Архипыч

НИ КАПЛИ ТОПЛИВА


В колхозе, что располагался рядом с аэродромом дальней авиации, кончился керосин. Всего две тонны не хватило, чтобы закончить посевную. Но все бочки на складе ГСМ пусты, как кошелек церковной крысы. Председатель колхоза знал, что самолеты на керосине летают. Рев двигателей из-за оврага позволял надеяться, что уж у летчиков с топливом дела хорошо обстоят. А у него трактора как раз на керосине работали. Устаревшие модели.
Погрузил председатель в свой старый «козлик» пару копченых окороков и бочонок вина последнего урожая. Не с пустыми же руками ехать.
Приняли его, как родного. Пообедать в командирский зал пригласили. Беседы разные ведут. Про виды на урожай спрашивают. Тут председатель жаловаться стал, что не может посевную окончить: топлива не хватает. Не помогли бы ему братья-летчики? Не выручат ли они его с керосином? Все лимиты выбрали, и район ни капли не дает.
Командир с замполитом полка сочувственно председателя выслушали. Но командир ему говорит:
− Тут, брат, такая же история. Капли лишней топлива нет. Мне план боевой подготовки выполнять, а топлива под обрез. Истину тебе говорю. Помог бы тебе по-братски, но веришь, сам на голодном пайке сижу. И корпус ничего не дает. Экономьте, говорят. А как его сэкономишь? Двигатели, что ли, в воздухе выключать?
Видит председатель, и у летчиков напряг с керосином.
− Ну, нет, так нет. Из пустой козы молока не надоишь. Поеду дальше искать.
Командир с замполитом его к «козлику» проводили. Уже председатель за руль сел, тут его командир и спрашивает:
− А сколько тебе того керосину надо?
− Много. Тонны две.
− Сколько? – командир даже засмеялся. – Две тонны? Да у нас только невырабатываемый остаток, что насосы поднять не могут, на самолете по полтонны. Да иди, бери у меня на складе ГСМ эти две тонны. Я то думал тебе тонн двести – триста надо. А тебе всего 2 тонны! Приезжай и бери.
Вот так. Одному и тонна – богатство, а другому – тысяча тонн только дупло в зубе залить. Еще бы, Ту-16 в полете 36 тонн расходует, а Ту-95 – восемьдесят, иному колхозу на десять лет пахать и сеять.
 
Реклама
ВОЕННЫЙ ЛОБ

Есть что-то в военной службе такое, что само по себе утолщает кости черепа. Особенно их лобную часть. Вы ж видели, как десантники об голову бутылки бьют и кирпичи ломают. Любого гражданского тонкостенным железнодорожным стаканом тресни – и унесут с сотрясением мозга. Я перед училищем в фанерную перегородку врезался, так после этого полчаса изображение в глазах как пазл собирал. А потом училище окончил и никогда свою черепушку на ударную прочность не тренировал. Да нам, штурманам, запрещалось ударную нагрузку на голову принимать, даже боксом и карате не разрешали заниматься. Вроде, штурманские мозги дорого государству обходятся, особенно если на килограммы брать. Это ж сколько черепушек наколоть надо, чтобы килограмм набрать? Потом неоднократно проверял – как броня у легкого танка. Безо всякой тренировки само как-то наросло.
Я лейтенантом, в Питере, как-то со студентами задрался. Вот и долбанул одного своей башкой в лоб. Так парень мало того, что на три метра отлетел, так ещё и отключился минут на десять. Мы его потом еле в чувство привели, а очки так и не нашли; видно дальше полетели. Институт-то он окончил, но потом, пока гражданским был, от военных держался настолько далеко, насколько обстановка позволяла, и заговаривался иногда. Так стоящего инженера из него не вышло и пришлось ему в армию идти. Там он через некоторое время в пивбаре повздорил, и ему об лоб кружку пивную разбили, он и не почесался. На пользу служба ему пошла. А я потом, уверовав в силу и непробиваемость военного лба, еще несколько раз, причем с неизменным успехом, этот прием, удар головой, применял.
Будучи уже совершенно взрослым, в звании подполковника, отдыхал я после Чернобыля на Камчатке, в военном санатории, что в Паратунке находится. А это тебе не хухры-мухры! Санаторий славился тем, что имел три бассейна с термальными водами и там, иногда, подводники и космонавты сил набирались.
Дело было в конце марта. Погода – такую не закажешь. Минус один-два градуса, ни облачка, ни ветерка. А небо такой синевы с фиолетовой оторочкой по горизонту, что уж синее только полоса на триколоре. Утром на зарядку выходил и дивился на неземной пейзаж. Линия сопок такая причудливая, что, наверное, только на Луне или Марсе похожая может быть, а цветом они, цветом только с экраном телевизора сравнить можно, который раньше «голубой» называли.
Мы с дочкой на лыжах ходили кататься. Дорогу перейдем, там спортивные костюмчики в скатки скатаем и в плавках и купальнике дальше бежим. Через час внутреннюю часть бедер подпаливать начинает – отраженный от снега солнечный свет загар в этих местах наиболее сильный дает. Лыжи всего на несколько сантиметров в снегу утопают. Вот дочка и говорит:
– А снегу-то немного.
– Да!? – отвечаю. – Ты так думаешь?
Я с одной лыжной палки кольцо снял и палку в снег вогнал. Целиком. Еще и рука моя чуть не по самое плечо утонула. Вот так! Не менее двух метров снежный покров был.
Ходили мы в бассейны термальные купаться. Красота! В одном температура воды 30 градусов, в другом 35, а в третьем от 38 и до 70 в том углу, где из трубы вода источника наружу выходит. Бассейны разделены бетонными перемычками метров по пять–восемь шириной. На перемычках сугробы снега. И в каждой перемычке, очевидно, канал, бассейны соединяющий, есть. Заметил я, что пацаны в одном бассейне исчезают, а в другом появляются.
Мы, поочередно, начиная с 30 градусного, во всех трех бассейнах погрелись. Я после самого горячего в сугроб ложился. Холодно, кожу как ножом режет, но потом, когда в самую горячую воду опять окунешься, чувство такое, будто ты растворился в этой воде, и нет тебя больше. И нет ни болячек, ни огорчений, а есть чувство, что ты с Землей в самом первом рассоле единое целое составляешь. Ну, это уже философия начинается.
Заметил я, что пацаны, из 30 градусного, в 35 градусный под перемычкой проныривают и потом среди теток появляются. А тетки под стенкой сидят на чем-то.
Мне ж, конечно, тоже надо. В горячей воде боязно глаза открывать. Да и не знаю, как ее состав на роговицу повлияет. Вот я с закрытыми глазами в туннель под перемычкой и нырнул. Туннель довольно широкий, не менее двух метров. Стенки рукам не мешают, гребу потихоньку. Когда, по моим расчетам и внутренней навигации, перемычка вот-вот закончиться должна, я для большего эффекта появления среди теток, самый мощный гребок сделал. И тут же получил неимоверной силы удар по лбу. Что там искры! Салют в День Победы, единственное с чем сравнимо то, что у меня из глаз посыпалось или взорвалось. Я еще один гребок, чтобы на поверхность воды вырваться, сделал. Выскакиваю, воздух ртом хватаю и за лоб держусь.
Смотрю, тетки тоже повскакивали и встревожено озираются:
– Что это было? – друг дружку спрашивают и на меня с подозрением смотрят.
Оказывается, поперек подводного канала проложена рельса. Вот я в нее со всей дури и врезался.
– Вы что по рельсу кувалдой ударили, чтобы нас напугать? Мы даже соскочили с нее.
– Откуда кувалда? Вот, башкой врезался.
А они не верят. Так как если головой с таким шумом в рельс треснуться, то на лбу шишка, ссадина, синяк, наконец, появиться должен. А тут – ни-че-го!
Вспомнил я, как в училище в регби играл, и Валек Кувшинов мне в глаз на пересекающихся курсах коленом заехал. Тоже ничего не появилось. Даже фингал завалященький и тот не засветился. Вот она когда закалка военная началась. Что-то армия человеку все же дает. Что бы там ни говорили.
 
СВЯТЕЕ ПАПЫ РИМСКОГО

Метали противолодочники торпеды с Ил-38. В Японском море дело было. Торпеды в учебных целях ведь как мечут? Стоит в море корабль управления, обычно это малый противолодочный корабль (МПК). Ниже его (это по-морскому), то есть южнее километров на пять, торпедолов пасется. Это небольшой катер под командованием мичмана. Очень уважаемый кораблик на флоте. Между ними, на глубине 50 метров дизельная подводная лодка ходит. Пять километров туда, пять обратно. Цель из себя изображает. Поперек ее хода барьер из радиогидроакустических буев стоит. Эти буи пеленги на лодку выдают. В точке их пересечения лодка находится. Вот туда-то доблестные противолодочники и норовят торпедой угодить. Торпеда в воду окунается, под водой циркуляцию, круг такой, описывает. А когда ее система самонаведения лодочку на захват возьмет, что самописцами фиксируется, торпеда всплывает. Всплытию способствуют 110 литров спирта, который заливают туда, где у боевой торпеды взрывчатка лежит. Вот эти-то 110 литров спирта и обеспечивают торпедолову почет и уважение флота.
Вообще-то спирт в торпеде оставаться должен. Но почему-то каждый раз, когда торпеду из пучин морских на борт торпедолова поднимают, с ней какие-то неприятности происходят, и спирт течь начинает. Не пропадать же добру. К каждой, таким образом, выловленной торпеде братва морская с котелками бежит. Спасают народное добро. А так как их никто не уполномочивал на это доброе дело, ведь спирт мог и в море вытечь, экологию бы нарушил, то и сдавать его как бы и не надо. Разве что с торпедной базой поделятся. Акт о списании спирта ведь они подписывают.
А сегодня что-то пеленги с буев в разные стороны показывают. Не идет обработка информации. Пятый раз уже заходит экипаж, а все без толку. Торпеду домой везти тоже как-то не очень. Во-первых, летали, топлива вагон сожгли, торпедолов и МПК беспокоили, а боевое применение не выполнено. Перелетывать придется. А во-вторых, братва ждет, вдруг спиртовая емкость опять потечет. Мотался, мотался экипаж туда-сюда, ему, завуалировано так, с корабля управления подсказывают: вы торпеду между нами сбросьте. А уж с самописцем о факте наведения мы уж как-нибудь сами договоримся. И вам презентик жиденький к праздничку пришлем.
Нашим все понятно стало. Командир штурману сказал, что сброс по команде будет. Тот ко второму штурману, что сбросом командует, подошел и диспозицию довел:
– Ты понял, по команде? Только по моей команде! Точно по моей команде кнопку «Сброс» нажмешь.
Второй штурман щеки надул, головой кивнул и палец к кнопке «Сброс» вытянул. Штурман на свое место побежал. Командует:
– Разворот на боевой. До цели 15 километров.
Второй штурман, чтобы не прозевать момент сброса, заранее створки бомболюка открыл. А что бы тютелька в тютельку, как штурман «Сброс» скомандует, палец на кнопку положил. А чтобы ни микросекунды не упустить, люфт кнопки выбрать решил. Штурман только скомандует, а торпеда уже пошла.
Вот начал он люфт выбирать, до сброса еще десять километров, а кнопка вдруг – щелк, и торпеда ушла. Ну не сама, конечно, ее второй штурман сбросил. А он ведь хотел только люфт выбрать. А тут такая неприятность!
Второго штурмана матюгами обложили, но делать нечего, доложили на корабль управления. Там какой-то зоркий матрос видел, как от самолета что-то отделилось. Рванули в то место, куда он показал, и торпедолов, и корабль управления. Самолет над этим местом полтора часа кружил. Только толку никакого. С высоты двухсот метров торпеда как спичечная головка на пахоте смотрится. Так и не нашли.
А второй штурман думал себе: «Ну что было бы, если бы я ее на секунду позже сбросил? Ну, улетела бы она на 250 метров дальше, но не на 10 же километров раньше!». Все мы умные потом. Не надо стараться быть святее папы римского.
 
ПРОЦЕДУРА

Во Владивостокский морской госпиталь входило и отделение врачебной летной экспертизы (ОВЛЭ). Командовал им, именно командовал, а не заведовал, замечательный доктор, полковник медицинской службы Раджабли Октай Ибрагимович. Что ему приходилось переносить от досужих и здоровых летчиков не описать. Добрейшей души человек.
Как-то попросился к нему, капитан второго ранга, страдающий язвой желудка.
– Октай Ибрагимович, – с унылым желтым лицом просил кавторанг, – забери меня к себе. Не могу я среди матросов лежать.
Октай Ибрагимович глянул на его кислое лимонное лицо. А тут я по коридору иду, бравый и с похмелья красный. Отвечает кавторангу:
– Зачем ты мне тут нужен с твоим желтым лицом? Всю картину мне портить будешь, – и на меня показывает. – Гляди, какие красавцы тут лежат. Нет, не возьму.
А летчики там, действительно, сплошь красавчики лежали. И от безделья, что только не откалывали. Один неделю как бревно лежал, заклинило его. Пошевелиться не мог. Врача из Вьетнама ждал. Только тот с иглоукалыванием помочь ему мог. Так что же? Он к вечеру после первой процедуры как на ноги стал, уже пьяный был. И, опираясь на палку, в туалет пошел. А там бак с водой, на случай если в кране не будет. Смотрю, он палкой в баке шарит и ругается, на чем свет стоит. Водка там у него, видите ли, спрятана была. А ее нашли и давно уже выпили всю.
Другому страдальцу с утра снимок поясницы должны были делать, дядя Радик приходил, радикулит то есть. С вечера ему надо было клизму поставить, чтобы на снимке ничего постороннего не просматривалось. Друг его сопровождать вызвался. А сестричка в тот день новенькая была и к шуткам нашим не приученная.
Заходят эти два орелика в манипуляционную комнату. Тот, кому клизму ставить будут, молча на топчан ложится, а второй, сопровождающий, сестричку, когда она что надо куда надо ввела, спрашивает:
– А вода у него изо рта не потечет? Кружка вон какая большая?
– Что вы! – сестричка отвечает. И начинает лекцию по анатомии читать. Дескать, в организме имеются всякие сфинктеры, которые... и так далее.
Тут тот, что на боку лежит, струю воды изо рта в сестричку пускает. Заранее, прохвост набрал. То-то и помалкивал…. Сестричка как ту струю увидала, с перепугу за кишку – дерг. И у него с другого конца вода струей хлынула. Сестричка в ужасе. Что делать, не знает. Когда до нее дошло, что над ней потешаются, в слезы и к Октаю побежала.
Но и шутнику несладко пришлось. Наша братия как узнала, что его на процедуру повели, сейчас же в туалет и все кабинки заняли. А он как полоумный бегает по туалету и орет:
– Пустите! Сейчас в штаны напущу!
Поиздевались над ним немного и пустили. А ему еще от Раджабли досталось. Будет знать, как над сестричками прикалываться!
 
ДАМА ИЗ КАВАЛЕРОВО

По командировкам с опаской ездить надо. Оно и ничего страшного, но иной раз такое привозят, ни на какие уши не налазит. Вот и Петра Свистунова, по весне, за каким-то чертом замкомдив в Кавалерово послал. Заметьте, одного. Нельзя сказать, чтобы Петя, дослужившись до майора, никогда в командировках не был. Был, конечно. Или в составе полка, или эскадрильи. Но вот так, один, никогда не приходилось.
Анька, жена его, забегала и захлопотала. Белье, носки, умывашки, это как обычно. Подумала и гражданский костюм ему в чемодан положила, и лаковые туфли на кой-то леший втиснула. А зачем ему в Кавалерово туфли понадобились? Вы знаете, где это Кавалерово находится? В уссурийской тайге, в Приморском крае. И вряд ли улицы там мраморными плитами выложены. Но заботливая жена (а Анна была женой заботливой, вон еще двух пацанов, кроме Петра, обстирывает-обглаживает), все предусмотреть должна. А вдруг его в кабинет к большому начальнику позовут? Ой, не смешите меня! В Кавалерово и к большому начальнику? Да там крупнее директора карьера и не было никого.
Я даже и не знаю, зачем его вообще туда послали. В Кавалерово ничего авиационного нет, даже самого вшивого привода не установили. Карьер какой-то есть. Я как-то мимо пролетал, облако пыли там увидел. Может, взорвали чего. Темна вода во облацех. Послали, значит, нужно было. Он, Петя то есть, и вообще парень не шибко разговорчивый. А тут, если кто и спросит чего про Кавалерово, или отмалчивался, или просто говорил:
– Да так, по делам посылали.
А что за дела, и не рассказывал, чем толки и кривотолки еще сильнее возбуждал.
Но все разговоры о целях его командировки тут же прекратились, когда он назад через две недели вернулся. Такого от него никто не ожидал. Всего могли ожидать, но такого – ну никак!
Петр был образцом семейного человека. По субботам и воскресеньям он с женой чинно по главной улице гарнизона прогуливался, а впереди них два пацанешки дурачились: Васенька и Маратик, погодки. Как сильно расшалятся, Петя им буркнет чего, они и успокаиваются. Не надолго, правда, но успокаиваются. Большим авторитетом Петр Антонович в семье пользовался.
А тут он с таким сюрпризом вернулся, что все только ахнули. Даже те, кто его и вовсе не знали.
И было от чего. Петя сам по себе парень не шибко видный. Метр семьдесят, не больше, коренастый и плечистый. Лицо имел простое, но открытое. Раз летчик, значит, здоровый. Мужик как мужик, каким еще может быть майор в тридцать пять лет. Но вот что удивительно. Теперь по главной улице рядом с ним, вместо Аньки, чинно и степенно девушка, для гарнизона незнакомая, прогуливалась.
– Мария, из Кавалерово, – так он представлял молодую спутницу своим товарищам, если они подходили поздороваться с ним после его отсутствия и косились на новую подругу.
А коситься было чего. Дама была рослая и крепкая. Хотя и молодая на вид, и на самом деле возраст у нее не превышал девятнадцати лет. Льняные волосы были заплетены в толстую и длинную косу. Круглое лицо, хоть и слегка рябоватое, было миловидным и украшено синими глазами. Две могучие груди выпирали из-под бордовой мастерки, в которой она постоянно ходила. Нижний пояс грудям не уступал. Видно было, что там есть чем гордится. Бедра у девушки были необъятных размеров, из тех, которыми тщедушных мужей по ночам душат. Сразу было понятно, на что Петр покусился. Обтягивающее трико подчеркивало все эти прелести. Кто был помоложе и поглупее, даже бросали завистливые взгляды на эти богатства российской глубинки. Те, что постарше и поопытнее, сразу же задавались вопросом:
– А как же Анька с пацанами?
Анька с пацанами оказалась в следующем положении.
Жили они в двухкомнатной квартире типа «распашонка». В одну, большую комнату, Петя перенес кроватки и пожитки пацанешек. В другую втащил новый, большой диван и зажил полноценной половой жизнью с вновь обретенным счастьем.
Анька, хоть и не обладала роскошными телесами, была бабешкой стройненькой. А когда накрасилась, как следует, да влезла в брючки и модную курточку, тоже оказалась вполне пригодной для полноценной, хотя и беспорядочной половой жизни. Чем тут же и воспользовались холостяки из офицерского общежития. И пользовались настолько часто и качественно, что Анна обделенной и обездоленной совсем не выглядела.
Она не забывала про Васеньку с Маратиком. Половины Петиной зарплаты ей вполне хватало, тем более, что раньше он ей столько и не давал. Кухню она захватила полностью в свое распоряжение. Мария если и допускалась в туалет или ванную, то тут же получала массу указаний по поводу того, что там делать можно, а что нельзя и как следует устранять последствия своего пребывания там. При этом Анна открывала дверь на лестницу и громко замечала:
– Вонища несусветная! Сколько можно срать?
Петя подкармливал предмет своей любви котлетами из летной столовой и сухомяткой из гарнизона. В субботу и воскресенье он водил ее в военторговское кафе, где поварихи и кухонная прислуга толпились у двери в зал, чтобы посмотреть, как Петр ухаживает за своей молодой подругой. Это ее злило и раздражало. Поэтому иногда приходилось ездить на петровом «Москвиче» в ближайший город, в ресторан. Там же они накупали провизию на неделю.
Я уже говорил, что Петр наслаждался всеми прелестями любви. А его новоявленная возлюбленная оказалась девушкой весьма неприхотливой. Если он не выводил ее гулять или прокатиться или не занимался с ней любовью, она спала. Спала настолько много и крепко, что даже ее единственный спортивный костюм Петя стирал и гладил лично сам, не говоря уже о постели и своем белье.
Анька, привычная к такого рода стиркам и глажкам, с презрением смотрела на его потуги. Она и уступала ему стиральную машину или утюг, только когда убегала за своей порцией любви в офицерское общежитие.
Не знаю, как вы, но я бы от такой веселой жизни повесился бы через неделю. Петя продержался до глубокой осени. Потом погрузил Марию с ее необъемным багажом в «Москвич» и отвез на вокзал. Я лично больше ни Марию, ни его «Москвича» не видел. Все, кто встречал после этого Аньку, спрашивали, а вернется ли она назад к Свистунову?
Анька отвечала, что вернется, вот только нагуляется вдоволь для себя так, чтобы у нее все там трещало, и чтобы Петруша все это хорошенько запомнил. Жаль вот только, что правила приличия не позволяют привести ее слова полностью. Сочное предложение получилось бы.
Что Мария уехала к себе в Кавалерово, это понятно, а вот «Москвич» куда делся? Это стало ясно в первое же воскресенье при наступлении холодов. По главной улице гарнизона чинно прогуливались Петр с Анной. Впереди дурачились два пацанешки: Васенька и Маратик. Анна сияла новой норковой шубой, такую же тогда носила только жена командира дивизии. Шуба была великолепна, только жаль, слегка великовата. Но выбор в военторге был небольшой, а наесть живот и задницу Анька решила однозначно.
(с) Александр Шипицын
 
СВАЛОЧКА


Вторым штурманом в нашем экипаже летал Паша-молчун, из «лесников». Лесотехническую академию в Подлипках окончил. Им присваивали «лейтенанта» и на два года в авиацию штурманами служить отправляли. Двухгадюшники, стало быть.
Паша – человек образованный и хобби имел современное и выгодное. Радиотехника. Он умел ремонтировать магнитофоны, телевизоры, радиоприемники. В те годы, да еще в отдаленных гарнизонах таких спецов на руках носили. Уж не знаю как, но он и магнитофоны собирал. Зайдем, бывало, к технарям в кандейку, на полу гадость металлическая валяется. Я ее ногой пну, а Паша подберет, обдует, оботрет и в карман. А через месяц, глядишь, новый магнитофон собрал.
Тогда вокруг аэродромов залежи сокровищ валялись. Это сегодня мы знаем, что лопатки от реактивных двигателей иногда до семидесяти пяти процентов кобальта содержат. И что цена на кобальт до 80 тысяч долларов за тонну доходит. А лопатки эти в двигателях при каждом удобном случае меняли. И груды этих лопаток на каждом аэродроме валялись. Уж не говорю про медь, алюминий, бронзу и прочие прелести.
Как-то Паша показал мне, ничем не примечательную радиолампу и объяснил, что в ней 0,9 грамма золота и ламп этих полно. После этого он размахнулся и забросил лампу подальше. Мы слышали, как один технарь наковырял из таких ламп 150 граммов золота и попытался в Москве через цыган продать. На пять лет строгого режима наторговал. Вот никто с этим добром связываться не хотел. Десятой дорогой обходили. Пусть лучше сгниет.
Интересы у Паши были скромнее. Он искал моторчики, транзисторы, конденсаторы, трансформаторы и переключатели. Короче, то, что могло ему пригодиться при сборке и ремонте магнитофонов и телевизоров.
Вырвавшись на свободу в командировку, каждый искал развлечение по своему вкусу. Собираясь перед вылетом, домой, на аэродроме все начинали хвастать своими удачами и подвигами. Командир своими встречами с друзьями и знакомыми, которые у него водились и плодились в невероятных количествах на каждом аэродроме. Кормовой стрелок и радист, как им повезло и сколько они при этом на шару выпили. Мы с правым летчиком своими победами, ну, понятно, где. А Паша он больше помалкивал, но внимательно всех выслушивал. А когда его спрашивали, чем он может похвастаться, он обычно говорил:
– Эх, мужики! Я тут такую свалочку нашел! Обалдеть! Пальчики оближешь – и тащил к самолету увесистый мешок своих трофеев.
 
У НАС ВСЕ ПО ПЛАНУ


Надоело командиру Пашу балластом возить, дежурным электриком (см. рассказ «Задрал»). Как-никак, у парня штурманское образование! Вот командир мне и говорит:
– Штурман, загрузи Пашу работой. Пусть хоть что-то штурманское в воздухе делает. Пусть помогает тебе. Вдруг война, а ты уставший. А то я смотрю, он только трансформаторы себе на магнитофоны (см. рассказ «Свалочка») весь полет мотает. Дело, конечно, нужное, но ведь и на обороноспособность родного социалистического отечества, что дороже зеницы ока, хоть иногда поработать надо.
Командир приказал – штурман выполнил. Дал я Паше направление и скорость ветра, задал режим, скорость и высоту полета по этапам, объяснил, чего я хочу, и потребовал, чтобы он, бездельник, рассчитал время выхода на «рубеж 150». То есть в точку удаленную на 150 километров от аэродрома, когда назад с маршрута возвращаемся. Мы в этой точке на экране диспетчерского локатора видны и дежурный штурман определяет, насколько точно мы на цель по времени выходить умеем. Нормативы довольно жесткие: на пятерку – 30 секунд, на четверку – 1 минута и на трояк – полторы минуты. Все, что больше – от дьявола, два балла со всеми вытекающими последствиями. Вплоть до снятия с должности и лишения возможности подкреплять жизненные силы в летной столовой за счет родного государства. А также снижения денежного удовольствия до уровня зарплаты наземного специалиста по замене колес шасси.
Сидит Паша, считает. Пот с него градом, ветрочет и линейка дымятся так, будто он огонь трением добывает. Минут через пятнадцать (у меня это три минуты занимало) выдает график прохода поворотных пунктов. Мне проверять некогда (проверять – это значит все самому пересчитать), я на карте его расчеты расставил и гляжу, вроде как опаздываем мы.
Говорю командиру:
– Командир, подбрось уголька. Увеличь скорость на 100 километров в час.
Тот подивился, но скорость увеличил. Я все задачи, определенные данным упражнением, выполнил, все прекрасно, настроение хорошее. Дай, думаю, проверю, как мы на цель, т.е. рубеж 150 по времени выходим? Гляжу, бляха-ржавая (!), а мы выходим на 10 минут раньше! А это – белая лисичка, дембель! Я прямо по лбу себя стукнул, хотел еще и по шее, да некогда было. Надо было что-то делать. До аэродрома каких-то 400 километров, нас уже на радаре видно и 10 минут лишних! Кошмар! И самолет – не вертолет: в воздухе висеть не может и лететь, куда хочется, тоже нельзя. ПВО запрещает.
Я командиру:
– Скорость минимально допустимую установи! Вправо на 90 градусов, крен максимальный. Потом влево на 180.
– Что, рано выходим?
– И еще как! Считакалка наша, молчаливая…. И я, идиот! Не проверил. Знал ведь, с кем связался. Давай влево командир. Ага. На 180 градусов. Потом вправо. И так будем змеёй колбасить.
А нас уже видят. Как на экран дежурный штурман не глянет, а мы всё на одном месте топчемся. Вот он, дежурный штурман, с тонкой, змеиной иронией замечает:
– Что 132-й, время лишнее появилось?
Не знаю, что меня подвигло, но я вылез в эфир и твердо и нагло заявляю:
– А у нас все по плану.
– Вот прилетишь, зайдешь на вышку, посмотрим, что это у вас за план такой.
Продолжаем куролесить по-прежнему и выходим на «Рубеж 150» секунда в секунду. Это ж надо - на участке 250 километров 10 минут погасить! Легче самолет вперед хвостом заставить лететь. И это на глазах у всей группы руководства полетами!! Садимся и ждем разбора полетов.
На разборе полетов флагман кого-то отодрал, что опоздали на 1 минуту 20 секунд, то есть на трояк. Потом за меня взялся.
– А вот у некоторых времени вполне достаточно. Не то, что не опаздывают, еще и раньше приходят. Вот у Синицына минут десять, если не ошибаюсь, даже лишних оказалось. Он, правда, на рубеж секунда в секунду вышел. Но какой ценой? Рассказывай, что это за план у тебя такой?
Надо сказать в упражнении, что мы выполняли, был запланирован противоракетный и противистребительный маневр, так называемый ПИМ ПРМ, а если по-простонародному, то это ничто иное, как змейку вправо-влево выписываем, чтобы враг в нас ничем не попал. То есть именно то, что мы из себя изображали с дальности 400 до рубежа 150 километров. Этот элемент полета не оценивался, и никто никогда его и не выполнял. Да и не требовал никто, вот о нем и забыли. А тут он мне неоценимую помощь оказал:
– По плану упражнения мы должны были ПИМ ПРМ выполнять. А где ж его и выполнять, как не у вас на глазах? Вот я 10 минут и припас на этот случай. Или я не прав?
У флагмана, если бы хоть один глаз стеклянный был, обязательно бы на стол выпал. А командир полка подпрыгнул и говорит:
– Вот! Молодец! И всегда всем так и отвечайте. Мало того, что за полет пятерка, так и еще знание Курса боевой подготовки проявил. Молодец! Садись!
И я так всегда говорю: штурман должен быть изворотливым, как ужака в ступе, чтобы не утолкли ненароком.
 
ПАШИНА ТАЛА


Как-то зимой я в гостинице один был. Губернатор улетел на совещание во Владивосток, и раньше чем через три дня его не ждали. Полигон жил своей жизнью. Полетов не было. Я перечитал все статьи на букву «Д» в Энциклопедическом словаре и уже подумывал о переходе на букву «Е». Но тут-то Паша и вошел.
Следом за ним вошел матрос. Он нес большой поднос с обычным набором. Жареная картошка и несколько здоровенных кусков калужатины, тоже жареной.
– Вот, решил с вами поужинать, – пояснил Паша, доставая из кармана куртки заманчиво булькнувшую флягу, – не возражаете?
– Что ты, дорогой! Я этот долбаный словарь скоро наизусть выучу. Ты что…? Очень рад!
– А то я смотрю, полетов нет. Шефа нет. Вам, поди, уж и скучно одному-то?
– Еще как! Ваши отработали и домой. В поселке до субботы делать нечего. Не каждый же день водку пить. – Я выуживал из сумки под кроватью бутылку. – С тобой – другое дело. Можно и накатить по рюмочке.
Когда мы разлили по третьей из Пашиной фляги (там был чистый спирт) к нам заглянул дежурный по части, прапорщик Петченко. В ответ на наши взгляды он замахал руками. Дескать, что вы, я на службе. Разве что закусить. Он внимательно посмотрел, как мы выпили, даже сочувственно крякнул. Закусили мы квашеной капустой и рыбой с картошкой.
– Паша, а кто у вас рыбу жарит? Что, эти два армяна, которые на кухне трутся? – спросил я Пашу.
– Нет. Они только картошку и рыбу чистят. Столы накрывают. Компот варят. А рыбу жарит матросик-радист. Большой спец по этой части.
И правда, рыба всегда была пожарена отлично. Ни один кусок никогда не подгорал, ни один не был сырым. И всегда в меру соленая. А если учесть, что эта рыба осетровая, она во рту таяла.
– А что калуга, – ням-ням-ням, – действительно такая большая, как говорят?
– Огромная. В Трамбаусе раз поймали, так сеть трактором вытаскивали из воды. А перевозить – у них только сани. Сюркума запрягают. Разрубили ее топором, поперек, на две части. Та часть, что с головой в сани влезла. А у второй хвост на метр сзади волочился. Бедный Сюркум еле вывез. Ее потом весь Трамбаус и вся Виахта месяц ели. Да еще кил сто в Александровск-Сахалинский начальству передали. А это что, так, мальки.
Разговор закрутился вокруг местных деликатесов. Вспомнили крабов. Они особенно зимой хороши, когда их ловить запрещено. Тогда на каждой крабихе два сорта икры: внутренняя – красная, а внешняя – черная. Для мужиков чистый афродизиак! Я раз перед отлетом домой попробовал. Так жену чуть не в коридоре, в унтах и на полу…. Еле дотерпел.
Или взять корюшку. Ее еще называют – сахалинские семечки. По весне ловят сетями в больших количествах. Икрой она набита, что твои сосиски. Солят ее минут тридцать – не больше, пока у нее глаза не побелеют и хребет при растяжении хрустеть не начнет. Потом промывают. Делают нечто наподобие строительных носилок. Но нижняя часть не из жести, а из мелкоячеистой сети. Благо, на берегу эта сеть километрами валяется. Японцы с сейнеров, если порвется, выбрасывают ее вместе с поплавками. Промытую корюшку слоями на сетку укладывают, а носилки одни на другие ставят. Это приспособление, в виде носилок, делается на случай, если дождь вдруг пойдет. Весной это здесь часто-густо случается. Тогда все быстро под крышу унести можно. Сильно корюшку не завяливают, так только, чтобы сверху слегка подсохла, а кишки мокрыми остались. В таком виде ее в трехлитровые банки плотненько укладывают и крышками закатывают. Все лето и часть осени, пока тепло, женщины на лавочках перед воротами сидят и корюшку дербанят, только треск по Виахту идет.
А зимой, особенно в январе, в устье реки Виахту рыбаки на Буранах выезжают. Там зубаря, та же корюшка, но гораздо крупнее, подо льдом ловят. В это время икры в них почти нет, но рыбка такая жирная, что если дома развесишь вялить, надо газету подстилать. И не в один слой. Иначе пол потом от жира не отмыть.
После восьмого или десятого возлияния и упоминания о строганине из оленины разговор на талу перешел. Тала – та же строганина, но из рыбы сырой и сильно замороженной. Я, правда, против строганины высказался. Ел я ее. С Виктором Ивановичем. О нем в другой раз. А от сильно замороженной строганины вынес впечатление сродни удара лопатой по зубам. Настолько она холодной была, когда с тридцатиградусного мороза занесли. А так разжеванная строганина по вкусу сырой пельменный фарш напоминает.
Талу я до этого не ел. Поэтому Паша превозносил ее вкусовые и какие-то лечебные качества. Я уперся: строганину больше в рот не возьму! При этом мы не забывали фляжку опустошать и уже перешли к водке.
Андрюха Петченко, принимавший активное участие в обсуждении достоинств сахалинских деликатесов, несколько забылся и пару раз, под калужатинку, выпил с нами. Но, к его чести, грань не пересек и службу нес достойно. В положенное время он убежал проводить вечернюю проверку. А я и не помню, видел ли я его в этот вечер еще или нет.
Паша убеждал меня, что ничего вкуснее талы и на свете Божьем нет. Берется, по возможности, крупная рыба. Чистится от чешуи прямо в замороженном виде. Удаляются внутренности. Потом рыбу, прямо с костями, настругивают тоненькой стружкой, выносят на мороз, подмораживают, подсаливают, сбрызгивают уксусом и посыпают кольцами лука. А когда едят – во рту тает в прямом и переносном смысле.
Я, вспоминая удар лопатой по зубам, отстаивал свою точку зрения. Когда я, наверное, в третий раз рассказывал Паше про вкус сырого пельменного фарша, я обратил внимание на факт отсутствия моего оппонента. Прикрыв один глаз, чтобы не двоилось, я попытался навести резкость. Ничего не получилось. Паша исчез. Я обиделся и лег спать.
Большая вкусная рыба серебристого цвета крутилась перед глазами. Я ее почти догнал, но когда уже хотел воткнуть в нее вилку, она ловко увернулась, оставив за собой шлейф крепкого рыбного запаха. А если я крутил головой, чтобы не вдыхать рыбный дух, рыба удалялась от меня, превращаясь в серебристую точку. Потом она приближалась, и запах усиливался.
Я открыл глаза. В комнате было светло. Час-то, видно, не ранний. Первое, что я почуял, был крепкий рыбный запах. В комнате пахло, как на Стамбульском рыбном рынке. Повсюду на полу валялись кучи крупной желтовато-серебристой рыбы. Это была навага. Она оттаяла и издавала сильный запах.
Матросы ушли на завтрак. Я выглянул в коридор и крикнул дежурного. Андрей Петченко как будто ждал сигнала и появился моментально.
– Андрей, что это? Откуда рыба? Рыбные дожди бывают, но не под крышей же!
Андрей уставился в пол.
– Так ведь, это… Вы же сами захотели талу попробовать. Вот Паша и принес рыбу, талу сделать. Чего-то ему не хватало. Он начал чистить, но потом бросил. Сказал, что на камбуз пойдет и что-то там возьмет. Жена его приходила. Хотела с камбуза забрать, но я отговорил. Уж больно крепко он возле плиты спал.
– А зачем так много?
– Это на тот случай, если вам понравится.
– Что, целый мешок?
– Ну, не знаю. Он его на пол вывалил, чтобы самую крупную наважку выбрать.
– Уф! Ладно. Пришли дневального. Пусть соберет и на склад отнесет. И пол пусть помоет. Да, окно… Окно пусть весь день открыто будет. Ну, Паша! Угостил талой!
Когда помятый Паша пришел на службу, мы долго смеялись. Правда, он пообещал, что талой меня все же попотчует. Жаль только, что на другой день морозы ослабли. Пашиной талы я так и не попробовал.
 
СОБАКИ (Истории мыса Тык)


Рядом с человеком всегда живут собаки. А уж в таком месте, как Тык, их не менее двух штук на душу населения. В Виахту собак полно. И все они клубились посреди единственной улицы. Если их не видно, значит, тетя Зина, заведующая столовой, разбрасывала объедки на заднем дворе. Несмотря на сильные, до 40 градусов, морозы, наибольшую активность проявлял невесть откуда тут взявшийся короткошерстный боксер. Основу стаи составляли лайки всех мастей. Но попадались и широкомордые клокастые уроды: боксер постарался.
На служебную территорию полигона имели право заходить только две собаки: лохматый Мишка неизвестной породы – любимец Губернатора и изящная легконогая лайка Молекула. В ночные смены на запретную территорию проникал рыжий Барсик – крупный, хорошо утепленный кобель лайковой породы. Барсик как-то задал хорошую трепку Мишке, и когда взбешенный Губернатор пальнул по нему из конфискованного ружья, понял: он здесь персона нон грата. Барсик мог позволить себе ненавидеть Мишку. У него были хозяева: Людмила и Сергей Володины. Когда они обслуживали ночные полеты, а Губернатор отдыхал дома, Барсик просачивался даже на КП полигона.
Иное дело бесхозная Молекула. Прокормиться она могла только у кухни полигона. Поэтому она терпела все Мишкины издевательства, хотя и была вдвое крупнее его. Обычно Мишка пытался напрыгнуть на нее прямо перед крыльцом. Ему это не удавалось так как Молекула валилась на спину и болтала в воздухе лапами. Мишка кусал ее за шею, бока, лапы, рычал и всячески показывал, кто здесь хозяин. Молекула со всем соглашалась. Видя такую идиллию, Матвей Иванович расслаблялся и обычно кричал:
– Паша! Дай Молекуле что-нибудь пожрать.
Слухи о беспринципности Молекулы, очевидно, достигли ушей собачьей общественности, поэтому прогулки по поселковой улице ей дорого обходились. Особенно если ей не удавалось вовремя удрать.
Когда я впервые руководил полетами, Матвей Иванович зашел на КП в сопровождении Мишки. А я только угостил планшетисток материковыми конфетами. Я люблю собак и кинул Мишке шоколадную конфету. Этот прохвост понюхал и, неодобрительно посмотрев на меня, есть ее не стал.
– Надо не так, – сказал Матвей Иванович. Он подобрал конфету, осмотрел ее и сказал, – Вот Барсик сейчас съест. Барсик! Барсик, где Барсик?
Он положил конфету на пол. Мишка тут же подлетел и съел конфету с такой жадностью, что даже пол зубами поцарапал.
Когда Губернатор с Мишкой ушли, появился Барсик. И его я угостил конфетой. Он никогда в жизни таких вкуснятин не ел, и я сразу стал его лучшим другом. Он завилял хвостом, тщательно меня обнюхал, подбил мордой снизу мою руку, чтобы я гладил его, и улегся у моих ног.
Люда Володина, планшетистка, продемонстрировала мне особенность Барсика:
– Вот вы бросьте горящую сигарету на пол. Посмотрите, что будет.
Я бросил. Барсик тут же подскочил и когтем передней лапы заскреб по полу, стараясь отделить тлеющий кончик от сигареты. Когда через полчаса я опять бросил окурок на пол, Барсик повторил этот фокус.
– Он и на улице это делает. Терпеть не может, когда сигарета на земле дымит. Пожарный инспектор какой-то, а не собака.
Через год я опять прибыл на полигон. Идя по улице Виахту, я чем-то не понравился боксеру, и вся свора с оглушительным лаем кинулась в мою сторону. Я стал озираться в поисках палки. Тут передо мной возник здоровенный рыжий пес. Он стал грудью к подбегающей своре и громко зарычал. Собаки сразу потеряли ко мне всякий интерес и побежали по своим собачьим делам. Только боксер долго не мог успокоиться и басовито бУхал издалека.
В моем защитнике я узнал Барсика. Он прижимал уши, приветливо размахивал хвостом, подбил носом мою ладонь, чтобы я погладил его. А потом, дабы у меня не оставалось никаких сомнений, заскреб когтем передней лапы по земле. Дескать, помнишь, это я – пожарный инспектор!?
После того, как Барсик защитил меня от своры собак, он стал моим другом. Когда я в одиночестве гулял по берегу моря, он, иногда, сопровождал меня. Но ему больше нравилось гулять по тайге. Там он всегда находил что-то интересное. Пытаясь показать находку и мне, он заливисто лаял и сердился на мою бестолковость. Сколько я ни вглядывался в заросли лиственниц или кедрача, увидеть мне ничего не удавалось.
Если после завтрака или обеда я шел в поселок, то обязательно прихватывал на камбузе кусок жареной рыбы, косточку или хотя бы хлеб. Я всегда встречал его в поселке, резвящимся в собачьей стае. К сильной зависти окружающих, Барсик получал угощение. Когда темнело, собаки разбегались по домам, где жили их хозяева. Там, звонко лая на прохожих, они отрабатывали свой хлеб, неся караульную службу. Служба выражалась в готовности отдать жизнь за вверенное им имущество, на которое, по правде говоря, никто и никогда не покушался. Нес службу и Барсик. Его честная и цельная натура заставляла серьезно и ответственно относиться к своим обязанностям.
Но однажды Барсик попал в сложное двусмысленное положение.
Мои друзья, Людмила и Сергей Володины, пригласили меня на чай. Мы вышли с территории полигона, когда было уже довольно темно. По улице, освещенной тусклыми лампочками, пересекли почти весь поселок. Подходя ко двору Володиных, я услышал как громко и грозно залаял Барсик. Он, привыкший, что хозяева приходят вдвоем, увидел лишнего человека. И тут в этом третьем лишнем человеке он узнал меня.
Облаивать друзей не принято. Но и поступиться служебным долгом пес не мог. На секунду он замолчал. А потом мгновенно принял решение. Продолжая лаять, он спрыгнул с крыльца. Метнулся по двору к какой-то щели в заборе. Пролез сквозь нее и рванул к нам.
Я был озадачен его поведением. Не мог мой друг так подло предать меня.
Но Барсик, игнорируя хозяев и их команды, подскочил ко мне, лизнул руку, подбил ладонь носом, чтобы я погладил его и поскреб когтем передней лапы землю. Затем развернулся и сквозь ту же щель проник во двор и занял на крыльце сторожевую позицию.
Оттуда он лаял, пока мы не вошли во двор. Потом кинулся к хозяевам, проявил бурный восторг по поводу их прибытия. Еще несколько раз сурово гавкнул на меня, как бы говоря: «Дружба дружбой, а служба службой».
Тут Сережа сказал:
– Барсик, ты что? Это же Саша! А ну, перестань!
Барсик моментально прозрел. Он завилял хвостом, прижал уши, подбивал влажным носом мою руку. Весь его вид говорил: «И как это я так обознался?»
Мы пили чай с вареньем из огромных лепестков местного шиповника и обсуждали необычное поведение Барсика.
– Вот зачем, он выскочил на улицу и ластился ко мне? – спросил я, – Ведь потом все равно обгавкал.
– Черт его знает, – пожал плечами Сергей, – поди, разбери, что у собаки в голове.
Людмила, глубже разбиравшаяся в собачьей психологии, и как женщина, обладающая тонким чутьем, сказала:
– Нет, он хотел вас предупредить, что знает, кто вы и не нанесет вам ущерба. На нас он не посмотрел, вроде не увидел. А потом, когда вошли во двор, сохранил лицо. И службу не нарушил, и вас не напугал.
Когда мы прощались, Барсик прыгал вокруг и радовался мне. А потом пролез сквозь щель и проводил до самого магазина.
 
Реклама
Север967. Я с вами совершенно согласен. Большое спасибо за прекрасную песню и трогательные фотографии. Я сам очень люблю собак. Если не тяжело прочтите нижеприведенную зарисовку. Вот крест на пузе - так все и было.

ТАРЛЮК И МУХТАР


Служил с нами один капитан, техник. С ним часто следовал кобель черной масти какой-то охотничьей породы по кличке Тарлюк. По стоянкам по-деловому бегал. Вроде, должность какую исполнял. Серьезный такой песик, все самолеты обходил.
Откуда-то в гарнизоне завелся ры-жий кобель, рослый и очень на лайку похож, если бы не масть и не рост. Чисто рыжего окраса, без единого пятнышка, что для лаек не характерно. И в холке не меньше метра. Кто-то ему кровь сильно улучшил. И носился этот кобель свободно, как ветер. Технари его прикор-мили, и он тоже полюбил по стоянкам носиться. Там он с Тарлюком и познакомился.
В жизни не видел, чтобы два кобеля так дружили. Если видишь на бетоне рыжее пятно, смотри внимательно, обязательно вскоре рядом черное появится. Они даже на Сахалин с нами летали. Подгонят Ан-12 техников перевозить, обе собаки рядом крутятся. Но так, чтобы их офицеры не видели, за матросами прятались. А когда команду дают на посадку, они в толпе матросов подбегают к рампе, передние лапы на обрез кладут и поскуливают. Матросы их под задницу подтолкнут, и они в самый темный угол прячутся и весь полет их не видно и не слышно. А как самолет сядет, зарулит на стоянку и рампу откроют, они первыми на землю выпрыгивали. Тарлюк не очень любил летать, ему плохо было. Но за другом в огонь и воду.
На каждом пост-роении полка они обязательно присут-ствовали. На глаза не лезли, за строем прятались. Но все видели и даже смысл построения понимали.
Как-то назначили полку построение возле казармы. А потом послали посыльных и сообщили, что построение в то же время будет, но к Дому офицеров переносится. В указанное время полк построился. Комэски командиру доложили о наличии людей. Стал командир полка план дальнейшей работы доводить. Смотрим, в конце улицы, что к Дому офицеров ведет, два пятнышка появились, рыжее и черное. И несутся они что есть мочи к нам. Подбегают и не за строй, как обычно, прятаться, а к командиру полка оба подбегают. Уши опустили и хвостами виновато размахивают. Как будто извиняются за опоздание и в строй просятся встать. Дескать, к нам посыльных не посылали и мы на построение к казарме пришли. Ждали, ждали…и вот. Полк хохочет, а командир рукой махнул. И что же? Они тут же за строй забежали. И больше на построения не опаздывали.
 
Север967 сказал(а):
Александр Шипицын, Извините,перефразировал в цитате...
Нажмите, чтобы раскрыть...
Цезарь вообще человечище:DА вообще собакевич на АС это джансон.Ночью кто тебя проводит:DА утром в ДСе пойти движки прогонять,а тут любимый собакевич рядышком:DА в ногах устроится,и греет.У людей такого нет:rolleyes:А Цезаря очень жаль,и тому пидору который отдал приказ моё вечное ФЕ
 
Это просто здорово, что среди авиаторов так много добрых людей. Ибо добрый и любитель собак - синонимы.
 
ГУБЕРНАТОРА ОБИДЕЛИ


У северных народов один раз в четыре года проводится праздник. Раньше он назывался «Медвежий праздник». Начинался он с того, что Верховный шаман убивал из лука четырехлетнюю медведицу. Ее поймали медвежонком в лесу, и сам Верховный шаман четыре года кормил и растил ее в деревянном срубе. Прикованную цепями к стене сруба медведицу расстреливали из лука вместе с двумя лайками. Медведица считалась собакой Верхнего человека и ее отправляли служить ему, а лаек так, за компанию. Чем меньше стрел расходовал шаман, тем удачнее будет следующее четырехлетие.
Зимой 82-го года я как раз и попал на отголоски Медвежьего праздника, называемого в советские времена Праздником народов Севера. Проводились спортивные состязания. Гонки на оленьих упряжках, стрельба из лука и национальная борьба.
Гонки начались удачно. В них чувствовался дух соревнования. Но окончились они ничем. Организаторы соревнования и телеоператоры требовали эффектного финиша. С пересечением ленточки на фоне ликующей толпы, подбадривающей участников. Но неприученные к виду множества людей олени перепугались, остановились и норовили убежать в тайгу. Каюры долго распутывали кучу нарт и оленей в сотне метров от ожидающих операторов.
Стрельба из лука тоже не порадовала зрителей. Ни один из метких охотников не смог попасть стрелой в мишень размером с входную дверь, расположенную в десяти шагах от линии огня. И только одной старой гилячке удалось попасть в угол мишени. За что она была вознаграждена цветным телевизором. После окончания торжеств я попросил лук и стрелы и был удивлен простотой задачи. Я без особого труда попал в мишень, хотя опыт стрельбы из лука был ограничен стрельбой в детстве неоперенными камышинками.
Состязания по национальной борьбе не состоялись, так как было невозможно найти хотя бы двух борцов устойчиво стоящих на ногах. Призы, самовары, ковры, телевизоры, магнитофоны и радиоприемники были розданы присутствующим. Принцип распределения был прост. Кого узнавала Советская Власть – Анна Ивановна – и кто смог самостоятельно подойти к ней, тот и получал очередной приз.
Все напоминающее праздник было тщательно запечатлено районными телеоператорами из Александровск-Сахалинского.
Сам Губернатор Северного Сахалина почтил своим присутствием праздник. По этому случаю он надел черную каракулевую шапку и нагольную меховую куртку, законным путем выдаваемую только летчикам-истребителям и генералам. Матвей Иванович, не будучи ни тем, ни другим, знал иные пути получения дефицитной вещи.
Преисполненный важности он появился среди ликующей толпы в самый разгар «соревнования» лучников. Он принял величественную позу: заложил одну руку в расстегнутую молнию на груди. К его удивлению, телеоператор не воспользовался предоставленной возможностью, а отвел телеобъектив в сторону. Очевидно, их строго предупредили – военных в кадре быть не должно. Однако Губернатор, приняв перемещение камеры как досадную оплошность оператора, поспешил ему на помощь и переместился в сторону съемки. Но и теперь оператор развернул камеру в противоположную сторону. Это уже обидело Матвея Ивановича. Он перестал стремиться попасть в кадр, но от оператора не отходил.
Торжества закончились, и телевизионщики стали весело укладывать аппаратуру. Один из них на какой-то вопрос ответил другому типа, засунь этот кабель себе в задницу. Бдительно стоящий на страже общественно морали Губернатор Северного Сахалина возмутился:
– Что вы тут, ё… вашу мать, материтесь при низших народах!? Я вам, б..дь, покажу, как себя надо вести! Ишь, е…ть вас в рот и в дышло, до чего дошли….Б…дь, м…даки!
– Товарищ, мы не материмся, – ответил ему ошарашенный телеоператор, – вы сами материтесь.
– Ты попи…ди у меня тут, попи..ди! Вот прикажу привязать тебе нос к жопе и будешь так до утра стоять. Или в холодную посажу. Допи…дишься у меня. Моду тут взяли при низших народах материться.
Я подошел к телевизионщикам и кратко обрисовал им ситуацию, в какую они попали. Помня эпизод с рыбнадзором, посоветовал им тихо и незаметно собрать вещички и укатить. Я подхватил Матвея под руку и потащил к буфету, где нам налили по 100 граммов и дали по пирожку с олениной. Краем глаза я видел, что машина районного телевидения мягко покатила по заснеженной Виахту. А у нас веселье только началось.
 
ЦЕНА ФЛЯЖКИ


Виктор Иванович Полунин был парень хоть куда. Умный, серьезный, начитанный. Беседа с ним – истинное наслаждение. Глубокий знаток Канта, он быстро сбил с меня, мнящего себя философом, спесь. А как он умело и ко времени цитировал Библию! Когда Губернатор Северного Сахалина знакомил нас, я держался несколько настороже: так как знал, в номенклатуре случайных людей не бывает. Но вскоре подпал под мощное обаяние Виктора Ивановича.
Он пробыл в Виахту целую неделю, и мы много времени проводили вместе. Днем, до обеда, а он был председателем народного контроля района, он работал. А вторую половину дня и вечер мы общались. Я живо представлял себе, как он глубоко и мудро вникает в нужды оленеводов. Как проверяет кипы бумаг и читает их жалобы. А Советская власть – Анна Ивановна − краснеет и, трепеща, стыдливо запихивает ногой под стол недопитую бутылку коньяка.
Мы с Виктором Ивановичем тоже не ангелы и долгими зимними вечерами усиживали не одну бутылку водки под закуску, сооруженную расторопным Пашей. Обычно это была большая тарелка жареной оленины и еще тарелка жареной наваги, миска квашеной капусты с таким количеством лука, что даже слезы на глазах выступали. Если нам составлял компанию Губернатор, то на стол без лишних церемоний выкладывалась парочка крабов или копченый калужонок метровой длины. Каждое такое заседание, раньше или позже, прерывалось, очередной просьбой Виктора Ивановича. И подобревший Губернатор, вызывая Пашу, отдавал ему приказание эту просьбу удовлетворить. То есть принести что-то и отдать Виктору Ивановичу. Я не вникал в суть этих просьб и воспринимал их только как помеху нашему интеллектуальному общению.
Виктору Иванович очень понравилась моя сувенирная фляжка. Сделанная из нержавейки и украшенная чеканным раком, она вмещала добрых пол-литра и имела форму удобную для ношения в заднем кармане. Их только начали производить, и моя благоверная, к вящей зависти всех моих корешей и собутыльников, подарила ее мне ко дню рождения. По гороскопу я Рак. Каждый раз, увидев эту фляжку, Виктор Иванович рылся в своих сокровищах и предлагал мне что-то взамен. Чаще всего он извлекал подтекающую чернильную авторучку и, утверждая, что это настоящий «Паркер», со слезами на глазах предлагал ее мне за вожделенную фляжку. Иногда доставал портсигар белого металла и доказывал мне, что тот из чистого серебра, вопреки просвечивающей на вытертых местах латуни. Был даже предложен хорошо прокуренный и слегка прокушенный желтый мундштук с кольцом. И хотя опоясывающее колечко, похоже, было действительно из серебра, вызывало сомнение родство желтого материала с настоящей слоновой костью.
Я объяснил Виктору Ивановичу, что даже если бы мундштук был сделан их рога единорога, то и тогда я не поменялся бы с ним, так как фляжку подарила мне любимая и любящая жена. Вот если бы я сам ее купил, так я подарил бы ему ее просто так. Я клятвенно заверил его, что как только попаду в зону действия родного военторга, то сейчас же вышлю ему такую же фляжку. Он бросал завистливые взгляды и рылся в своих вещах в поисках новых сокровищ, а однажды, когда мы добивали четвертую бутылку, предложил мне их все за фляжку.
В пятницу он позвонил из поселка и позвал меня на обед к зоотехнику. Я с удовольствием согласился. Забежал в магазин, взял две бутылки водки и, узнав у продавцов, где живет зоотехник и как его зовут, пошел в гости.
У Сергея Павловича, зоотехника, был на редкость просторный, чистый и светлый дом. Как и все дома в Виахту, он был срублен из лиственницы и обшит досками. Чистота и порядок внутри были тем более удивительны, что жена Сергея Павловича была на сессии в Хабаровске. На кухне возле электроплиты «Мечта» домовито хлопотал Виктор Иванович. Он собственноручно варил оленеводческий суп, который от обилия оленины был более похож на второе блюдо, где мясо слегка украшено единичными вермишелями. Разваренную луковицу наш повар как раз при мне выбрасывал.
− Привет, Саня! Суп почти готов. Сейчас я сделаю строганину. Ты ел настоящую строганину из оленины?
− А я и никакой другой никогда не ел. Не то, что из оленины. Даже фальшивую.
− Как? − удивился Сергей Павлович, − Неужели не пробовали?
Он убежал в другую комнату и вынес оттуда большую толстую книгу в глянцевой суперобложке. На фото, ее украшавшем, были изображены два красивых оленя, а над ними золотыми крупными буквами написано: «Оленеводство».
− Вот, смотрите, − возбужденно произнес Сергей Павлович, как будто боялся, что я ни за что смотреть не стану, – «…оленина вкусное, высококалорийное и легко усваиваемое мясо…». И вот тут… «Разведение оленей – высокорентабельное и прибыльное занятие народов севера, оно…», ну, и так далее. Вы понимаете, что олень….
Далее Сергей Павлович посвятил меня в такие детали оленеводства, о которых я и слыхом не слыхивал, но понял, что если Виктор Иванович провозится с супом и строганиной еще минут двадцать, я смогу смело идти и сдавать экзамены на зоотехника. Если, конечно, запомню все это. Но я запомнил только, что кастрированный олень до самой смерти помнит человека, произведшего над ним эту операцию. И когда тот появляется возле стада, не преминет подкрасться сзади и боднуть рогами. Сергею Павловичу уже не раз доставалось.
Но тут Виктор Иванович позвал нас к столу. Посреди стола, распространяя холод, стояло большое блюдо строганины. Виктор Иванович объяснил мне, что он настругал от оленей туши, висящей в холодных сенях, острым ножом мясную стружку. Стружка, посыпанная кольцами лука и покрытая инеем, сейчас лежала на блюде. Мороз на улице достигал 30 градусов. Это так, для информации. Строганина была посолена и сдобрена перцем. А также слегка сбрызнута уксусом. Под строганину было налито по полстакана водки. Мне объяснили, что водку надо выпить залпом и, наколов на вилку стружку с луком, закусить. Что я и сделал.
Когда моя ротовая полость обрела способность воспринимать вкус, я пришел к выводу, что строганина − это то же самое, что и сырой пельменный фарш, если не считать ощущения удара лопатой по зубам на морозе. Я себя успокаивал только тем, что все в жизни надо испытать. Кроме тюрьмы и наркотиков, конечно.
Суп был великолепен. Больше одной тарелки съесть я не мог. Из-за обилия закуски и ее калорийности четыре бутылки водки не произвели на нас никакого воздействия. Думаю, что если бы водки было в два раза больше, это не очень бы впечатлило закаленного председателя народного контроля.
Мы поблагодарили гостеприимного фанатика оленеводства. Виктор Иванович выпросил четыре камуса − шкурки, снятые с голеней оленя. Они не линяют и не лысеют. Из четырех камусов можно сшить прекрасную шапку и воротник. Повинуясь взгляду, брошенному Виктором Ивановичем на огромные оленьи рога, прибитые в прихожей и служащие вешалкой, добрый хозяин снял их со стены и вручил высокому гостю.
Виктор Иванович попросил меня проводить к самолету Ан-2, который его привез и целую неделю ждал. Я удивился. За это время самолет мог сделать не менее 20 рейсов с пассажирами. Напомню, что дело происходило на Северном Сахалине, не страдающем от избытка средств сообщения. Когда вызванный Советской властью – Анной Ивановной летчик прибежал к самолету и открыл его, я понял, в чем причина. Небольшой салон Ан-2 был набит дарами Севера. Там стояли разнообразные бочки и бочонки, заполненные, судя по запаху, соленой рыбой и икрой. В картонных коробках лежали сваренные и замороженные королевские крабы, которых ловить в это время запрещалось. Рулон из нескольких оленьих шкур стоял торчком за бочками. Мешки с мороженой навагой, заткнутые в любой свободный закуток, торчали здесь и там. Несколько половинок ободранных оленьих туш загромождали вход. Но Виктор Иванович был силен и сумел отодвинуть их в сторону входной дверью.
− Ясак? – кивнул я на богатство, заполнившее кабину самолета.
− Ясак! – засмеялся Виктор Иванович, забрасывая камус и рога вовнутрь.
Там оставалось еще немного места для Виктора Ивановича и подарков Губернатора, накопившихся в моей комнате на КП полигона.
Со стороны поселка с большим красным и перепуганным лицом бежала Советская власть – Анна Ивановна. Она решила, что Виктор Иванович на нее обиделся: улетает, не попрощавшись, и ее привольной, сдобренной изрядной толикой коньяка, жизни подходит конец. За ней поспешал маленький ороч, ее муж, волочивший за собой оленьи нарты, нагруженные тремя мешками. Из одного вылезали разные шкуры, из другого торчали рыбьи хвосты, а третий был набит торбасами и прочей северной одеждой.
Летчик с большим трудом втащил и разместил и эти три мешка. А Виктор Иванович, убедившись, что все в целости и сохранности, подхватив меня под руку, потащил в нашу гостиницу на полигоне.
Матвей Иванович – Губернатор Северного Сахалина − уже ждал нас.
− Где вас черти носят? Паша калужат нажарил и стол накрыл, а вас нет и нет.
Мы зашли в гостиницу, разделись и сели за стол. Паша на этот раз постарался с особым рвением. Все, чем богат Северный Сахалин, стояло на столе. Особенно тронуло Виктора Ивановича, что Губернатор приказал поставить на стол большую банку чистого спирта. Наконец и страж народного контроля начал пьянеть. А за ним и я.
Когда контроль над собой был утерян, я стал приставать к Виктору Ивановичу.
− Какой ты народный контроль? Ты хуже сборщика податей. Тот хотя бы в цареву казну тащил, а ты все себе. И все тебе мало. Набил полный самолет и все смотришь, что еще у кого прихватить. Что о тебе люди подумают?
Виктор Иванович смотрел на меня маленькими глазками, и, казалось, совсем ничего не понимал, но говорил четко, как на собрании.
– Мы, и весь наш народ, все, как один, поддерживаем и одобряем линию партии. А ты не одобряешь линию партии? А-аа! – догадался он, − ты не поддерживаешь линию партии. Ты не советский человек!
Матвей Иванович пытался увести разговор в сторону. Он даже взял в руки знаменитую авторучку Виктора Ивановича и твердым подчерком написал формулу квадрата суммы двух чисел и спросил, а помним ли мы формулы куба суммы двух чисел? Оказалось, что не помним. К нашему удивлению он ее написал и, по-моему, правильно.
− Нет, ты скажи, − продолжал настаивать я, − что о тебе люди подумают? Приехал представитель партии и тащит к себе все, как хомяк. Грабитель ты, а не председатель народного контроля.
Виктор Иванович не обижался. Он блаженно улыбался и твердо, как на партсобрании, возражал.
− Вы, молодой человек, плохо ориентируетесь в жизненных реалиях. На последнем пленуме ЦК нашей партии…, − тут он понес что-то и вовсе непонятное, но получалось, что ему чуть ли не с трибуны этого пленума дали указание тащить все подряд, что только ему понравится.
− Наша партия…, − продолжил он, подняв кверху указательный палец, но я, взбешенный его возражениями, выпалил:
− Имел я такую партию, в гробу, если ее представитель ведет себя так, как ты.
Виктор Иванович весело засмеялся, как будто я сказал что-то очень смешное. Все, что было дальше, вспоминается мне в сплошном тумане. Легли спать мы очень поздно. Около трех часов. А когда я проснулся, было уже совсем светло.
Часы показывали половину двенадцатого. «Вот это я поспал!» Была суббота, и поздний подъем меня не беспокоил. Бросилось в глаза отсутствие Виктора Ивановича и его вещей. Я вспомнил, что он собирался улететь в восьмом часу. На столе не было моей знаменитой фляжки и сиротливо лежала текущая авторучка, якобы состоящая в родстве с «Паркером». «Все-таки цапнул, хапуга! Ну, ничего, вернет. Еще как вернет!»
У меня был записан номер его домашнего телефона. В порыве пьяной дружбы мы обменялись координатами. Я прикинул, что он уже больше часа у себя дома. И в субботу вряд ли кинется работать. Тем более в таком похмелье.
На звонок он ответил бодрым и трезвым голосом:
− А! Саня! Ты?!
− Я, Виктор Иванович. Я. Как долетели?
− Все в порядке. Не хотел тебя будить, ты крепко спал.
− Виктор Иванович, − я говорил вежливо, но голос мой звенел от сдерживаемого негодования, – вы прихватили мою фляжку и оставили свою авторучку. Будьте любезны, верните ее с первым же самолетом. А я передам вам ваш м-мм… «Паркер». Договорились?
− Саня, я еще не разбирал вещи. Вряд ли я взял твою фляжку. Но я посмотрю, обязательно посмотрю, и если ты настаиваешь, верну ее тебе.
− Вы уж не забудьте!
Я не успел умыться и привести себя в порядок, как в комнату зашел Губернатор.
− Ну что, Саша? Ты опять вляпался в историю!
− Как это, в историю? – не понял я.
− А так, в историю. Тебе мало, что ты тогда с чекистом доболтался? Тебя что, еще по политотделам не таскали? Полунин зашел сегодня утром ко мне в кабинет, попить кофе перед отлетом. И говорит: «Что это за офицеры у тебя тут? Имел, видишь ли, он такую партию в гробу! За такие разговоры по головке не погладят!» Я как мог уговаривал его не раздувать дело. Ему это в два счета. Он пойдет на доклад к первому секретарю райкома, тот позвонит первому секретарю Сахалинского обкома. Тот во Владивосток. Первый секретарь Владивостокского крайкома позвонит командующему флота или начальнику особого отдела флота и все. Все! Ты понимаешь, на этом твоя песенка будет спета.
Я похолодел. Просила же меня жена: «Не пей и не болтай!» Опять встрял. Еще из того дерьма с Петрыкиным не выпутался, а уже в новую халепу встрял. Я даже зубами заскрипел:
− Ну, вот еще, − пытался хорохориться я, − оно им надо из-за какого-то капитанишки звонить друг другу.
− А тут не скажи, − заметил Губернатор. − Как масть ляжет. Под настроение попадешь на зуб одному из этой цепочки и все. Нет капитана Синицына. Никто и не вспомнит, что ты мастер ракетного удара и противолодочного поиска. Ты будешь враг партии и народа. Ты понял?
− Понял, − почти прошептал я. – А я еще фляжку назад потребовал.
− Что?! Звони! Немедленно звони ему! Скажи, что даришь ему эту чертову фляжку. Размажут же тебя. Как муху по подоконнику размажут. Прямо сейчас звони.
Дрожащими руками я снова набрал номер Полунина. Он сразу узнал меня.
− Саня! – радостно закричал он в трубку, − Нашел я твою фляжку. С первым же самолетом передам. Если только ты хочешь.
В его голосе не было ни малейшего намека, что он жалеет о фляжке или вынашивает относительно меня какие-то злобные планы.
− Нет-нет, − поспешил я его заверить, − не надо отправлять. Оставьте ее себе и пользуйтесь на здоровье.
− А, вот спасибо! У нас ни у кого такой нет. Спасибо, Саша! – горячо поблагодарил он меня.
− Виктор Иванович! Я там наплел Бог весть что.
− Когда? Ты о чем?
− Да мы там о партии с вами заспорили. Я что-то ляпнул…
− А, это…. Не беспокойся, я все забыл. А ты не забывай…меня. Звони. Мы же с тобой друзья.
− Да-да! Обязательно! До скорой встречи!
− Пока! − он положил трубку. И больше никогда в жизни я не слышал его голоса и не встречался с ним.
Губернатор удивился, что дело закрылось:
− Ты особенно не обольщайся. Они на этом карьеру делают. А тут офицером командующему флота нос утереть…. А что от офицера потом останется, это никого не колышет.
Полунин сдержал свое слово. Не доложил он первому секретарю райкома. Губернатор говорит: «Не до тебя было. Они награбленное, что он от нас привез, делили». Мудрый человек. Не зря простого майора, начальника полигона и сорока пяти подчиненных, Губернатором Северного Сахалина звали. Жив ли он, нет ли, не знаю? Я ему до сих пор благодарен. Как и благодарен судьбе, что довелось мне целый год, в сумме, прожить в маленьком поселке Виахту на севере Сахалина, где мыс Тык буратиновским носом далеко вдается в Татарский пролив.
калужонок* - малек калуги. Взрослая калуга, по слухам, бывает весом до 1200 кг.
 
СОМНИТЕЛЬНОЕ ВЕЗЕНИЕ


Везенье, оно тоже разным бывает. Вот Юре Алексееву повезло, так он в Спортлото 5000 рублей выиграл. В Хабаровск ездил получать. В самый разгар учений. И кучу бабла оторвал, и от учений увильнул. У него вся семья такая везучая. Вон дочки на улице новенькую, не более сорока лет, гармошку нашли. Теперь играть на ней учатся.
А Лехе Королеву вроде и не везет, но вроде и повезло, так как гораздо хуже могло быть. Вот, скажем, к примеру, пришел он в летную столовую на обед. У него меховая куртка новенькая, муха не сидела. Жалко ее в коридоре на вешалке оставлять. Не ровен час и спереть могут. Он куртку в коридоре снял, но с собой в зал поволок и там на спинку стула повесил. Летчики покосились на него, но ничего не сказали. Боится парень за куртеху свою; это его дело.
Повесил Леша куртку на спинку стула и сидит, дожидается, когда официантка первое принесет. А вот и она. Несет огромный поднос, уставленный невообразимым количеством дымящихся тарелок. Это только в летной столовой девчонки за раз пятнадцать тарелок борща принести могут и ни капли не разольют. Обычный гражданский официант больше трех- четырех тарелок не унесет.
Подходит к Алексею Галчонок-гренадер с этакой горой. Леша парень скромный, не выделывается, что принесли, то и ест. Он подскочил необдуманно и через стол самую верхнюю тарелку с борщом обеими руками ухватил. А необдуманно это потому, что как он подскочил, обратной стороной коленок по стулу ударил, стул, спинка которого тяжелой меховой курткой с пистолетом в кармане отягощена была, мягко и беззвучно упал. Леша и не услышал.
Окружающие это видят, но молчат. Развлечения ждут. Оно и не заставило себя долго ждать. Леша с тарелкой в руках медленно на стул опускается. Вот вроде пятая точка должна в соприкосновенье со стулом прийти. А не приходит. Леша глаза все шире и шире раскрывает, прямо можно сказать выпучил их совсем, а стула нет и нет. Уже из тарелки вначале тоненькая струйка борща побежала. Потом она ширины борщепада достигла. А весь зал в летной столовой затих и наблюдает. Вот тут Леша на пол вместе с тарелкой и грохнулся. Зал прямо взорвался бурей хохота и аплодисментов. А пол-то в столовой из мраморной крошки сделан. Леша головой, затылком то есть, на куртку свою злополучную упал. Так что ничего с ним опасного не приключилось. Повезло парню. Если бы не куртка, убился бы на фиг. А ну башкой да с размаха об бетонный пол!? Так бы и потеряли третьего штурмана.
Повезло-то ему, повезло. Но ну-б его на фиг, везенье такое. Пока домой переодеваться бегал, на построение опоздал, дыню получил. А еще и голодный на маршрут сходил. Так за всю смену и не поел ничего.
Ему вообще, как Кисе Воробьянинову, везло. Это где же такое видано, чтобы человека из третьего штурмана прямо в замполиты эскадрильи на майорскую должность поставили. А вот ретивость его и трезвый образ жизни начальство приметило и поставили. Да уж и капитана дали. Только смотрит внимательное, и заботливое начальство, что Алексеюшка наш с лица спал. Круги под глазами и пошатывает его. Еще внимательнее начальство присмотрелось: вдруг попивает втихомолку? Ничего подобного. Просто изнурил себя на службе Алексей. Он все сам делал. И доклады писал, и выступал, и в семьи неблагополучные ходил, и матросов воспитывал, письма им на родину писал. Но что начальство напрочь добило, это то, что он сам, своими руками, без помощи прапоров и матросов, ленинскую комнату отделал, стенгазету регулярно выпускал и боевые листки за каждый отряд, к каждым полетам писал-рисовал. Такое рвение оценить бы орденом надо. Но начальство по-другому на этот вопрос посмотрело: не обладает организаторскими способностями. И обратно в третьи штурмана спровадили. Правда, теперь уже в звании капитана. А третий штурман, как известно, категория старлейская. Так что парню вроде и повезло, а от такого везенья ему выть хочется.
Был у него и случай реверсивного везения. Я понимаю, что такого термина нет, да и быть не может. Но каким другим словом следующий случай назвать, я и не знаю. Может, кто знает, так подскажите.
Был у Лехи мотоцикл «Урал». Он на нем на рыбалку мотался. А так как у нас в Монгохто действовал вечный запрет на выезд, Алексей, будучи невысокого росточка, следующим образом действовал. Подъедет к КПП, к рулю пригнется, шнырь под шлагбаум и был таков. Вот он однажды с женой в Дату за молочком или рыбкой собрался. Жена, что удивительно, будучи на шестом месяце беременности, не в коляске, а на сидушке сзади сидела. Леша к проходной подъезжает, забыл про жену, пригнулся, газу дал и нырь под шлагбаум. А жена его, к таким кульбитам неприученная, так на шлагбауме и повисла. И смех и грех. До Лехи, правда, сразу дошло, что он натворил. По тормозам, разворот, жену снял, в коляску положил и в лазарет.
Там ее, бедненькую, в рожалку снесли. Всех врачей, даже окулиста, зачем-то вызвали. Шутка ли – выкидыш на шестом месяце!? То, что она через три месяца родить должна была, тихонько приняли и на подоконник положили. Врачи ею занимаются. Она, вроде, очухалась, лежит, глазами хлопает и мысли вполне здравые выдает. А Это на подоконнике ножками дрыгает и как будто попискивает. Взяла ее медсестра на руки, теплой водой обмыла. Живет, ротишком чмокает. Девчонка получилась на славу, не хуже, чем у других, которые в срок родились. Я когда уезжал, ей пять лет исполнилось. Чуть младше моей дочки. Здоровая, красивая девочка росла. Сейчас уже, поди, своих детей выращивает.
Врачи только руками разводят.
– Не было, – говорят, – на нашем веку такого, чтобы выдавленный шлагбаумом выкидыш в нормальную девочку вырос. Повезло Алексею.
Вот и я вас спрашиваю, как такой случай иначе, чем реверсивное везенье, назвать? Хотя и сам понимаю, не шибко это подходящее к данному случаю слово. Зато как по-научному выглядит! Правда?
 
ПОДВЕСНОЙ МОСТ


Мы на Сахалине по полгода сидели. На нашем аэродроме полосу удлиняли и утолщали. После первого полугодового раза стали мы с собой семьи брать. На частных квартирах устроились. Правда, поселок от аэродрома далековато для пешей ходьбы был. На машинах возить нас – роскошь неслыханная, а вот на велосипедах – в самый раз. Мы великов накупили и на них на аэродром и обратно ездили.
Удобная штука, велики эти, оказалась. Как-то устроили у нас парковый день. Известное дело, летчикам на нем делать особенно нечего. За полчаса все оборудование проверили и до обеда только лясы точим. Но, как турки говорят, пустым рукам шайтан работу находит.
От безделья решили мужички перед обедом выпить. После обеда и вовсе по домам. Начали гонцов снаряжать. А кого ж и посылать, как не велосипедистов? Да мы и сами, чтобы попусту под самолетами не околачиваться, вызвались: я, Толик и Боря. Сели мы на наших прозрачных коней и покатили в Андреевку, что за речкой Леонидовкой была.
Подкатили к мосту. Мост там подвесной был, на четырех тросах. Раскачивается так прикольно. Правда, чтобы подняться на мост и спуститься с него, по концам нечто наподобие башенок из бревен построили. Велосипеды надо было под мышкой наверх затащить.
Я первый под-нялся, и у меня лихая мысль закралась: проехать по дощатому настилу моста на велосипеде. Ну и поехал. Пока дощечки поперек лежали, все было нормально, только колеса, как трещотка щелкали. Но вот когда середину реки проехал, там доски уже вдоль проложены были. Я тормозить, а заднее колесо в щель между досками попало и понесло меня под углом и на тросы бросило. Инерция меня до берега дотащила, потом под трос кинула. Нога между велосипедом и доской зажатой оказалась. И завис я на высоте 3-4 метров над галечным пляжем, точно лягушка, которую за ногу подвесили. И так же, как лягушка, в воздухе дергался. Потом догадался: ногу между велосипедом и доской настила, как ключ в скважине, повернул и вниз полетел. Летел недолго, шмякнулся об грубую сахалинскую гальку, которую скорее пристало валунами называть, довольно больно. А когда уже на карачки встал, сверху на меня велосипед спланировал.
Вылез я из-под велика, поднял его и стою, вдохнуть не могу. А тут и Боря с Толиком на мосту появились. Боря радостно кричит:
- Гляди, а Саня уже там, внизу.
Только я ответить ему ничего не мог. Опять на четвереньки стал и к воде пополз. Там с первым глотком воды из речки и порция воздуха в легкие прорвалась. Но говорить я еще с полчаса не мог по причине неритмичного дыхания. А на левой стороне груди здоровенный синяк, с ладонь размером, образовался. И дрова я у хозяйки, где мы жили, очень оригинально колол. Поднять топор я мог, а вот опускался он исключительно под действием силы тяжести. Больше я по подвесным мостам на велосипедах не ездил.
 
Прошу прощения, не удержался после рассказа Вашего про велосипед и мост вспомнилась моя веловесёлая ситуация.
Было дело 4 года назад, купил себе велосипед новый, модный со скоростями и пр...
Поехал купаться, а у нас есть пляж под новым мостом, правда бетонным, метров 10 высоты.
К пляжу довольно крутой спуск и по нему я бы не рискнул спускаться, но внизу стояли велосипеды и купались/загорали не только экстремалы, но и дядьки, тётьки лет под 60 и дети.
Я подумал, раз уж эти "динозавры" и "мелочь" туда съехали - я тем более.
Стартанул, а на тропинке ещё и "ступенька", невидимая сверху оказалась. В общем: взлёт, жесткая посадка + велосипед сверху. Когда осознал, что жив и осела пыль, раздались аплодисменты и вопрос "жив?!"
Выяснилось, что даже экстремалы туда "вручную" спускаются. Они мне сказали "Ну вы дяденька десперадос - здесь ещё никто не спускался!".
Дело в том, что я хоть и абориген, но до покупки велосипеда и строительства моста на тот берег и пляж не ездил купаться.... )))))
 
Последнее редактирование:
Толстый (можно вас так называть?) спасибо за добрый отзыв и примечательную историю. Этот рассказ у многих порождает воспоминания о безумствах молодости. Я думал, что просто рассказал забавную историйку, а оказалось попал на типичный случай. Надо бы украсить ее каким нибудь сюжетцем и глядишь, с вашей помощью, создадим законченное произведение. Еще раз, спасибо!
 
Реклама
Доброго времени суток Александр.
Да, можно так называть, хоть в миру и Андрей никнеймы меня устраивают ) .
Раз пришелся в Вашу тему - АУ уберу пока.
Возможно и получится произведение ) , но на данный момент ни как лётчик (мечтал по молодости), ни как писатель на состоялся.
Позволю выразить благодарность Вам за то, что пишете - с удовольствием читаю.:)
 
Назад