких.
Единственное, что правильно сделал капитан, – это то, что он перед своей последней попыткой в жизни закурить, завернул маховичок аварийной подачи кислорода. Будь кислорода чуть больше, кормовая кабина вместе с хвостовым оперением сгорела бы. А еще не было на свете такого Ту-16, который мог бы летать без хвоста. Что было бы со всем экипажем, пояснять нет необходимости.
На пике июльской жары командование флота решило провести очередные учения. Один взгляд на раскаленный самолет порождал в мозгу картину жертвоприношения, когда в чрево медного быка язычники засовывали несчастных. Но тем хотя бы не надо было вести радиообмен и думать о тактических приемах. Надежда на то, что в воздухе, на высоте, будет прохладнее, исчезла еще в процессе постановки задачи. Эскадрилья Обухова отрабатывала нанесение удара с подходом к цели на предельно малых высотах.
В климатических условиях, царивших на земном шаре, не предусматривалось даже недели, во время которой летать на Ту-16 было бы комфортно. Летом он раскалялся, как чрево упомянутого быка, зимой хвататься голой ладонью за металлические части не рекомендовалось – могло и прихватить, как язык пацана, лизнувшего промороженные качели. Осенью и весной зазоры между слишком жарко и слишком холодно не шире лезвия бритвы. А если и были на земном шаре крохотные участки суши, где полет на этом самолете мог доставить удовольствие, то туда Ту-16 никогда не пустили бы.
Полет летом на малых и предельно малых высотах мало чем отличался от посещения сауны. Разве тем, что в сауне необязательно ношение комбинезона и спасательного жилета. Снижение в этих условиях температуры в кабине ниже 45 градусов по Цельсию могло означать только наступление очередного ледникового периода. Истязание жарой продолжалось уже полтора часа и могло закончиться не ранее чем через два с половиной часа выходом из самолета на солнцепек и удушающую жару летнего Приморья. Это когда при плюс 35 относительная влажность ниже 95 процентов, как правило, не бывает.
– Экипаж, доложить о самочувствии, – с трудом разлепил спекшиеся губы комэск.
– КОУ – в порядке! – неожиданно бодрым голосом доложил капитан Чиполионис, начальник эскадрильских стрелков.
– Странно, – подумал комэск, – обычно корма больше всех от жары страдает.
И радист, начальник воздушных стрелков радистов эскадрильи, тоже бодро доложил:
– У радиста самочувствие в норме.
И вдруг, перейдя на крик, радист сообщил:
– В корме пожар!!!
– Что? Радист – какой пожар?
В ответ ни звука.
– КОУ, КОУ!!! Что за пожар у радиста?
Тишина. И на все последующие запросы кормы – ни звука.
– Второй штурман! Поднимись под блистер. Может, увидишь, что с кормой.
Как бы высоко ни поднялся второй штурман, как бы ни крутил головой, больше куска прицельной станции и части остекления кабины КОУ он не увидит. То, что видел второй штурман, не вселяло никаких опасений – все выглядело, как обычно:
– Никаких видимых изменений, товарищ командир.
– КОУ! Радист! КОУ! – надрывался комэск. И никакого ответа.
– Пятьсот первый, ответьте пятьсот двадцать первому, – решился он нарушить режим радиомолчания.
– Отвечаю, я пятьсот первый, – прозвучал в наушниках рокот командира полка. – Что у вас стряслось? – пятьсот первый спросил спокойным голосом, не сомневаясь, что в такой обстановке комэск зря нарушать радиомаскировку по пустякам не будет.
– Я пятьсот двадцать первый. Корма доложила, что у них пожар. После этого замолчали и на запросы не отвечают. Разрешите левым разворотом выйти из боевого порядка и срочно на вынужденную.
– До дома дотянешь?
– Думаю, что дотяну. Визуальным осмотром признаков пожара, гари и дыма не обнаружено. Но кто его знает, почему молчат?
– Левым разворотом выход из боевого порядка, возвращение на базу – разрешаю. При выяснении причин и последствий доложить мне по дальней связи.
– Выход-возвращение разрешили. Выполняю.
Обухов набрал резервный эшелон 8400 метров и менее чем через час вышел на привод своего аэродрома. Технические службы были предупреждены руководителем полетов. Когда Обухов зарулил на стоянку, там уже стояли: пожарная машина, санитарка, тягач и другие машины технического обеспечения.
Комэск выпрыгнул из своей кабины и кинулся к корме. Там, соблюдая предосторожности, давление в камерах герметизации стравить не удалось, техники открывали люк. Чувствовалось, что-то на него давит изнутри. Крышку люка при открывании поддерживали сразу четыре дородных техника. Когда ее удалось опустить до нормального открытого состояния, на них выпал совершенно голый капитан, начальник эскадрильских стрелков. С первого взгляда было ясно – капитан был мертв. Старший лейтенант, эскадрильский связист, тоже не подавал признаков жизни и тоже был полностью наг. В кабине пахло гарью и жженым волосом.
На капитане остались только форменные туфли и шлемофон. Он не был пристегнут к креслу и находился в странной позе: как будто хотел что-то раздавить носком правой ноги. Действительно, к подошве правой туфли прилип наполовину сгоревший спичечный коробок.
Старлей-радист, на котором тоже остались только ботинки и шлемофон, выглядел так, как будто по нему прошлись паяльной лампой. Кожа припухшая, обожженная и на открытых местах без единого волоска. Сгорели даже его известные всему полку усы.
Расследование причин происшествия было коротким и однозначным. Всему виной была удушающая жара. Капитан придумал, как принести себе облегчение. Он отсоединил кислородную маску и отвернул маховичок аварийной подачи кислорода на максимум. Из шланга побежал холодный кислород. На Ту-16 кислород в жидком состоянии хранится в трех КПЖ – сосудах Дюара. Сообразительный капитан засунул кислородный шланг, извергающий восхитительно-прохладный газ себе под одежду. Сколько времени он так наслаждался прохладой и комфортом, точно не известно. Но, очевидно, достаточно долго, чтобы пропитать кислородом все, что могло пропитаться, и в первую очередь хлопчатобумажные комбинезоны, свой и радиста, а также заполнить кислородом всю кормовую кабину.
Ощутив себя в недостижимом для других комфорте и прохладе, злосчатный капитан решил еще больше увеличить комфорт и удовольствие. Он решил ЗАКУРИТЬ!!!
Если в стандартной атмосфере обычная спичка создает пламя величиной 2-3 сантиметра, то в кислородной атмосфере пламя одной единственной спички может полностью заполнить весь зрительный зал Большого театра, а также все закоулки, прилегающие к нему. Когда спичка выдала такое пламя, заполнившее кормовую кабину, капитан попытался погасить его, засунув спичку обратно в коробок и наступив на него ногой. Пропитанная кислородом одежда практически взорвалась. Радист успел крикнуть: «В корме пожар!» и тут же умер от ожога легких.
Единственное, что правильно сделал капитан, – это то, что он перед своей последней попыткой в жизни закурить, завернул маховичок аварийной подачи кислорода. Будь кислорода чуть больше, кормовая кабина вместе с хвостовым оперением сгорела бы. А еще не было на свете такого Ту-16, который мог бы летать без хвоста. Что было бы со всем экипажем, пояснять нет необходимости.
Александр Шипицын
Местный
ЗОНА НАД КАВАЛЕРОВО
Ту-95 устроен таким образом, что радист сидит за входным люком по оси самолета и имеет возможность весь полет любоваться куполом небесным сквозь купол плексигласовый, называемый – блистер. А зону отработки техники пилотирования для Ту-95, чтобы отнести ее подальше от китайской границы, расположили над населенным пунктом с удивительным для Дальнего Востока названием – Кавалерово. И Кавалерово это расположено в Уссурийской тайге.
В один из ясных летных дней проистекали полеты в полку Ту-95-х. Полеты настолько заурядные, что не случись этого происшествия, никто о них и не вспомнил. Командир полка только вернулся из отпуска и восстанавливал утраченные навыки. Он уже выполнил контрольный полет со своим заместителем и теперь следовал в зону отработки навыков в технике пилотирования, что располагалась почти над Кавалерово.
Наш полк на родственных Ту-142 готовился летать смешанную (это когда начинают днем, а кончают ночью, девушки не радуйтесь) смену. Мы принимали авиатехнику и уже собирались на предполетные указания. Тут те, кто проверял исправность радиоаппаратуры, услышали радиообмен между командиром полка и КДП.
– «Цветной», я 55101, у меня сорвало блистер и высосало радиста.
– 55101, я «Цветной». Я правильно вас понял? У вас высосало радиста?
– «Цветной», вы правильно поняли. При следовании курсом 70 градусов на удалении 80 километров до Кавлерово у меня высосало радиста.
– А он был с парашютом?
– Разумеется, без. Координаты передаст передний через одну минуту. Подготовьте и немедленно отправляйте поисково-спасательную группу во главе с начальником ПДС.
Этот радиообмен поверг всех его слышащих в шоковое состояние. Особенно поразили слова командира относительно парашюта: «Разумеется, без», хотя на этих самолетах каждый член экипажа был обязан перед взлетом надеть и пристегнуть парашют, застегнуть привязные ремни.
Когда Ту-95 с вырванным блистером приземлился, те, кто расследовал обстоятельства гибели, а то, что злосчастный прапорщик погиб, никто не сомневался, увидели, что плечевые привязные ремни не были пристегнуты, а поясной ремень пристегнут, но с правой стороны разорван. Очевидно, отсасывающая сила была настолько велика, что, порвав пристяжной ремень, вытащила радиста, как пушинку. Очень странным показался тот факт, что туфли погибшего оставались на подножке. То ли для обеспечения комфорта он снял их, то ли сорвало радиста с такой скоростью и силой, что туфли остались на месте.
Вдоль всей верхней части фюзеляжа, от зияющего отверстия над местом радиста до самого хвостового оперения, тянулась широкая кровавая полоса, оставленная телом несчастного. Кормовой стрелок утверждает, что видел, как выброшенного радиста пронесло мимо его кабины. Что он успел заметить его выпученные глаза и не нашел ничего лучшего, как приподняться в своем кресле и отдать унесенному честь.
Мне приходилось и до этого слышать о том, как могучая, отсасывающая сила набегающего потока вырывает блистеры и выпуклые иллюминаторы. Но я считал это маловероятным. А теперь пришлось быть чуть ли не очевидцем такого факта. Мы все ходили в тот же день посмотреть на пострадавший самолет и видели обломки плексигласа в пазах, где крепился блистер. Полеты нам, естественно, по понятной причине «зарубили», и весь гарнизон возбужденно обсуждал это происшествие.
Пропавшего прапорщика безуспешно искали две недели. Несмотря на довольно точно указанное место происшествия найти что-либо в Уссурийской тайге практически невозможно. В том районе царят такие заросли, что мимо трупа человека можно пройти в одном метре и не обнаружить его. А лесная братия в один день и костей бы от него не оставила. Вдова покойного настаивала на продолжении поисков, утверждая, что если бы он был с пистолетом, то искали бы до последнего. Прошел месяц и радист все считался без вести пропавшим, а за без вести пропавших, как известно, пенсию вдовам не начисляют.
В конце концов, в доказательство его смерти принесли обрывки кожаной куртки, и вдова стала получать пенсию. Хотя куртка покойного по-прежнему висела в кладовке и по жаркому летнему времени быть на покойном во время происшествия не могла. Но и в штабах люди с головой и сердцем сидят.
Ту-95 устроен таким образом, что радист сидит за входным люком по оси самолета и имеет возможность весь полет любоваться куполом небесным сквозь купол плексигласовый, называемый – блистер. А зону отработки техники пилотирования для Ту-95, чтобы отнести ее подальше от китайской границы, расположили над населенным пунктом с удивительным для Дальнего Востока названием – Кавалерово. И Кавалерово это расположено в Уссурийской тайге.
В один из ясных летных дней проистекали полеты в полку Ту-95-х. Полеты настолько заурядные, что не случись этого происшествия, никто о них и не вспомнил. Командир полка только вернулся из отпуска и восстанавливал утраченные навыки. Он уже выполнил контрольный полет со своим заместителем и теперь следовал в зону отработки навыков в технике пилотирования, что располагалась почти над Кавалерово.
Наш полк на родственных Ту-142 готовился летать смешанную (это когда начинают днем, а кончают ночью, девушки не радуйтесь) смену. Мы принимали авиатехнику и уже собирались на предполетные указания. Тут те, кто проверял исправность радиоаппаратуры, услышали радиообмен между командиром полка и КДП.
– «Цветной», я 55101, у меня сорвало блистер и высосало радиста.
– 55101, я «Цветной». Я правильно вас понял? У вас высосало радиста?
– «Цветной», вы правильно поняли. При следовании курсом 70 градусов на удалении 80 километров до Кавлерово у меня высосало радиста.
– А он был с парашютом?
– Разумеется, без. Координаты передаст передний через одну минуту. Подготовьте и немедленно отправляйте поисково-спасательную группу во главе с начальником ПДС.
Этот радиообмен поверг всех его слышащих в шоковое состояние. Особенно поразили слова командира относительно парашюта: «Разумеется, без», хотя на этих самолетах каждый член экипажа был обязан перед взлетом надеть и пристегнуть парашют, застегнуть привязные ремни.
Когда Ту-95 с вырванным блистером приземлился, те, кто расследовал обстоятельства гибели, а то, что злосчастный прапорщик погиб, никто не сомневался, увидели, что плечевые привязные ремни не были пристегнуты, а поясной ремень пристегнут, но с правой стороны разорван. Очевидно, отсасывающая сила была настолько велика, что, порвав пристяжной ремень, вытащила радиста, как пушинку. Очень странным показался тот факт, что туфли погибшего оставались на подножке. То ли для обеспечения комфорта он снял их, то ли сорвало радиста с такой скоростью и силой, что туфли остались на месте.
Вдоль всей верхней части фюзеляжа, от зияющего отверстия над местом радиста до самого хвостового оперения, тянулась широкая кровавая полоса, оставленная телом несчастного. Кормовой стрелок утверждает, что видел, как выброшенного радиста пронесло мимо его кабины. Что он успел заметить его выпученные глаза и не нашел ничего лучшего, как приподняться в своем кресле и отдать унесенному честь.
Мне приходилось и до этого слышать о том, как могучая, отсасывающая сила набегающего потока вырывает блистеры и выпуклые иллюминаторы. Но я считал это маловероятным. А теперь пришлось быть чуть ли не очевидцем такого факта. Мы все ходили в тот же день посмотреть на пострадавший самолет и видели обломки плексигласа в пазах, где крепился блистер. Полеты нам, естественно, по понятной причине «зарубили», и весь гарнизон возбужденно обсуждал это происшествие.
Пропавшего прапорщика безуспешно искали две недели. Несмотря на довольно точно указанное место происшествия найти что-либо в Уссурийской тайге практически невозможно. В том районе царят такие заросли, что мимо трупа человека можно пройти в одном метре и не обнаружить его. А лесная братия в один день и костей бы от него не оставила. Вдова покойного настаивала на продолжении поисков, утверждая, что если бы он был с пистолетом, то искали бы до последнего. Прошел месяц и радист все считался без вести пропавшим, а за без вести пропавших, как известно, пенсию вдовам не начисляют.
В конце концов, в доказательство его смерти принесли обрывки кожаной куртки, и вдова стала получать пенсию. Хотя куртка покойного по-прежнему висела в кладовке и по жаркому летнему времени быть на покойном во время происшествия не могла. Но и в штабах люди с головой и сердцем сидят.
Александр Шипицын
Местный
ДЕЛОВОЙ ПОДХОД
На заседании партийной комиссии дивизии рассматривается персональное дело коммуниста Рябушкина. Старший лейтенант, партийный стаж 12 лет, старший техник корабля. Причина вызова на партийную комиссию – регулярная и злостная неуплата членских взносов.
Председатель комиссии строго смотрит на стоящего перед ним коммуниста:
– Так в чем дело, Рябушкин? Вы почему взносы не платите. И в прошлом году у вас задолженности были. И в этом уже за три месяца не плачено.
– Товарищ подполковник, – с умоляющим лицом начинает Рябушкин, – видите ли, я квартиру получил, ремонт надо было делать. Тут жена приболела, лекарства дорогие понадобились. Опять же праздники. Новый Год, там 23 февраля, 8 марта, расходы…. Не хватило денег.
– М-да! – задумался председатель парткомиссии.
Тут начальник гарнизонной школы марксизма-ленинизма слово попросил:
– А скажите, Рябушкин, вам вообще не накладно ли в партии состоять? Может, это для вас непосильная финансовая обуза? А? Может, мы вас лучше освободим от нее? А?
– Нет-нет-нет, – зачастил Рябушкин, – совсем не тяжелая. Я сегодня же заплачу…. Вот как с парткомиссии выйду, сразу же и заплачу.
– Ну, то-то же. А то праздники, лекарства…. Если накладно, так и скажите.
И вообще – один удар кулаком в ухо заменяет два часа воспитательной работы.
На заседании партийной комиссии дивизии рассматривается персональное дело коммуниста Рябушкина. Старший лейтенант, партийный стаж 12 лет, старший техник корабля. Причина вызова на партийную комиссию – регулярная и злостная неуплата членских взносов.
Председатель комиссии строго смотрит на стоящего перед ним коммуниста:
– Так в чем дело, Рябушкин? Вы почему взносы не платите. И в прошлом году у вас задолженности были. И в этом уже за три месяца не плачено.
– Товарищ подполковник, – с умоляющим лицом начинает Рябушкин, – видите ли, я квартиру получил, ремонт надо было делать. Тут жена приболела, лекарства дорогие понадобились. Опять же праздники. Новый Год, там 23 февраля, 8 марта, расходы…. Не хватило денег.
– М-да! – задумался председатель парткомиссии.
Тут начальник гарнизонной школы марксизма-ленинизма слово попросил:
– А скажите, Рябушкин, вам вообще не накладно ли в партии состоять? Может, это для вас непосильная финансовая обуза? А? Может, мы вас лучше освободим от нее? А?
– Нет-нет-нет, – зачастил Рябушкин, – совсем не тяжелая. Я сегодня же заплачу…. Вот как с парткомиссии выйду, сразу же и заплачу.
– Ну, то-то же. А то праздники, лекарства…. Если накладно, так и скажите.
И вообще – один удар кулаком в ухо заменяет два часа воспитательной работы.
Александр Шипицын
Местный
СМЕРТЕЛЬНЫЙ НОМЕР
Карьера офицера зависела от многих факторов. Одним из основных считалось участие в общественной жизни части и соединения. Общественная жизнь представлялась, в основном художественной самодеятельностью. Кто хотя бы в хоре не пел, не мог рассчитывать на успешное продвижение по службе. При этом такие вещи, как голос и слух и даже их полное отсутствие, в расчет не принимались. Стой и раскрывай в такт рот, больше от тебя и не требуется. Главное, чтобы водку в меру пил. И чтобы мысли дурные о правильности социального устройства в голову не лезли. Отвечай потом за тебя.
Но находились люди, которым даже такие несложные требования социума были не под силу. Во второй эскадрилье служили два техника, которых вполне устраивало то положение, которое они занимали. Они не стремились ни к званиям, ни к должностям. В регулярных и злостных злоупотреблениях алкоголем замечены не были. Моральный облик не вызывал особых претензий и озабоченности со стороны командования и политотдела. Ходили они на рыбалку, охоту и вообще лес любили.
Но комсомольскому вожаку не жилось спокойно. Он постоянно приставал к этим двоим, желая вовлечь их в орбиту общественной жизни. Тут еще вскоре должен был состояться смотр художественной самодеятельности. И лишний номер только упрочил бы его положение. Ему светила должность секретаря парткома. А это звание майора и участие в дележе дефицитов. Он усилил натиск на двух друзей.
В конце концов они согласились выступить с номером под названием «Танец факиров», но с одним условием. На репетиции они ходить не будут. Номер у них хорошо отработан, и они его покажут прямо на смотре. Обрадованный их согласием комсомолец, скрепя, сердце согласился.
Полный зал. В первых рядах жюри во главе с главным искусствоведом – командиром дивизии. По обе стороны от него командиры полков, начальник политотдела, замполиты и одна женщина – завхоз Дома офицеров и, по совместительству, жена генерала. Пока все идет хорошо, и наш комсорг прикидывает как ему будет в майорских погонах. Получается, что неплохо.
Конферансье, прапорщик из дивизии, помощник начпо по работе с комсомолом. Он объявляет:
– Танец факиров! Смертельный номер! – и улыбкой успокаивает уже было насторожившего уши начальника политотдела.
На сцене появляется полуголый факир в шароварах. На голове у него красная чалма, а на чалме чурбак лиственницы. Из тех, что идут на дрова в титаны. Из бобинного магнитофона «Комета» звучит индийская музыка. В такт ее факир с чурбаком красиво танцует, ловко удерживая чурбак на голове. Минуты две все вполне благопристойно. Публика начинает скучать. Но вот в музыке появляются тревожные нотки, и на сцену выплывает второй факир. Как и первый, он в одних шароварах и чалме. Но по сцене движется почему-то боком, оставаясь к жюри лицом, и что-то прячет за спиной. Тревога в музыке нарастает, ритм ускоряется, и вот апофеоз. Второй факир выхватывает из-за спины огромный колун и с размаху бьет им по чурбаку. Чурбак раскалывается на две половины. Первый факир невредим, но из-за стола жюри выпадает в обморок командир полка и перепугано визжит жена комдива. Публика в шоке. Командира уносят. Концерт продолжается.
Комсомолец «шайбы»* так и не дождался, его перевели куда-то в нельготный район. А этих технарей-факиров уже не приглашали в художественную самодеятельность, оставили в покое и больше никогда не вносили в программу смотра художественной самодеятельности номер, предварительно не прошедший одобрения начальником политотдела.
* шайба – майорская звезда на погоне
Карьера офицера зависела от многих факторов. Одним из основных считалось участие в общественной жизни части и соединения. Общественная жизнь представлялась, в основном художественной самодеятельностью. Кто хотя бы в хоре не пел, не мог рассчитывать на успешное продвижение по службе. При этом такие вещи, как голос и слух и даже их полное отсутствие, в расчет не принимались. Стой и раскрывай в такт рот, больше от тебя и не требуется. Главное, чтобы водку в меру пил. И чтобы мысли дурные о правильности социального устройства в голову не лезли. Отвечай потом за тебя.
Но находились люди, которым даже такие несложные требования социума были не под силу. Во второй эскадрилье служили два техника, которых вполне устраивало то положение, которое они занимали. Они не стремились ни к званиям, ни к должностям. В регулярных и злостных злоупотреблениях алкоголем замечены не были. Моральный облик не вызывал особых претензий и озабоченности со стороны командования и политотдела. Ходили они на рыбалку, охоту и вообще лес любили.
Но комсомольскому вожаку не жилось спокойно. Он постоянно приставал к этим двоим, желая вовлечь их в орбиту общественной жизни. Тут еще вскоре должен был состояться смотр художественной самодеятельности. И лишний номер только упрочил бы его положение. Ему светила должность секретаря парткома. А это звание майора и участие в дележе дефицитов. Он усилил натиск на двух друзей.
В конце концов они согласились выступить с номером под названием «Танец факиров», но с одним условием. На репетиции они ходить не будут. Номер у них хорошо отработан, и они его покажут прямо на смотре. Обрадованный их согласием комсомолец, скрепя, сердце согласился.
Полный зал. В первых рядах жюри во главе с главным искусствоведом – командиром дивизии. По обе стороны от него командиры полков, начальник политотдела, замполиты и одна женщина – завхоз Дома офицеров и, по совместительству, жена генерала. Пока все идет хорошо, и наш комсорг прикидывает как ему будет в майорских погонах. Получается, что неплохо.
Конферансье, прапорщик из дивизии, помощник начпо по работе с комсомолом. Он объявляет:
– Танец факиров! Смертельный номер! – и улыбкой успокаивает уже было насторожившего уши начальника политотдела.
На сцене появляется полуголый факир в шароварах. На голове у него красная чалма, а на чалме чурбак лиственницы. Из тех, что идут на дрова в титаны. Из бобинного магнитофона «Комета» звучит индийская музыка. В такт ее факир с чурбаком красиво танцует, ловко удерживая чурбак на голове. Минуты две все вполне благопристойно. Публика начинает скучать. Но вот в музыке появляются тревожные нотки, и на сцену выплывает второй факир. Как и первый, он в одних шароварах и чалме. Но по сцене движется почему-то боком, оставаясь к жюри лицом, и что-то прячет за спиной. Тревога в музыке нарастает, ритм ускоряется, и вот апофеоз. Второй факир выхватывает из-за спины огромный колун и с размаху бьет им по чурбаку. Чурбак раскалывается на две половины. Первый факир невредим, но из-за стола жюри выпадает в обморок командир полка и перепугано визжит жена комдива. Публика в шоке. Командира уносят. Концерт продолжается.
Комсомолец «шайбы»* так и не дождался, его перевели куда-то в нельготный район. А этих технарей-факиров уже не приглашали в художественную самодеятельность, оставили в покое и больше никогда не вносили в программу смотра художественной самодеятельности номер, предварительно не прошедший одобрения начальником политотдела.
* шайба – майорская звезда на погоне