nikolai
Местный
С Днём авиации!
Деды за рюмкой чая
Ю
Юрий Чирской
Местный
К сожалению поздравление с Днем авиации от nikolai было последним... Уже полтора месяца АВИАТОР находится в вечном полете... Скорбим...
Ветеран ГА
Новичок
Совсем заглохло детище А.П.Крынина. Сам он давно отказался от общения, но жизнь на ветке теплилась. Фактически завершилось всё Николаевым поздравлением. Предсмертным. Надеялся человек походить под парусом с более надёжным мотором, но... Все там будем, а пока здесь, надо попробовать на восьмидесятом году жизни подвести кое=какие итоги. Здесь, вроде бы можно это делать большими кусками и с картинками.
Для pino.
Налёт на Ан-2 очень разный. Часть из него относится к специальному применению. Это авиахимработы, все виды съёмок, санзадания, поиск и спасение, лесоавиационные работы, ледовая разведка. В лётной книжке это записывается отдельной строкой. Иногда штабные писаря игнорируют обязательность этих записей. Если так, то восстановить это очень сложно. Зачастую умершие предприятия сделали невозможным получение какой-либо справки по уточнению вида выполняемых работ. Если же записи в лётной книжке есть, то справка о налёте должна быть составлена с указанием в году количества часов по каждому виду полётов и лучше всего в виде: 150 ч - спецприменение (авиационн-химические работы): 200 ч. - спецприменение (лесоавиационные работы); 150 ч. - транспортно-связные полёты; 150 ч. - полёты по местным воздушным линиям.
Суд здесь ничего не даст. Все льготные годы свыше 45-ти лет - это информация для внуков. На размер пенсии они не влияют.
Для pino.
Налёт на Ан-2 очень разный. Часть из него относится к специальному применению. Это авиахимработы, все виды съёмок, санзадания, поиск и спасение, лесоавиационные работы, ледовая разведка. В лётной книжке это записывается отдельной строкой. Иногда штабные писаря игнорируют обязательность этих записей. Если так, то восстановить это очень сложно. Зачастую умершие предприятия сделали невозможным получение какой-либо справки по уточнению вида выполняемых работ. Если же записи в лётной книжке есть, то справка о налёте должна быть составлена с указанием в году количества часов по каждому виду полётов и лучше всего в виде: 150 ч - спецприменение (авиационн-химические работы): 200 ч. - спецприменение (лесоавиационные работы); 150 ч. - транспортно-связные полёты; 150 ч. - полёты по местным воздушным линиям.
Суд здесь ничего не даст. Все льготные годы свыше 45-ти лет - это информация для внуков. На размер пенсии они не влияют.
Ветеран ГА
Новичок
Начну реанимировать ветку автобиографией. Всё-таки 53 календарных года в гражданской авиации сами по себе дают право на то, чтобы от них остался какой-то след. Но я ещё не уверен, как это технически сделать. Первая проба.
Отбой. Попробую на другом компьютере
Отбой. Попробую на другом компьютере
Ветеран ГА
Новичок
Прежде, чем приступить к рассказом о прожитых годах, вместо предисловия начну с краткого автобиографического обзора.
С 18 сентября 2009 года я - чистый пенсионер, т.е. человек, не занимающийся никакой общественно-полезной работой, редко вылезающий за пределы деревень, где расположены дачи сыновей, дворового сквера в Москве и ближайшего к дому парка.
Следует заметить, что трудовую жизнь в гражданской авиации начал тоже 18 сентября. Это был 1956 год.
Как прошли эти пятьдесят три года, а также годы перед началом лётной карьеры я попытаюсь изложить в рассказах, накопившихся за это время и приведенные в систему после долгих поисков формы воспоминаний. Это рассказы о моей жизни и жизни моего поколения, о людях с которыми работал, о тех, кто помогал мне в детстве и юности выйти на широкую жизненную дорогу, обрести замечательную профессию и не изменять ей более полувека. Очень малая часть рассказов о лётной работе является воспоминаниями, т.к. сохранились многочисленные дневниковые записи. Я старался максимально сохранить их в том виде, как изложил мысли в то время, когда бумага тетради имела белый цвет. Сейчас листы жёлтые от пятидесятилетнего хранения дневников.
В моей жизни были люди, сделавших очень много для меня хорошего, хоть они и не являлись моими друзьями или какими-то заинтересованными лицами. Таких было очень много. Но и «доброжелатели» были. Я благодарен всем, ибо действия тех и других вели меня по тому пути, который мне удалось пройти за более чем полвека трудовой деятельности.
Среди людей, сложивших мою судьбу, я бы назвал первых моих подпольных учителей во время немецкой оккупации Кубани. Это были евреи, прятавшиеся у нас от фашистов и их прихлебателей.Я не знаю их имен, не помню, как я их тогда называл, но считаю их закладку фундаментальной основой для моей дальнейшей успешной учёбы в школе, лётном училище, академии.
Повезло мне с учителем истории в семилетней школе аула Егерухай. Мы все его боготворили. Этот вклад в мое воспитание был опосредствованным: его пример вдохновенно делать свое дело особой строкой вписался в мою память. Это Брафтов Джимбеч Хаджибечирович. Выпускал он нас после седьмого класса уже директором школы. Многие, менее сложные, фамилии и имена забыты, а эту, сложную даже для адыгейского языка, я запомнил на всю жизнь.
В Курганинской средней школе № 1 многое способствовало моему воспитанию: общий климат, замечательный подбор учителей, но особенно хотел бы отметить классного руководителя Москаленко Михаила Лукича, преподававшего математику, и его жену, Людмилу Анатольевну, которая нам преподавала историю и психологию.
В летном училище моим ангелом-хранителем был командир авиаэскадрильи Кириченко Владимир Митрофанович. Но всё было бы впустую, если бы глазной врач не взялась бы мне лечить левую барабанную перепонку (прободение), после того, как отоларинголог посчитала дальнейшее лечение бесполезным.
В июле 1956 года нам вручили лётные свидетельства с знаком пилота 4-го класса.
78-й авиационный отряд в Ростове-на-Дону встретил меня и других выпускников лётных училищ тепло, по-отечески. Основной костяк отряда составляли пилоты, прошедшие боевую закалку. И никто из них не кичился перед нами, салагами, своими заслугами. Наоборот, внушали нам, что мы молодые и грамотные, что будущее за нами. А уж мастерства передачи опыта им было не занимать. В отличие от 16-ти прибывших пилотов на самолёт По-2, у меня в активе ещё был и Як-12. Як-12 в отряде был один и летала на нём жена начальника управления Клавдия Быба из «ночных ведьм». От греха подальше меня переучили на самолёт Ан-2 и 1 марта 1957 года привезли на оперативную точку авиахимработ в зерносовхоз «Гигант». С командиром самолёта Шматковым Константином Петровичем я отлетал до ввода в строй командиром.
- Тебе повезло с командиром, - сказал мне заместитель командира эскадрильи Никитенко, знакомя с Константином Петровичем. И это были не просто слова.
Осенью 1958 г. в моё свидетельство была внесена квалификационная отметка «командир самолёта Ан-2», а в анкету внесена поправка – женат.
Но малая авиация из Ростова уходила в Шахты, а мне приглянулся Ставрополь. В 83-м авиаотряде полетал, кроме Ан-2, на Як-12, переучился на вертолёт Ка-15, который не прижился в эксплуатации, потом появилось желание попробовать себя в сложных условиях Якутии, куда и отправился в феврале 1962 года..
В Олёкминске, а потом – в Алдане, мне сразу удалось закрепиться в зоне высокого авторитета. Благожелательность всего наличного руководства была очевидной. Лебедев Алексей Иванович, командир объединённого отряда, Хоркин Василий Васильевич, его заместитель, Шаповаленко Пётр Гаврилович, старший штурман отряда с первых дней вселили в меня такую уверенность в своих силах, которая позволила успешно справиться с самыми сложными полетами в моей жизни. Большего экстремума, как в Якутии, в своей лётной жизни я не встречал.
В Ставрополь вернулся в феврале 1965 года окрепшим профессионально и психологически. Поверили в меня командир объединённого отряда Рындин Валентин Иванович, Брындин Анатолий Фролович – его заместитель, командир лётного отряда Мухамедзянов Габдулахат Хусаинович. За неполных два года мне трижды пришлось менять шевроны от командира самолёта до командира эскадрильи. Но образования, при этом, явно не хватало. Заочная учёба в Высшем авиационном училище гражданской авиации шла туго. Пришлось проситься на очный командный факультет. В ожидании зачисления успел переучиться на самолёт Ан-24.
С курсов переучивания в Кировограде попал сразу на занятия на командном факультете, а к концу первого курса ВАУ ГА стала академией. Это был 1971 год.
Академия гражданской авиации оставила самые благоприятные воспоминания. Небольшая туманность – физподготовка. Спортсмен я никудышний, разве что мог бы на стрельбе по мишеням отличиться. Но стрельбы не было, а были лыжи. На этой почве у меня, южного человека, отношения с преподавателями по этой дисциплине не сложились. Особого влияния это на учебу не оказало, но душу как-то скребла единственная тройка по лыжам в зачетке среди пятерок. А вот о тех, кто решил мою судьбу по окончании академии, я с благодарностью вспоминаю: начальник академии Васин Иван Федотович и декан командного факультета Дарымов Юрий Петрович (я еще и по МГА СССР их упомню). С их подачи после получения красного диплома меня направили в Управление лётной службы Министерства гражданской авиации СССР.
В период работы в Министерстве гражданской авиации моим учителем был заместитель министра гражданской авиации Грубий Борис Дмитриевич. Ему я обязан был и решением моих бытовых проблем, отдавая должное в этом и министру Борису Павловичу Бугаеву. Многому научился у Потёмкина Владимира Яковлевича, Шишкина Жоржа Константиновича, Майорова Алексея Григорьевича. Высочайший профессионализм этих людей создал такую надежную основу в организации лётной работы, что в течение двух десятков лет их ученики держали эту планку на должном уровне, несмотря на атаки дилетантов.
В МГА должности инспекторов лётной службы, руководителей лётных отделов, заместителй начальника управления лётной службы и самого начальника должны были занимать специалисты с действующими свидетельствами пилота ГА. До своего списания с лётной работы летом 1987 года моими ступенями были должности старшего пилота-инспектора, заместителя начальника отдела, начальника отдела и заместителя начальника Управления лётной служьы.
В 1986 году, в числе двух десятков пилотов, получивших почётное звание «Заслуженный пилот СССР», была и моя фамилия.
После ликвидации МГА в 1992 году мне помогали найти себе применение Творогов Михаил Петрович, работавший ранее УЛС МГА, а позднее - одним из руководителей Межгосударственного комитета гражданской авиации, Таршин Юрий Петрович, конечно, не без помощи Зайцева Геннадия Николаевича, директора Федеральной авиационной службы. В июле 1995 года по их предложению я вернулся в Управление лётной службы на должность председателя Высшей квалификационной комиссии гражданской авиации. На этой должности и закончилась моя государственная служба, оставив в пожизненное владение званием «Заслуженного пилота» и классного чина «Советник Российской Федерации 3 класса» в отставке.
Всем тем, кто учил и наставлял меня, низкий поклон, а тем, кого уже нет в этой жизни, - светлая память.
С 18 сентября 2009 года я - чистый пенсионер, т.е. человек, не занимающийся никакой общественно-полезной работой, редко вылезающий за пределы деревень, где расположены дачи сыновей, дворового сквера в Москве и ближайшего к дому парка.
Следует заметить, что трудовую жизнь в гражданской авиации начал тоже 18 сентября. Это был 1956 год.
Как прошли эти пятьдесят три года, а также годы перед началом лётной карьеры я попытаюсь изложить в рассказах, накопившихся за это время и приведенные в систему после долгих поисков формы воспоминаний. Это рассказы о моей жизни и жизни моего поколения, о людях с которыми работал, о тех, кто помогал мне в детстве и юности выйти на широкую жизненную дорогу, обрести замечательную профессию и не изменять ей более полувека. Очень малая часть рассказов о лётной работе является воспоминаниями, т.к. сохранились многочисленные дневниковые записи. Я старался максимально сохранить их в том виде, как изложил мысли в то время, когда бумага тетради имела белый цвет. Сейчас листы жёлтые от пятидесятилетнего хранения дневников.
В моей жизни были люди, сделавших очень много для меня хорошего, хоть они и не являлись моими друзьями или какими-то заинтересованными лицами. Таких было очень много. Но и «доброжелатели» были. Я благодарен всем, ибо действия тех и других вели меня по тому пути, который мне удалось пройти за более чем полвека трудовой деятельности.
Среди людей, сложивших мою судьбу, я бы назвал первых моих подпольных учителей во время немецкой оккупации Кубани. Это были евреи, прятавшиеся у нас от фашистов и их прихлебателей.Я не знаю их имен, не помню, как я их тогда называл, но считаю их закладку фундаментальной основой для моей дальнейшей успешной учёбы в школе, лётном училище, академии.
Повезло мне с учителем истории в семилетней школе аула Егерухай. Мы все его боготворили. Этот вклад в мое воспитание был опосредствованным: его пример вдохновенно делать свое дело особой строкой вписался в мою память. Это Брафтов Джимбеч Хаджибечирович. Выпускал он нас после седьмого класса уже директором школы. Многие, менее сложные, фамилии и имена забыты, а эту, сложную даже для адыгейского языка, я запомнил на всю жизнь.
В Курганинской средней школе № 1 многое способствовало моему воспитанию: общий климат, замечательный подбор учителей, но особенно хотел бы отметить классного руководителя Москаленко Михаила Лукича, преподававшего математику, и его жену, Людмилу Анатольевну, которая нам преподавала историю и психологию.
В летном училище моим ангелом-хранителем был командир авиаэскадрильи Кириченко Владимир Митрофанович. Но всё было бы впустую, если бы глазной врач не взялась бы мне лечить левую барабанную перепонку (прободение), после того, как отоларинголог посчитала дальнейшее лечение бесполезным.
В июле 1956 года нам вручили лётные свидетельства с знаком пилота 4-го класса.
78-й авиационный отряд в Ростове-на-Дону встретил меня и других выпускников лётных училищ тепло, по-отечески. Основной костяк отряда составляли пилоты, прошедшие боевую закалку. И никто из них не кичился перед нами, салагами, своими заслугами. Наоборот, внушали нам, что мы молодые и грамотные, что будущее за нами. А уж мастерства передачи опыта им было не занимать. В отличие от 16-ти прибывших пилотов на самолёт По-2, у меня в активе ещё был и Як-12. Як-12 в отряде был один и летала на нём жена начальника управления Клавдия Быба из «ночных ведьм». От греха подальше меня переучили на самолёт Ан-2 и 1 марта 1957 года привезли на оперативную точку авиахимработ в зерносовхоз «Гигант». С командиром самолёта Шматковым Константином Петровичем я отлетал до ввода в строй командиром.
- Тебе повезло с командиром, - сказал мне заместитель командира эскадрильи Никитенко, знакомя с Константином Петровичем. И это были не просто слова.
Осенью 1958 г. в моё свидетельство была внесена квалификационная отметка «командир самолёта Ан-2», а в анкету внесена поправка – женат.
Но малая авиация из Ростова уходила в Шахты, а мне приглянулся Ставрополь. В 83-м авиаотряде полетал, кроме Ан-2, на Як-12, переучился на вертолёт Ка-15, который не прижился в эксплуатации, потом появилось желание попробовать себя в сложных условиях Якутии, куда и отправился в феврале 1962 года..
В Олёкминске, а потом – в Алдане, мне сразу удалось закрепиться в зоне высокого авторитета. Благожелательность всего наличного руководства была очевидной. Лебедев Алексей Иванович, командир объединённого отряда, Хоркин Василий Васильевич, его заместитель, Шаповаленко Пётр Гаврилович, старший штурман отряда с первых дней вселили в меня такую уверенность в своих силах, которая позволила успешно справиться с самыми сложными полетами в моей жизни. Большего экстремума, как в Якутии, в своей лётной жизни я не встречал.
В Ставрополь вернулся в феврале 1965 года окрепшим профессионально и психологически. Поверили в меня командир объединённого отряда Рындин Валентин Иванович, Брындин Анатолий Фролович – его заместитель, командир лётного отряда Мухамедзянов Габдулахат Хусаинович. За неполных два года мне трижды пришлось менять шевроны от командира самолёта до командира эскадрильи. Но образования, при этом, явно не хватало. Заочная учёба в Высшем авиационном училище гражданской авиации шла туго. Пришлось проситься на очный командный факультет. В ожидании зачисления успел переучиться на самолёт Ан-24.
С курсов переучивания в Кировограде попал сразу на занятия на командном факультете, а к концу первого курса ВАУ ГА стала академией. Это был 1971 год.
Академия гражданской авиации оставила самые благоприятные воспоминания. Небольшая туманность – физподготовка. Спортсмен я никудышний, разве что мог бы на стрельбе по мишеням отличиться. Но стрельбы не было, а были лыжи. На этой почве у меня, южного человека, отношения с преподавателями по этой дисциплине не сложились. Особого влияния это на учебу не оказало, но душу как-то скребла единственная тройка по лыжам в зачетке среди пятерок. А вот о тех, кто решил мою судьбу по окончании академии, я с благодарностью вспоминаю: начальник академии Васин Иван Федотович и декан командного факультета Дарымов Юрий Петрович (я еще и по МГА СССР их упомню). С их подачи после получения красного диплома меня направили в Управление лётной службы Министерства гражданской авиации СССР.
В период работы в Министерстве гражданской авиации моим учителем был заместитель министра гражданской авиации Грубий Борис Дмитриевич. Ему я обязан был и решением моих бытовых проблем, отдавая должное в этом и министру Борису Павловичу Бугаеву. Многому научился у Потёмкина Владимира Яковлевича, Шишкина Жоржа Константиновича, Майорова Алексея Григорьевича. Высочайший профессионализм этих людей создал такую надежную основу в организации лётной работы, что в течение двух десятков лет их ученики держали эту планку на должном уровне, несмотря на атаки дилетантов.
В МГА должности инспекторов лётной службы, руководителей лётных отделов, заместителй начальника управления лётной службы и самого начальника должны были занимать специалисты с действующими свидетельствами пилота ГА. До своего списания с лётной работы летом 1987 года моими ступенями были должности старшего пилота-инспектора, заместителя начальника отдела, начальника отдела и заместителя начальника Управления лётной служьы.
В 1986 году, в числе двух десятков пилотов, получивших почётное звание «Заслуженный пилот СССР», была и моя фамилия.
После ликвидации МГА в 1992 году мне помогали найти себе применение Творогов Михаил Петрович, работавший ранее УЛС МГА, а позднее - одним из руководителей Межгосударственного комитета гражданской авиации, Таршин Юрий Петрович, конечно, не без помощи Зайцева Геннадия Николаевича, директора Федеральной авиационной службы. В июле 1995 года по их предложению я вернулся в Управление лётной службы на должность председателя Высшей квалификационной комиссии гражданской авиации. На этой должности и закончилась моя государственная служба, оставив в пожизненное владение званием «Заслуженного пилота» и классного чина «Советник Российской Федерации 3 класса» в отставке.
Всем тем, кто учил и наставлял меня, низкий поклон, а тем, кого уже нет в этой жизни, - светлая память.
Ветеран ГА
Новичок
Прошу извинить за пропущенные опечатки и нестыковки из-за изменений в тексте. Жаль, что нет возможности исправлять текст после отправки.
Ветеран ГА
Новичок
Родина
На самом юге России раскинулись привольные кубанские степи, аккуратно разрисованные на прямоугольники лесополосами. Это сейчас. Лесополосы посадили в пятидесятых годах, пытаясь отгородиться от восточных суховеев. А до этого степи смотрелись бескрайними. На всю жизнь запомнилась чёткая картинка: степь до горизонта, красноватый закат и громадный красный шар солнца, опускающийся в уже желтеющее море пшеничных колосьев. Это было перед самым началом Великой Отечественной войны.
Хутор Соколов, где 2 ноября 1936 года я родился, располагался на левом берегу реки Лабы на северной границе Адыгейской автономной области, ставшей в конце ХХ века республикой. Река уже смыла то место, где я родился, а наводнение 2008 года окончательно решило его судьбу.
Время для рождения выбрал не самое лучшее, как по погоде, так и по политической обстановке. Лето было жаркое, так что маме непросто было носить меня, а в колхозе декретных отпусков не было. В стране тоже обстановка была непростая. «Жить стало лучше, жить стало веселее», - этими словами И.В.Сталина можно характеризовать жизнь в сравнении с голодным началом 30-х годов. Но это в сравнении. Да и за "базар" многие платили лагерями, а то и жизнью.
Хутор Соколов– довольно глухой угол. Даже фельдшер находился в трёх километрах, - в ауле Егерухай. Поэтому детей принимали бабки-повитухи, причём без всяких проблем, какие возникают у учёных акушеров. Эта захудалость хутора в полторы сотни домов (в основном, хат) по части культурной жизни выражалась в редких заездах кинопередвижки, в четырёхклассной начальной школе, отсутствии любых признаков наступающего технического рывка, а, главное, не было электричества. Радио на столбе появилось за день до начала войны, объявило её начало и замолкло: все мужики ушли воевать, а среди женщин не нашлось смелого человека включить аппарат на батарейках в конторе.
Редко у кого в доме тикали ходики. Время определяли по гудкам лубзавода за рекой.
Хутор ещё значится на современных картах, но наводнение 2004 года поставило жирную точку на его существовании: сады и огороды остались, но ни один дом не сохранился. Нет моей маленькой Родины, маленького, в полторы сотни дворов, кубанского хутора Соколова, или, как его называли адыгейцы, Черноглаз. Колхоз, который размещался в хуторе, носил имя его первого председателя Черноглазова.
Судите сами по расположению звёздочки на снимке ниже от Google. На этом месте стояла хата, в которой я родился, и до реки от дома было не менее трёхсот метров. За полвека река расправилась с этими сотнями метров и хутором в целом.
На снимке нет домов, а западный и северный кварталы смыты.
Эта хата очень похожа на ту, в которой я родился. И печь во дворе такая же. Спасибо Интернету.
На этой малой Родине прошли мои детские годы, в том числе и годы войны.
В тридцатые годы ХХ века это был довольно уютный населенный пункт. Наша боковая улочка с самого начала весны зарастала плотным слоем спорыша, по которому наши жесткие босые ступни носились, как по ковровому покрытию. На этом ковре в течение всей весны мы устраивали свои игры. Никто из взрослых не контролтровал и не организовывал их, не строил детских городков. Матери и отцы все в поле, на ферме. От зари до зари.
Все игры наши по каким-то устоявшимся традициям передавались из поколения в поколение, от старших ребят к младшим, и шли строго по сезонам. «Дук» - ранней весной, «клёк» - летом (эти игры содержали элементы гольфа и городков), летом же – игра в красных и синих. С конца мая вся наша детская команда переходила на берег реки. Всё лето нас развлекала река купанием, рыбалкой, солнечными ваннами.
Детский сад на хуторе был. Обычная изба между клубом и школой. Но я не могу припомнить ничего из детсадовской жизни.
Клуб – по детскому представлению – был большой. Фактически же – зал человек на пятьдесят, с деревянными лавками. Дети сидели перед лавками на полу и, задрав голову, смотрели на экран. Женщины в зале лузгали семечки, мужики дымили самокрутками с ужасающим самодельным табаком и махоркой. Табачный дым стоял столбом. Тишина зала нарушалась стрекотом кинопередвижки. Иногда кто-то, посмотревший этот фильм вчера в соседнем ауле являл свою «продвинутость»:
- А вот того здоровенного во второй серии убьють… А тот, шо в кепке шпиён. Поймають ево…
Голос этот нудно портил всё впечатление от фильма, лишая других возможности переживать, сводя на нет все старания автора и режиссера закрутить интригу. Но окружающие редко обрывали «умника».
Летом кино показывали на улице. Платил колхоз. Зрители являлись со своими табуретками и стульями. Дышать было легче, а табачного дыма хватало, чтобы комары не свирепствовали.
В торце клуба имелась неширокая, как коридор, комнатка, с отдельным входом вход с улицы. Она была всем: конторой колхоза, кабинетом председателя и бухгалтера, телефоном и радиоцентром. Радио появилось к лету 1941 года.
Между въездом в хутор и клубом, прямо среди улицы, находился магазин Сельпо (Сельское потребительское общество) – самый настоящий миниуниверсам. В нём было всё – серпы и тяпки, книги и дорогой коньяк. Сюда же колхозники за копейки несли куриные яйца и молочные продукты, а также шкуры животных, коли такие были. Запрещалось сало засаливать с кожей. Шкура снималась и шла на выделку. Во время войны, когда этот процесс нарушился, из этих шкур шили самодельную обувь. Назывались такие кожаные лапти порщнями: при ходьбе они тёрлись один о другой и издавали характерный звук: «шух-шух, шух-шух», как поршень паровика, который в мирное время работал на току, отсеивая из зерна мусор и семя сорняков.
Один из выходов нашей семьи в магазин остался в моей памяти. Это было в 1939 или 1940 году. Родители мне купили кулёк мармеладных конфет. Их замечательный вкус помню до сих пор. Иногда, под ностальгическое настроение покупаю подобные конфеты.
Наша улица начиналась от полей, примыкающих к старинному лесопарку купца Соколова. Справа располагались дома хуторян, слева улица начиналась колхозным двором, огородом и довольно приличным домом под железной крышей, выходящим фасадом на главную улицу вдоль шоссе. Наша часть этой улицы начиналась от пересечения шоссе и шла, чуть понижаясь, к реке Лабе. Крайний от реки дом находился метрах в тридцати от берега реки с обрывом около трёх метров. Напротив него было кладбище. За кладбищем находился наш пляж – довольно обширная луговина, спускающаяся к речному перекату. На этой луговине мы проводили все летние месяцы играя и купаясь. Здесь же находили спокойное место для рыбалки. У меня неплохо получалось ловить краснопёрок и головлей. Однажды даже удалось выловить килограммового сомёнка. Брат Николай ставил подпуска на перекате. Подпуск – это длинная верёвка с привязанными короткими суровыми нитками (такие тонкие верёвочки) с крючками. На крючки насаживалась наживка. Ловился на перекате рыбец.
Голавли хорошо ловились перед перекатом во время водопоя стада коров. Вокруг каждой коровы роились крупные слепни. Корова энергично работала хвостом, сбивая с себя этих кровососов. Многие из них не успевали прийти в себя после удара и шлепались в воду. Тут же шлёпались и слепни с крючком моей удочки. Голавль хватает слепня почти на лету, не давая ему коснуться воды. Рывок и рыбина в моих руках. Снимаю голавля и насаживаю на кукан, сделанный из сдвоенной тонкой лозины с одним коротким концом, чтобы рыба с него не соскальзывала. Свободный конец кукана придавлен большим камнем, а рыба находится в воде. Лучше и гуманнее, конечно, был бы сачок, но откуда такая роскошь, когда короткие штаны с «помочем» через плечо одни на всё про всё. Десяток-другой голавлей обеспечивал приличный ужин.
Но что-то долго мы задержались у реки. Так оно и в детстве было. Мама приходит на обед, а меня нет - увлёкся. Рыбачу или купаюсь. А задание по прополке рядков кукурузы в огороде не выполнено. Смотрю, бежит досужая соседская девчонка и доводит до моего сведения, чтобы «нашивал на задницу лубок», если до вечера заданное количество рядков не будет прополото.
Сад заслуживает особого повествования, т.к. наряду с огородом и коровой это был источник нашего существования. Сушеные фрукты зимой очень хорошо поддерживали нас в голодные годы. В саду бала пара яблонь, одна из которых давала медовые яблоки. Эти яблоки мы съедали с дерева. А со второй яблони урожай шел на сушку. Вместе с лесными дарами (кислица, дикая груша и терн) получались прекрасные компоты и кисели. Засушивали и вишни. С двух пирамидальных и одного раскидистого дерева в иные годы собирали приличный урожай. Деревья эти после войны обложили налогом. Многие люди вырубили сады.
Вырос я на кукурузной каше с молоком. Корова у нас была прекрасная. Каждый день мама надаивала до двадцати литров молока. Когда наступала пора обедать, я брал ломоть хлеба и кружку и шел к реке. Там стадо после жаркого пастбища нежилось на перекате и заправлялось водой. Мама доила корову и, чтобы не нарушать санитарные нормы, не черпала мне молоко из ведра, а наполняла кружку непосредственно.
Молоко – это и еда и одежда. Из сметаны сбивали масло, из простокваши – творог, а в печи стояло по несколько кувшинов с закваской (так на хуторе называлось то, что мы употребляем сейчас под именем «варенец»). Сбивать масло было моей обязанностью. Как только взрослые отвлекались от контроля, я пальцем снимал налипшие на стержень маслобойки крошки масла и быстренько это слизывал. Масло сами не ели. Только на рынок. Других доходов от хозяйства, да и от колхоза практически не было. Потом появилась маслобойка с вращающимся барабаном и сбивание масла стало безрадостным. А общественный сепаратор, купленный вскладчину, лишил нас и большей части молока. Молоко со снятой сметаной, хоть и не жирное, но все-таки молоко. А после сепаратора получается полупрозрачная субстанция, именуемая обратом, годная только для приготовления корма скоту.
Трудности были, когда корова не доилась, или когда в бескормицу давала мало молока. Бывало, зимой даже с крыши снимали солому и запаривали на корм корове.
Нянькой у меня был старший брат Николай. Обычный вид: где бы ни появлялся брат, над его головой торчала моя голова, а с плеч свисали мои ноги. Было ему чуть более 10 лет, а я весил в два-три года прилично (любил поесть), так что работа у него была нелёгкая.
На картинках, взятых из кладовых Интернета, отражены все элементы хуторской обстановки, оставшейся в моей памяти: соломенные и камышовые крыши, саманные стены, печь во дворе, плетень. Кое-где можно встретить штакетник и дом с железной крышей. Но это остатки старого хутора, когда поселились здесь первые работники фактории купца Соколова. Крестьяне таких домов не строили: саман (глиняные блоки с соломой) для стен, соломенная крыша, плетень. Строили всем хутором. Три-четыре дня – и новоселье, к которому резали кабана.
Хуторская семья Кошкиных – одна из последних, покинувших хутор после наводнения (с сайта аула Егерухай)
Так моя родная Лаба периодически приходит в гости к жителям прибрежных станиц и хуторов
В отпуске на родной Лабе. Отвыкли ноги от ходьбы по голышам. А ведь в детстве по ним бегал без проблем. Фото 1984 года.
На самом юге России раскинулись привольные кубанские степи, аккуратно разрисованные на прямоугольники лесополосами. Это сейчас. Лесополосы посадили в пятидесятых годах, пытаясь отгородиться от восточных суховеев. А до этого степи смотрелись бескрайними. На всю жизнь запомнилась чёткая картинка: степь до горизонта, красноватый закат и громадный красный шар солнца, опускающийся в уже желтеющее море пшеничных колосьев. Это было перед самым началом Великой Отечественной войны.
Хутор Соколов, где 2 ноября 1936 года я родился, располагался на левом берегу реки Лабы на северной границе Адыгейской автономной области, ставшей в конце ХХ века республикой. Река уже смыла то место, где я родился, а наводнение 2008 года окончательно решило его судьбу.
Время для рождения выбрал не самое лучшее, как по погоде, так и по политической обстановке. Лето было жаркое, так что маме непросто было носить меня, а в колхозе декретных отпусков не было. В стране тоже обстановка была непростая. «Жить стало лучше, жить стало веселее», - этими словами И.В.Сталина можно характеризовать жизнь в сравнении с голодным началом 30-х годов. Но это в сравнении. Да и за "базар" многие платили лагерями, а то и жизнью.
Хутор Соколов– довольно глухой угол. Даже фельдшер находился в трёх километрах, - в ауле Егерухай. Поэтому детей принимали бабки-повитухи, причём без всяких проблем, какие возникают у учёных акушеров. Эта захудалость хутора в полторы сотни домов (в основном, хат) по части культурной жизни выражалась в редких заездах кинопередвижки, в четырёхклассной начальной школе, отсутствии любых признаков наступающего технического рывка, а, главное, не было электричества. Радио на столбе появилось за день до начала войны, объявило её начало и замолкло: все мужики ушли воевать, а среди женщин не нашлось смелого человека включить аппарат на батарейках в конторе.
Редко у кого в доме тикали ходики. Время определяли по гудкам лубзавода за рекой.
Хутор ещё значится на современных картах, но наводнение 2004 года поставило жирную точку на его существовании: сады и огороды остались, но ни один дом не сохранился. Нет моей маленькой Родины, маленького, в полторы сотни дворов, кубанского хутора Соколова, или, как его называли адыгейцы, Черноглаз. Колхоз, который размещался в хуторе, носил имя его первого председателя Черноглазова.
Судите сами по расположению звёздочки на снимке ниже от Google. На этом месте стояла хата, в которой я родился, и до реки от дома было не менее трёхсот метров. За полвека река расправилась с этими сотнями метров и хутором в целом.
На снимке нет домов, а западный и северный кварталы смыты.
Эта хата очень похожа на ту, в которой я родился. И печь во дворе такая же. Спасибо Интернету.
На этой малой Родине прошли мои детские годы, в том числе и годы войны.
В тридцатые годы ХХ века это был довольно уютный населенный пункт. Наша боковая улочка с самого начала весны зарастала плотным слоем спорыша, по которому наши жесткие босые ступни носились, как по ковровому покрытию. На этом ковре в течение всей весны мы устраивали свои игры. Никто из взрослых не контролтровал и не организовывал их, не строил детских городков. Матери и отцы все в поле, на ферме. От зари до зари.
Все игры наши по каким-то устоявшимся традициям передавались из поколения в поколение, от старших ребят к младшим, и шли строго по сезонам. «Дук» - ранней весной, «клёк» - летом (эти игры содержали элементы гольфа и городков), летом же – игра в красных и синих. С конца мая вся наша детская команда переходила на берег реки. Всё лето нас развлекала река купанием, рыбалкой, солнечными ваннами.
Детский сад на хуторе был. Обычная изба между клубом и школой. Но я не могу припомнить ничего из детсадовской жизни.
Клуб – по детскому представлению – был большой. Фактически же – зал человек на пятьдесят, с деревянными лавками. Дети сидели перед лавками на полу и, задрав голову, смотрели на экран. Женщины в зале лузгали семечки, мужики дымили самокрутками с ужасающим самодельным табаком и махоркой. Табачный дым стоял столбом. Тишина зала нарушалась стрекотом кинопередвижки. Иногда кто-то, посмотревший этот фильм вчера в соседнем ауле являл свою «продвинутость»:
- А вот того здоровенного во второй серии убьють… А тот, шо в кепке шпиён. Поймають ево…
Голос этот нудно портил всё впечатление от фильма, лишая других возможности переживать, сводя на нет все старания автора и режиссера закрутить интригу. Но окружающие редко обрывали «умника».
Летом кино показывали на улице. Платил колхоз. Зрители являлись со своими табуретками и стульями. Дышать было легче, а табачного дыма хватало, чтобы комары не свирепствовали.
В торце клуба имелась неширокая, как коридор, комнатка, с отдельным входом вход с улицы. Она была всем: конторой колхоза, кабинетом председателя и бухгалтера, телефоном и радиоцентром. Радио появилось к лету 1941 года.
Между въездом в хутор и клубом, прямо среди улицы, находился магазин Сельпо (Сельское потребительское общество) – самый настоящий миниуниверсам. В нём было всё – серпы и тяпки, книги и дорогой коньяк. Сюда же колхозники за копейки несли куриные яйца и молочные продукты, а также шкуры животных, коли такие были. Запрещалось сало засаливать с кожей. Шкура снималась и шла на выделку. Во время войны, когда этот процесс нарушился, из этих шкур шили самодельную обувь. Назывались такие кожаные лапти порщнями: при ходьбе они тёрлись один о другой и издавали характерный звук: «шух-шух, шух-шух», как поршень паровика, который в мирное время работал на току, отсеивая из зерна мусор и семя сорняков.
Один из выходов нашей семьи в магазин остался в моей памяти. Это было в 1939 или 1940 году. Родители мне купили кулёк мармеладных конфет. Их замечательный вкус помню до сих пор. Иногда, под ностальгическое настроение покупаю подобные конфеты.
Наша улица начиналась от полей, примыкающих к старинному лесопарку купца Соколова. Справа располагались дома хуторян, слева улица начиналась колхозным двором, огородом и довольно приличным домом под железной крышей, выходящим фасадом на главную улицу вдоль шоссе. Наша часть этой улицы начиналась от пересечения шоссе и шла, чуть понижаясь, к реке Лабе. Крайний от реки дом находился метрах в тридцати от берега реки с обрывом около трёх метров. Напротив него было кладбище. За кладбищем находился наш пляж – довольно обширная луговина, спускающаяся к речному перекату. На этой луговине мы проводили все летние месяцы играя и купаясь. Здесь же находили спокойное место для рыбалки. У меня неплохо получалось ловить краснопёрок и головлей. Однажды даже удалось выловить килограммового сомёнка. Брат Николай ставил подпуска на перекате. Подпуск – это длинная верёвка с привязанными короткими суровыми нитками (такие тонкие верёвочки) с крючками. На крючки насаживалась наживка. Ловился на перекате рыбец.
Голавли хорошо ловились перед перекатом во время водопоя стада коров. Вокруг каждой коровы роились крупные слепни. Корова энергично работала хвостом, сбивая с себя этих кровососов. Многие из них не успевали прийти в себя после удара и шлепались в воду. Тут же шлёпались и слепни с крючком моей удочки. Голавль хватает слепня почти на лету, не давая ему коснуться воды. Рывок и рыбина в моих руках. Снимаю голавля и насаживаю на кукан, сделанный из сдвоенной тонкой лозины с одним коротким концом, чтобы рыба с него не соскальзывала. Свободный конец кукана придавлен большим камнем, а рыба находится в воде. Лучше и гуманнее, конечно, был бы сачок, но откуда такая роскошь, когда короткие штаны с «помочем» через плечо одни на всё про всё. Десяток-другой голавлей обеспечивал приличный ужин.
Но что-то долго мы задержались у реки. Так оно и в детстве было. Мама приходит на обед, а меня нет - увлёкся. Рыбачу или купаюсь. А задание по прополке рядков кукурузы в огороде не выполнено. Смотрю, бежит досужая соседская девчонка и доводит до моего сведения, чтобы «нашивал на задницу лубок», если до вечера заданное количество рядков не будет прополото.
Сад заслуживает особого повествования, т.к. наряду с огородом и коровой это был источник нашего существования. Сушеные фрукты зимой очень хорошо поддерживали нас в голодные годы. В саду бала пара яблонь, одна из которых давала медовые яблоки. Эти яблоки мы съедали с дерева. А со второй яблони урожай шел на сушку. Вместе с лесными дарами (кислица, дикая груша и терн) получались прекрасные компоты и кисели. Засушивали и вишни. С двух пирамидальных и одного раскидистого дерева в иные годы собирали приличный урожай. Деревья эти после войны обложили налогом. Многие люди вырубили сады.
Вырос я на кукурузной каше с молоком. Корова у нас была прекрасная. Каждый день мама надаивала до двадцати литров молока. Когда наступала пора обедать, я брал ломоть хлеба и кружку и шел к реке. Там стадо после жаркого пастбища нежилось на перекате и заправлялось водой. Мама доила корову и, чтобы не нарушать санитарные нормы, не черпала мне молоко из ведра, а наполняла кружку непосредственно.
Молоко – это и еда и одежда. Из сметаны сбивали масло, из простокваши – творог, а в печи стояло по несколько кувшинов с закваской (так на хуторе называлось то, что мы употребляем сейчас под именем «варенец»). Сбивать масло было моей обязанностью. Как только взрослые отвлекались от контроля, я пальцем снимал налипшие на стержень маслобойки крошки масла и быстренько это слизывал. Масло сами не ели. Только на рынок. Других доходов от хозяйства, да и от колхоза практически не было. Потом появилась маслобойка с вращающимся барабаном и сбивание масла стало безрадостным. А общественный сепаратор, купленный вскладчину, лишил нас и большей части молока. Молоко со снятой сметаной, хоть и не жирное, но все-таки молоко. А после сепаратора получается полупрозрачная субстанция, именуемая обратом, годная только для приготовления корма скоту.
Трудности были, когда корова не доилась, или когда в бескормицу давала мало молока. Бывало, зимой даже с крыши снимали солому и запаривали на корм корове.
Нянькой у меня был старший брат Николай. Обычный вид: где бы ни появлялся брат, над его головой торчала моя голова, а с плеч свисали мои ноги. Было ему чуть более 10 лет, а я весил в два-три года прилично (любил поесть), так что работа у него была нелёгкая.
На картинках, взятых из кладовых Интернета, отражены все элементы хуторской обстановки, оставшейся в моей памяти: соломенные и камышовые крыши, саманные стены, печь во дворе, плетень. Кое-где можно встретить штакетник и дом с железной крышей. Но это остатки старого хутора, когда поселились здесь первые работники фактории купца Соколова. Крестьяне таких домов не строили: саман (глиняные блоки с соломой) для стен, соломенная крыша, плетень. Строили всем хутором. Три-четыре дня – и новоселье, к которому резали кабана.
Хуторская семья Кошкиных – одна из последних, покинувших хутор после наводнения (с сайта аула Егерухай)
Так моя родная Лаба периодически приходит в гости к жителям прибрежных станиц и хуторов
В отпуске на родной Лабе. Отвыкли ноги от ходьбы по голышам. А ведь в детстве по ним бегал без проблем. Фото 1984 года.
U
uhursumov
Новичок
Большое спасибо за то,что Вы вспомнили Кириченко Владимира Митрофановича от его дочери Светланы Владимировны и от меня,его зятя.Для многих курсантов он был ангелом - хранителем,но вспомнили его только Вы.(По крайней мере нигде в интернете я не находил).
Меня несколько настораживает Ваше отсутствие на форуме с 2016 года.Надеюсь всё в порядке?!
Пожалуйста ответьте,если для Вас это не составит труда.
Меня несколько настораживает Ваше отсутствие на форуме с 2016 года.Надеюсь всё в порядке?!
Пожалуйста ответьте,если для Вас это не составит труда.
starik
Старожил
К сожалению он умер
Viktor49A
Новичок
Очень жаль, что не стало нашего Ветерана ГА, Михаила Ивановича Беднова. Это был его НИК, на другом авиафоруме. Очень интеллигентный и грамотный, выдержанный и повидавший много на своем веку человек. Нам, форумчанам, его очень не хватает. Фактически он, вел ветку "Деды на рюмку чаю" на форуме авиа.ру Писал очень интересные комментарии и посты. Светлая ему и добрая память наша...
татьяна залесская
Журавлик
....
А
Александр Крынин
Новичок
Добрый день!
Дорогие участники авиафорума.
У меня печальные известия, 19 августа 2018 года, не дожив до своего 70-летия 9 дней. Мой отец, Крынин Алексей Павлович ушел в мир иной. Благодарю всех людей, кто поддерживал с ним отношения на этом форуме. Упокой Господь его душу. Царствие небесное. Аминь.
P.S.
Дорогие мои авиационные деды!
Приглашаю к душевному разговору о нашей любимой авиации, которой мы отдали всю свою жизнь. А жизнь у каждого одна - и у Министра, и у любого авиатора, каким бы делом он ни занимался, чтобы воздушные суда летали, а количество их взлётов и посадок было всегда строго одинаковым.
Самовар гудит, рюмки на столе, наливайте, дорогие мои, кому что нравится, норму определяйте сами, и за дело. Творческих вам успехов в новой и пока непривычной чайной.
Дорогие участники авиафорума.
У меня печальные известия, 19 августа 2018 года, не дожив до своего 70-летия 9 дней. Мой отец, Крынин Алексей Павлович ушел в мир иной. Благодарю всех людей, кто поддерживал с ним отношения на этом форуме. Упокой Господь его душу. Царствие небесное. Аминь.
P.S.
Дорогие мои авиационные деды!
Приглашаю к душевному разговору о нашей любимой авиации, которой мы отдали всю свою жизнь. А жизнь у каждого одна - и у Министра, и у любого авиатора, каким бы делом он ни занимался, чтобы воздушные суда летали, а количество их взлётов и посадок было всегда строго одинаковым.
Самовар гудит, рюмки на столе, наливайте, дорогие мои, кому что нравится, норму определяйте сами, и за дело. Творческих вам успехов в новой и пока непривычной чайной.
Последнее редактирование:
татьяна залесская
Журавлик
Земля пухом....
O
oldwizard
Новичок
Давно не заходил сюда, а тут такое известие…
Я хорошо знал Алексея Павловича по работе в Алма-Ате – до его отъезда в Россию работали в одной службе. Очень жаль, что не стало хорошего человека.
Пусть земля ему будет пухом…
Я хорошо знал Алексея Павловича по работе в Алма-Ате – до его отъезда в Россию работали в одной службе. Очень жаль, что не стало хорошего человека.
Пусть земля ему будет пухом…
Fencer
Старожил
O
olegius
Новичок
Даже не знаю, как сказать... Форум( без лести модераторам... молодцы) читаю с "10 ыхх. Папу читал еще на старом форуме.
[automerge]1568654000[/automerge]
Fencer
Старожил
"Специальный репортаж": "Такая работа: авиадиспетчер"
Им не аплодируют в конце полета, но эти люди едва ли не каждый день предотвращают авиакатастрофы
www.m24.ru
Fencer
Старожил
