К очередной 37 годовщине решил поместить очень интересный рассказ одного из наших пассажиров о том, что с ним тогда произошло:
Интервью с Немовым Виктором
Я служил срочную в Одессе и заработал отпуск. Полетел домой самолётом, побыл дома и 15 марта 1979 года купил билет на рейс Орск – Москва. Рано утром мы взлетели, Москва посадку не давала, наш самолёт должен был сесть в Домодедово, а приземлились мы в Казани. В Казани я встретил своего сослуживца, с которым мы летели на этом рейсе тоже, и в Казани где-то часа полтора – два, я сейчас и не вспомню, мне показалось, что нас очень быстро посадили в самолёт и мы приземлились в Домодедово. Переехали мы во Внуково на такси. Во Внуково мы были 15-го марта. Стояла нелётная погода, в аэропорту из-за задержек и постоянных переносов рейсов, скопилось очень много пассажиров. Не было места ни присесть, ни прилечь. Так как мы были в форме постоянно нас беспокоил патруль. Мы с Юрой нашли место под лестницей, которая вела на 2-й этаж, там расстелили газетки и прилегли на свои шинели. Вот так мы ждали вылета. Ждали очень долго. Потом нашли телефон, позвонили в часть, что мы задерживаемся. В то время было очень строго с опозданием, чтобы нас не стали искать среди дезертиров, не стали нас разыскивать. Позвонили в часть, что мы сидим во Внуково, в аэропорту, что мы задерживаемся. Нам сказали, чтобы мы поставили в комендатуре печать на билеты. Мы зашли в комендатуру, поставили печать на билеты, что задерживаемся.
Несколько раз нас сажали в самолёт, не помню сколько даже, потом уже, когда нас посадили в очередной раз, на этот раз – в последний, ещё раз предложили покинуть самолёт, люди просто-напросто уже не согласились покидать самолёт и остались в нём. Технические службы по всей видимости готовили самолёт к вылету, так как шёл снег и дождь и мороз был и самолёт покрывался льдом наверно и техника там специальная обдувала самолёт. Я до сих пор помню, довольно таки приличная струя была, самолёт от этого пошатывало. Сколько мы так просидели не помню, потом объявили, что мы будем взлетать. А теперь о том, есть ли предчувствие или нет? У меня было предчувствие, что не лады будет, не где-то под коркой чувствуешь, а где-то в груди, началось нытьё, дискомфорт под ложечкой что-то стало ныть. Я говорю: «Юр, пошли билеты сдадим и на поезде уедем». Он мне, мол, да нет, ты чего, мы сейчас тут раз и всё! Здесь лететь то! А там через забор и в своей части. Наша часть находилась рядом с аэропортом. А мы с тобой, говорит Юра, напрямую, даже на автобусе не поедем, а напрямую через лес, через забор и мы уже с тобой в части. Более того, из дома мы везли с собой спиртуху, так называемый «компот» в трёхлитровых банках, ребята ждали нас. Ну, в общем, он меня уговорил. Полетели. Вот уже потом, когда мы в самолёт сели, выруливать стали, а у меня так и продолжалось, ну такое чувство, что что-то будет. Взлетели. Не знаю сколько в полёте были. Ну вот как ноги на полу стояли, чувствую как будто вибрация такая, щекотно стало ногам. Я Юре говорю: «Юр, ты ноги поставь на пол, чувствуешь что-нибудь?» Он мне: «Да, что-то щекотно стало». Потом мы подножку в кресле убрали, сидим, потом через какое то время, я не помню по времени сколько прошло, выбежал в салон кто-то из экипажа и приник к иллюминатору. Чего он там смотрел никто ничего не понял. Он пытался что-то там в темном иллюминаторе рассмотреть. Не знаю что. Потом он вернулся к себе. Не успели мы удивиться этому, как он вновь появился, и опять к иллюминатору. И главное что бросилось в глаза – он не просто выходил из пилотской кабины, а выбегал. Кто он был мы не знали: бортмеханик или второй пилот? Моё место было 17Д, а так как у Юры было место 5, я ему говорю, давай сядем в конец, ближе к выходу, чтобы потом первыми выйти из самолёта. Ведь народу много было, а мы могли бы первыми выйти. Юра согласился и мы сели вместе. По билету у меня был 17 ряд. Мы видим там в конце свободные места были, мы их и заняли. Третье место у иллюминатора, у окна было занято, мужчина сидел, и мы рядом с ним, с Юрой вдвоём. Я бы хотел вернуться к тому , кто выбегал постоянно в салон из пилотской кабины: начал бегать член экипажа. Он вот выбегает и к иллюминатору, прямо через головы пассажиров: выглянет, что-то там пытается разглядеть и назад бегом. Потом опять выбежит и к иллюминатору. Опять пытался что-то высмотреть там, в темном окошке.
Ну, что, говорю я Юре, приехали что ли? Вот видишь, бегает?
Ну ладно, отвечает мне Юра, что ты.
А ему опять, он ведь не зря бегает. Вот смотри, он всё в иллюминатор что-то выглядывает, что-то высматривает. По всей видимости, горим.
Да нет, спокойно отвечает мне Юра, нас бы предупредили бы.
Ну и всё!
Ну вот, потом мы вроде успокоились, но всё равно на меня такая вот тоска напала, какая-то безысходность, а потом я себя как-то настроил, ну что теперь, думаю, сделаешь, двери уже закрылись.
Как-то успокоился и всё. Потом, как сейчас помню, свет горел, пробежал этот мужчина вдоль рядов в туалет, как я понял.
Вопрос: Это был Борис Дедиков. Он пошёл курить.
Ответ: Ну да, наверно. Врать не буду, не помню. По-моему тогда нас уже предупредили, чтобы мы все пристегнули ремни. Нас предупредили: «Пристегните ремни, возможна посадка». И вот после этих слов откуда-то спереди встал мужчина и быстрым шагом пошёл в хвост. Потом пробежала стюардесса, по-моему, Люба.
Побежала за ним. А назад я уже не помню, вернулись они или нет, потому, что в этот момент, как мне показалось, свет в салоне погас. Погас свет и всё! Я, наверное, был в отключке.
Вопрос: Почему?
Ответ: Вот так мы сидели (показывает), вот я облокотился, и мне показалось, что какой-то крен начался или он вверх пошёл или вниз пошёл, и в это время свет погас. Потому, что, какое-то воздействие было, удар или что-то ещё, потому что я с этого момента не помню ничего.
Вопрос: В этот момент вы потеряли сознание?
Ответ: По всей видимости, да. Нет, не от страха я потерял сознание, по всей видимости был механический удар, потому что я не помню терял я сознание или не терял я сознание, я очнулся только тогда, когда в салоне было тихо, тихо и темно. Запомнился неприятный звук льющегося керосина и его запах. А я вишу вниз головой, отстегнуться не могу, потому что не могу отстегнуть замок, видимо его заклинило или он под моим весом, тогда ведь я имел вес не такой, как сейчас. Я не мог расстегнуть замок, не мог освободиться от ремня. Смотрю рядом кресло, где только что сидел Юра, пустое. Я ему: «Юра! Юра!» Юру я уже потом нашёл, но об этом позже.
Вот так я вишу (показывает) вниз головой. Ремень никак не могу отстегнуть, вишу верх ногами, керосин льётся, а где не могу понять. Ощущение скверное. И вдруг я вспомнил, что взял с собой в отпуск нож связиста. Я уж и не вспомню сейчас, для чего я его сунул в карман. Да вот самое странное и удивительное, я ведь раньше с собой никогда ножи то не носил. Совпадение или случайность, как хотите это называйте. Тогда, в то время такого тщательного досмотра не было, как сейчас, поэтому я вот запросто в брючном кармане нож пронёс и меня никто не остановил, никто не досмотрел и тем более никто ничего не сказал: можно его проносить на борт самолёта или нельзя. Конечно нож связиста – это не бритва, кто знает, как он выглядит, тот подтвердит мои слова, он тупой, но я умудрился наточить его так, что он стал острым как бритва. Им можно даже было бриться. Вот я дёргал ремень, дёргал – никак не поддаётся! И вот я думаю, вот ёлки-палки, по всей видимости мы упали, сейчас гореть начнём, хотя как я потом узнал, мы в тот момент уже горели, только пока снаружи, на улице. А умирать как-то не хотелось, лично в мои планы это никак не входило. А я как раз перед посадкой в кресло разделся и остался налегке: китель и шапку я положил наверх, остался в армейской рубашке и галстуке. Но вернусь к своему ножу. Вспомнив о нём я сумел его достать из брюк, раскрыл и перерезал ремень. Ну конечно я упал вниз, но не на пол, а на потолок. Ведь самолёт лежал в перевёрнутом состоянии, и то, что было потолком – осветительные плафоны, стало полом. Упал я сам не слыша себя, то ли я говорил, то ли шептал, но помню, что я попытался позвать Юру: «Юра! Юра!» И тут всё началось! Неожиданно вокруг меня стали оживать люди! Началось движение. Началась паника, люди кричали. Я упал, попробовал встать, подскользнулся, опять попробовал встать и вновь оказался на плафонах. Как я уже говорил, на Ту-104, там такие вытянутые вдоль салона плафоны-светильники были, так вот скользко было от какой-то разлитой жидкости: может это вода была или кровь, а может и керосин. Я подскользнулся на этом светильнике, как на льду. И вот, когда люди очнулись началась паника, люди стали бегать по салону и искать выход. Я помню, что, когда я упал, то ли меня кто-то сильно толкнул, то ли я подскользнулся, по мне несколько раз пробежались. В результате этого мне сломали вот с этой стороны челюсть (показывает), ухо повредили,
Я думал, что меня в сутолоке и темноте просто напросто затопчут. Я попытался отползти к иллюминатору. Попытался подняться. Получилось. В иллюминаторе я увидел крыло и горящую дорожку. Наверно, когда самолёт топливо терял, от горящего топлива получилась вот такая горящая дорожка шириной более восьми метров. Я насколько в иллюминаторе разглядел, она горела вся. Почему эта дорожка не подошла к самолёту, я не знаю. Хотя и без того самолёт то горел. Я вот начал думать, топливо вот не сожгли, сейчас как рванёт, загорится, и мы ничего не успеем сделать, сгорим заживо. И вот с такими мыслями я стал в темноте на ощупь пробираться в хвостовое отделение. Но потом как-то успокоился, подготовил себя к самому худшему и от этого мне стало как-то «по барабану». Но и мысль о своём спасении меня не покидала. Вот такое двойственное чувство. Но прежде чем покинуть самолёт, мне надо было найти своего сослуживца Юру. Я решил вернуться в начало салона. Там я увидел, как два или три мужичка ломали иллюминатор, у них в руках была какая-то железяка. Вот они этой железякой пытались выбить иллюминатор.
Вопрос: А как можно было передвигаться в темноте, да ещё, когда пассажиры давили и толкали?
Ответ: Самолёт лежал вот так (показывает) на крыше, на хвостовом оперении и горел. В тёмном салоне я в основном ориентировался по всплохам, которые озаряли внутренности тёмного салона яркими, как горящий магний, вспышками. Свет был очень яркий, как сварка. Потом я попытался пройти в начало салона. Я говорю, попытался, потому, что кресла многие были сорваны и нагромождены друг на друга. Я на ощупь пошёл вперёд, в темноту. Как я уже говорил там несколько мужиков ломали иллюминатор. У них в руках была какая-то железяка, вот они этой железякой пытались выбить иллюминатор. Там один иллюминатор был без стекла, и там реально можно было вылезти потому, что он был наполовину засыпан землёй со снегом, но для того, чтобы через него вылезти, надо было освободить выход от земли и снега. Так вот эти мужики пытались выбить стекло этой железякой в иллюминаторе, который не был утоплен в грунте. Я подошёл к ним со спины и попытался их раздвинуть, чтобы приблизиться к иллюминатору и помочь им выбить его ногами. Но моя помощь не понадобилась: они трудились молча, сплочённо. Я развернулся и направился в хвостовой отсек. Там была темнота, я попал в какой-то коридорчик, рядом была дверь, которую пытался открыть какой-то парень. Ему удалось открыть её сантиметров на 5-ть, к сожалению, до конца, она не поддавалась, наверно её от удара переклинило. Я чувствовал, как через эту щель в салон втягивался свежий воздух. Он мне: «Давай помогай, один я не осилю, дверь наверно деформировало от удара». Я стал помогать ему и мы открыли эту спасительную дверь ещё на сантиметров 40. В душный, вонючий от керосина и горелого железа с кабелем салон, хлынул уже поток свежий воздух. Не успел я оторвать от края двери руки, как в образовавшуюся щель протиснулась какая-то женщина и без оглядки выпрыгнула наружу. Смелая женщина, подумал я. Впрочем, жить захочешь выпрыгнешь с любой высоты, а высота то была приличной. Я выглянул из самолёта и посмотрел вниз. Высоко. Наверно там было более 2-х метров. Тут попёрли люди. Панику никто не отменял и они стали давить на меня сзади. Тот парень, с кем мы открывали дверь, крикнул мне, чтобы я сдерживал обезумевших от страха пассажиров. А он в тот момент всё ещё надеялся распахнуть до конца ту дверь. Я стою и руки вот так раздвинул в стороны (показывает) и упёрся в проёмы, упёрся, здесь был типа коридорчика что ли. А у парня того то получилось, ему ещё там какие-то мужики помогли, а я ему уже из последних сил, не могу, говорю я ему, сил уже нет. Вот так я сдерживал людей у выхода. А люди мне руки от напора выворачивали, пытались сбить меня с прохода. Потом я слышу голос того парня, давай отпускай! Я и руки то толком не успел убрать, а оказался у двери вторым за женщиной. Как сейчас помню, я ведь не просто выпрыгнул, а меня вытолкнули оттуда, я оттуда вылетел. Я оказался по пояс в снегу. Пощупал себя, вроде ничего не поломано, ничего не вывихнуто, куда идти не знаю, не пойму. Я посмотрел на самолёт, то есть, на то, что от него осталось. В том месте, где было крыло был сильный пожар. Свет от него очень был ярким, как днём. Горела обшивка разорванного фюзеляжа и топливо. Когда вокруг самолёта становилось особенно светло, я вглядывался между деревьев, пытаясь найти выход с этого места, найти какую-нибудь тропинку. Но тропы я не нашёл, зато разглядел на снегу чьи-то следы и я пошёл по этим следам. Здесь же по дороге я нашёл ту самую нашу пассажирку, я её поднял и потащил её к выходу. Наверно она обессиленная не смогла выйти на дорогу. Я поднял и потащил её.
Вопрос: А вы её не узнали? Вы раньше её видели?
Ответ: Да, это была та женщина, которая выскочила из самолёта первой. Может она неудачно приземлилась, может ещё что было у неё. Вообщем, я её потащил на выход.
Вопрос: Люба Ованесян сказала мне, что ей помогал какой-то Виктор?
Ответ: Эту женщину я донёс до дороги, до асфальта и пошёл назад, к самолёту, искать Юру, своего сослуживца. Может это была и Люба. Я точно помню, что нёс на руках эту женщину до дороги, а вдоль дороги уже стояли машины: автобусы, кареты скорой помощи, милиция. Потом появились пожарные машины. Мне тогда показалось, что та женщина, которую я нёс, была без сознания. Я отлично помню, что я молча вынес её на дорогу, положил её на асфальт. Я не знаю, что это была за дорога, врать не буду. Ещё раз повторюсь: уже стояли вдоль дороги маршрутные автобусы, машин было много. Ещё помню, как только я положил ту женщину на асфальт, меня трясти начало, то ли от холода, то ли от шока. Наверно отходняк начинался у меня. Я спросил: «Вы сержанта не видели здесь?» Мне ответили, что нет, не видели. Мне дали закурить. Сделав две-три глубокие затяжки я побежал назад к самолёту. К самолёту я бегал раза 3 – 4. Не помню. Помогал чем мог - людей подтаскивал к дороге. Но я как собственно помогал спасать людей? Я не как спасателем работал, я искал своего сослуживца. Я знал куда идти, куда вести или нести, вот так оттощу и назад, оттощу и назад. Потом опять, Юра! Юра! Возле самолёта его не было. Ну, думаю, надо назад в самолёт лезть. Я прыгал, прыгал, вообще не мог достать до дверей. Юра! Юра! И вдруг из двери показалась его голова. Я ему, давай быстрей. Он спрыгнул на землю. Мы с ним на ходу ещё подхватили кого-то, дотащили до дороги и назад, к самолёту. На этот раз нас не подпустили к самолёту, потому что подъехали бойцы-спасатели на больших пожарных машинах, я сейчас уже и не вспомню, на «Ураганах» они были или нет? Вообщем, нас с Юрой туда не пропустили, так как пожарные уже начали тушить горящий самолёт, направляли струи брандсбойтов на открытое пламя. И уже только после этого мы с Юрой окончательно вышли на дорогу. Но вот, что нам бросилось в глаза: огонь от горящего самолёта было настолько ярким, что смотреть, вот так, открыто, на него было нельзя, словно сварка, словно горящий магний. От горящего самолёта было так светло, что хоть иголки в лесу собирай. Так и в лесу можно было ориентироваться по пламени: когда огонь горел, в лесу было светло, как днём, а когда пожарники сбивали пламя, то вокруг становилось темно. Вот так пассажиры, выходя из леса, и ориентировались, по пламени. Потом нас с Юрой посади в автобус и повезли во Внуковскую санчасть.
Вопрос: А что это был за автобус, куда вас посадили? Тот рейсовый, который остановился одним из первых?
Ответ: Наверно, да. Это был, как мне показалось, рейсовый автобус, который вёз пассажиров в аэропорт Внуково. Водитель выгрузил своих пассажиров. Их, как я заметил, было много, и они стояли как зрители, все они спрашивали, что случилось? Кто-то из них предлагал нам закурить, вероятно, догадываясь, что мы оттуда, из разбившегося самолёта, а кто-то, обратив внимание на наш жалкий и плачевный вид, предлагал свою одежду. Водитель тот выгрузил своих пассажиров и стал сажать в свой автобус уже пассажиров с нашего разбившегося самолёта и нас с Юрой в том числе. Мы с Юрой стояли на задней площадке автобуса, как сейчас помню, ЛИАЗ. На мне в тот момент была простая форменная рубашка, грязная, пропитанная во многих местах какой-то жидкостью, наверно керосином и кровью (!). Как потом я выяснил, в кабинете врача, чужой кровью. Только там я обратил на себя внимание: я был с головы до ног в крови! Зрелище страшное! Форменная одежда то осталась у меня в самолёте. Вообщем, какой-то кошмар!
Вопрос: А чья кровь была на вашей рубашке?
Ответ: У меня была сильная травма головы, царапины, ушибы. Как я уже говорил, голова у меня была разбита вот таким образом (показывает), разбита и сломана челюсть, ухо, ну вот и ноги, вот здесь у меня (показывает) и позвоночник у меня был повреждён от сильного удара и от ног пассажиров, которые меня топтали. Наверно я попал в самое кровавое месиво, потому, что кровь в салоне была везде. Особенно её много было на плафонах, на полу, ближе к центроплану, как раз в том месте где я и лежал. Но тогда я ещё ничего не чувствовал: только один этот жуткий запах. Наверно у меня был сильный шок, от которого я ничего не чувствовал, ни боли ни холода, ведь было очень холодно, моросил ледяной дождь, стояла какая-то противная изморозь. Когда нас с Юрой привезли во Внуковскую санчасть я на руках отнёс в перевязочную какую-то девушку. Только там, в санчасти, мы наконец-то по настоящему отогрелись, «оттаяли». Наверно у меня начался отходняк, я постепенно выходил из шока, ходил по Внуково туда-сюда, не мог найти себе места. Нам, пострадавшим в авиакатастрофе, в санчасти давали пол кружки какого-то лекарства, какую-то зелёную жидкость, намешанную на спирту. Мы это лекарство выпили и нас повели кого в перевязочную, кого в операционную. И вот я, только залез на кушетку и тут в операционную принесли на носилках Любу-стюардессу в грязной, помятой форме. Она лежала на носилках, а я сидел на операционной кушетке с широко открытыми глазами и смотрел на Любу и не мог её узнать: передо мною было лицо совершенно другого человека! Я боялся, что от увиденного шок повторится! На столько удручающе выглядела некогда прекрасная, красивая женщина и во что её превратила наша авиакатастрофа! На счёт крови: сильного кровотечения врачи у меня не обнаружили, наверно я его первый увидел бы, поэтому, сказать о том, что моя рубашка была испачкана моей кровью, нельзя, скорее всего это была чужая кровь, которая на меня попала, может быть от погибших, а может и от раненных пассажиров, когда я лежал внутри пассажирского салона на плафонах. Повторюсь, она была перемешана с керосином, от которого шёл специфический запах.
Вопрос: Люба была в сознании?
Ответ: Она была в сознании, но у меня сложилось впечатление, что она была в какой-то прострации, не понимала, что вообще с ней произошло, куда она попала и что за люди её окружали. По внешним признакам, по её травмам, я вообще думал, что она не выживет. Я сразу же вспомнил эту потрясающей красоты женщину в самолёте. От её улыбки исходил какой-то манящий свет. Она действительно была красивой женщиной. И как легко и спокойно нам всем было, когда она проходила мимо наших рядов. Это было всё совсем недавно, какие-то минуты тому назад, а сейчас перед нами врачи, а передо мною несчастная женщина, которую невозможно было узнать. Это был настоящий ужас! Я помню, у неё были светлые крашенные волосы. Она была блондинкой, и что с ней стало? На голове, в районе темени у неё было настоящее месиво. Мне как показалось, там были какие-то кровавые пузырьки или наслоение запёкшейся крови. Вот когда кровь сильно идёт и постепенно засыхает, вот это всё превращается в такое месиво. Я думал, что она не выживет. Я не мог смотреть на неё, мне хотелось встать и выйти их кабинета, но неожиданно она повернула в мою сторону голову и проговорила, скорее, прошептала мне: «Не уходи, мне страшно! Как зовут тебя?» Вот так и познакомились. Она меня тогда всё братиком называла. Я ей отвечал: «Виктором меня зовут, у меня сестру зовут Любой». И тут она меня взяла за руку. Вот так мы и сидели: она лежала на носилках, а я сидел рядом с ней, а она меня за руку крепко держала. Что-то мне пыталась говорить, я её не понимал, бессвязные фразы, слова. А потом она у меня спросила: «А ты можешь узнать, что с экипажем?» Я ей говорю: «Попробую у кого-нибудь узнать». Я встал, вышел в коридор. Смотрю, несут оружие, пистолеты ПМы.
Вопрос: А как несли пистолеты, в кобурах ли открытыми?
Ответ: Открытые пистолеты. Нёс мужчина. Я сейчас не вспомню, он в форме был или нет. Там вроде, как мне показалось, было 3 или 4 пистолета. Вот так двумя руками держал (показывает). Без кобур, без всего. Вот так, пальцы просунул через спусковые скобы, вот так (показывает) и нёс. Я так понял, что это было оружие членов экипажа. Я у этого мужчины спрашиваю: «Что с экипажем? Живы?» Он мне: «Да, живы! Только, говорит, стюардесса погибла. Кабину оторвало, штурман, там как бы непонятно с ним, позвоночник поломал или что там такое». Потом добавил, что штурман сидел ниже всех, и ему досталось больше всех. Я вернулся в кабинет к врачу, к Любе и рассказал ей о том, что мне удалось узнать от того человека. Сказал Любе, что, мол, экипаж живой. А Люба меня перебила и спрашивает: «А что со штурманом? Со штурманом что?» Я тогда всей правды и не знал, я тогда подумал, что тот, наш штурман то, о котором она всё меня расспрашивала, её какой-нибудь наверно знакомый или друг. Это уже потом я узнал всю правду о Любе и Викторе Ованесян, о муже-штурмане и Любе-стюардессе. А тогда я думал, ничего я не буду ей говорить про него. Я ей повторил то, что сказал, что в экипаже все живы, что кабину оторвало. Она меня опять спрашивает, а куда экипаж отвезли, в какую больницу? А я ведь у того мужчины и не спросил про больницы, да и откуда он мог знать то. Потом и Любу забрали в операционную, со мной что-то там сделали, потом погрузили нас в кареты Скорой помощи, разумеется, в разные машины и стали из Внуково нас развозить по разным московским больницам. Меня отправили на Каширку.
Вопрос: Тем рейсом летел наш фельдъегерь. О нём что-то было известно? Он пострадал?
Ответ: Я видел там военных в офицерском звании, я видел и вашего фельдъегеря, это я о нём уже потом узнал, гораздо позже. А вначале я и не знал, кто он и кем он был. Он был в общевойсковой форме, капитан, худенький такой. На счёт его роста, я не могу сказать, вот так определённо, но я помню, что когда его на носилках внесли в кабинет к врачу, он занимал носилки по всей длине. Ну, сколько носилки были длиной, не знаю? Он был в сознании, мы даже о чём-то перекинулись с ним, какими-то фразами. Не помню о чём. Но что мне запомнилось, я даже обалдел, я такого не видел никогда: вот у него форменные брюки, правая или левая нога, не скажу, кажется левая, вот у него левая нога, она вообще была вывернута под углом в 90°, вот так она была вывернута (показывает) и через брюки, вот так (показывает) торчали кости. Его нога была переломана как «ёлка», во многих местах и представляла собой жуткое зрелище. Я не знаю почему ему сразу не была оказана медицинская помощь, вот ему как раз то и необходимо было её оказать. Его форменные брюки были все в крови и разорваны. Я от увиденного обалдел, и Юре показываю, мол, смотри, да и побитая Люба из головы не выходила у меня. Этот кошмар так и продолжался у меня на глазах, просто ужас! Так вот нас погрузили с вашим фельдъегерем в одну карету, и мы понеслись в больницу. Я уже говорил, что в тот день и уже в тот вечер, погода была отвратительная, мерзкая. На улицах Москвы, разумеется, от наледи, был гололёд. Быстро ехать было опасно, поэтому наши кареты скорой помощи сопровождали машины ГАИ.
Вопрос: А что у нашего фельдъегеря было в руках?
Ответ: В руках у него ничего не было. Он просто лежал на носилках. Мужественно переносил эту страшную боль, глаза у него были открыты и вот нога, опять его нога, кости!!!! Поначалу я не знал, в какую такую больницу нас привезли. Помню только, она была многоэтажной, этажей пятнадцать. Это я потом узнал, что нам привезли на каширку. Это была 3 или 7 городская больница. Помню, что в окно я видел онкоцентр. Ещё помню, в травматологии мест не было и нас с Юрой положили в гинекологию. Разумеется, перед этим, медики нас обследовали, голову мою смотрели, там зашивали, тут перевязывали, а уже потом нас по палатам стали рассовывать, в гинекологии, представляешь? Ещё помню, как в операционной в моём присутствии оперировали ногу Лёше Когану. Он работал на телевидении в Одессе инженером. Мы с ним потом на одном этаже лежали. К нам никто не приходил и не навещал нас. Когда я более менее оклимался я отправил телеграмму брату, что долетел нормально. Разумеется, своим родителям я ничего не сказал, да и вообще я никому ничего не сообщил, зачем людей травмировать. Только вот попросил сообщить в свою часть, чтобы нас не искали, как дезертиров. Только вот телеграмма запоздала в часть, там нас с Юрой уже посчитали погибшими. Не знаю откуда у них появилась такая информация. Но об этом я расскажу позже. Вернусь к Лёше Когану. Я уже говорил, что там, в салоне несколько крепеньких мужичков ломали иллюминатор. Им всё же удалось выбить стекло и одному из них вылезть наружу. Это и был Лёша Коган. Он внешне был такой низенький, в меру толстенький, но и это ему не помешало пролезть в разбитое окно. Мы с ним после всего, что с нами случилось, вспоминали и хохотали. «Как же ты вылез через иллюминатор?» - спрашивал у него я. Он мне отвечал: «Еврей везде вылезет, и везде влезет. А ещё интересно, а знаешь ли ты, чем еврей Лёша Коган выбивал стекло того иллюминатора?» - спросил он у меня, на что я ему ответил: «Нет, не знаю!» «Ты видел у меня в руке железяка такая была? Это я поручень оторвал от кресла. Когда мы падали я мёртвой хваткой руками вцепился в подлокотник и так крепко, что при ударе о землю его оторвало, вот так он и остался в моих руках зажатым». Вообще, Лёша был весёлый человек, он нас там, в больнице подкармливал. Уже в наши дни, когда я проезжал мимо этой больницы, я её не узнал. О выписке: документов или выписки мне не дали. Только в аэропорту Внуково дали справку, что перевозился самолётом Аэрофлота, попал в аварию и получил травму. И всё!
Вопрос: А про нашего фельдъегеря ещё что-то известно?
Ответ: Нас в кареты скорой помощи погрузили, и как я уже говорил, развозили по разным больницам. Вашего фельдъегеря отвезли в ту больницу, куда отвезли штурмана, Виктора Ованесяна. А мы вот на каширку попали. Потом мы стали «ходить» и провожали тех, кого выписывали вперёд нас с Юрой. Не помню сейчас, но мы с Юрой, кажется, в больнице находились до конца месяца. Недолго. Потом нам сняли швы с наших ран, правда повязку на голове, единственную, у меня оставили. Потом ещё раз в травматологии перед самой выпиской у нас проверили, всё ли зажило или нет? К тому времени за нами приехал наш замполит, старший лейтенант. И вот что самое интересное: смех со слезами на глазах – в нашей части все уже знали, что самолёт, на котором мы с Юрой летели, упал и разбился. И никто в этой катастрофе не выжил! Нас там уже похоронили. Позже я узнал, что и гробы нам с Юрой уже делать начали, но когда я сумел отзвониться в часть, что мы живы-здоровы за нами прилетел наш замполит. Он на нас смотрел, как на вернувшихся с того света. Вот так! Кстати, про гробы: ни мне, ни Юре, по прибытию в часть, никто про гробы ничего не говорил, даже и не напоминали. Это уже потом, когда мы демобилизовались, мой старшина Никифорчук ныне покойный, признался мне по секрету, что, мол, когда в части узнали, что наш самолёт разбился, для нас уже и гробы начали готовить. Что я во время позвонил в часть, а позвонил я на второй или третий день из больницы из кабинета главного врача, фамилии не помню, помню только, что он был армянин по национальности. Так что старшина сказал, что только гробы успели сделать, а дальше кашу не успели заварить.
Выписали нас. Замполит забрал нас из больницы. Но нам с Юрой очень было охота сходить на Красную площадь. Как же так, побывать в Москве и не попасть на Красную площадь. Так как наша одежда пришла в негодность, а моя больше всего пострадала, замполит где-то раздобыл нам одежду. Мне привезли какую-то шапочку, не понятно какого размера и с кого снятую. Мне как на зло досталась шинель до колена, вся такая неуставная. А Юре, вообще цирк, шинель до самых пят, как у Феликса Дзержинского. Юра был ниже меня ростом. Мы с Юрой как два чучела были. Но другой одежды у нас не было. Так вот в таком виде мы доехали на метро, которое было рядом с Красной Площадью, вышли на улицу, а тут как на зло патруль. Стоим рядом с Красной площадью, мы ведь её видим, а патруль ни в какую нас не пропускает. Начальник патруля нам говорит: «Вы откуда чучела такие?» А наш замполит попытался за нас вступиться и начал объяснять начальнику патруля, что с нами произошло и почему у нас такой вид. А он и говорит нашему замполиту, чтобы забирал он своих пленных французов-шаромыжников и увозил куда подальше. Вот на этом наша встреча с Красной площадью и закончилась, не начавшись. Мы, разумеется, развернулись и поехали во Внуково. Но по дороге решили не испытывать свою судьбу дважды, поменяли самолёт на поезд и направились на железнодорожный вокзал. Там купили билеты до Киева. Наш замполит, как потом выяснилось, был сам родом из Киева. Он нас пригласил погостить у него несколько дней. Мы с охотой согласились. Пожили у него немного, а потом вернулись в часть.
Вопрос: А как восприняли произошедшее у вас дома?
Ответ: Дома никто ничего не знал и не узнал до тех пор, пока я не демобилизовался. Я домой сознательно не сообщил и просил, чтобы никто моим домашним ничего не сообщал: у моей мамы давление всегда высокое было, и я не знал, как она всё это перенесёт, я считал так, раз я живой остался, чего тогда лишний раз беспокоить родственников. Приехал и сказал потом уже им, а она мне сказала, что, мол, всё чувствовало своим материнским сердцем. «У меня была какая-то тревога в груди»,- говорила она мне. А ведь мой старший брат, ныне покойный, принёс ей телеграмму, отправленную мною из Москвы, о том, что всё у меня хорошо. Брат обрадовался этой телеграмме, а вот мама затревожилась не на шутку. А ведь телеграмму отсылал не я, а медсестра из больницы, где я лежал. Я её попросил, чтобы она отправила телеграмму, я ей адрес дал, и она послала сообщение от моего имени, как будто бы эту телеграмму отправлял я, и подпись мою поставила, что со мной всё в порядке и долетел я до части благополучно. Но мою маму не обманешь, она чувствовала беду своим материнским сердцем.
Вопрос: Расскажите, как разворачивались события во Внуковском аэропорту, когда вылеты задерживались, переносились по причине плохих метеоусловий?
Ответ: Я про это как то и не думал и честно говоря даже не обращал на это внимание, кто там, что там? Если уже потом, в части, когда родители к нам приезжали одного из погибших, всё расспрашивали, фотографию показывали его, расспрашивали, как он погиб, мне всё это было очень больно вспоминать и слушать этих несчастных родителей. А я ведь их сына видел там в самолёте, знать я его не знал, но видел. Я его запомнил. Он не был солдатом вообще, не был военным, он погиб там, в самолёте, он был простым одесситом. Молодой парень, лет может быть ему было 25-ть, вот такой приблизительно возраст его был. Он сам был из Одессы, как потом выяснилось. И как я уже сказал, к нам в часть приезжали его родители, они где-то узнали, что мы с Юрой летели вместе с их сыном одним рейсом. Они к нам приезжали и задавали вопросы. Особенно расспрашивала нас его мама. «Может вы видели, как он погиб?» - спрашивала она нас. Я опускал глаза и не мог ей ничего ответить, потому, что, честно говоря я и не мог видеть, как он погиб, тем более мы не были с ним знакомы. Там столько людей было, всех и не упомнишь. Даже если бы я знал все подробности, ни к чему всё это им было рассказывать. Зачем лишний раз травмировать людей воспоминаниями, ни к чему это всё было.
Вопрос: Как был загружен самолёт: полностью или были свободные места?
Ответ: Самолёт был полностью загружен, несмотря на то, что места все были заняты, пассажиры всё-таки пересаживались, менялись местами. Я вот сидел на проходе и мне всё было видно, кто, где и как сидел. Потом мы с Юрой вместе сели, хотя места были разные.
Вопрос: Перед взлётом вы, пассажиры, слышали что-нибудь подозрительное за бортом: звуки какие-нибудь? Как писал в своём рассказе пассажир с вашего борта Пуго, в багажное отделение проходила погрузка военного имущества, каких-то ящиков. Он, Пуго, якобы слышал из-под днища самолёта глухие удары от погрузки спецгруза. Вы слышали что-либо подобное?
Ответ: Я этого не видел и тем более не слышал. Единственное, но это опять мои мысли, мои предположения, когда люди возмутились, не стали освобождать салон, мне кажется, что самолёт должны были подготовить к полёту, растопить лёд на нём. Для этой цели подогнали специальную машину и стали обдувать самолёт, обрабатывали его, снимали лёд. Погода в тот день была очень плохая: шёл мелкий ледяной дождь, снег и всё это как-то чередовалось: то снег, то дождь. Потом мне сказали или же я сам это видел, что самолёт наш слишком быстро покрывался льдом. Но по правде говоря, я что-то и не заметил этого. И вот когда мы всё же стали выруливать на взлёт, я всё равно чувствовал какую-то скрытую тревогу, и тем не менее, каждый в салоне пассажир наверно как-то успокоился, что всё позади, мы наконец взлетаем. Мы уже взлетели, а потом я вижу, что в салон выбежал член экипажа и стал вглядываться в иллюминатор по левой стороне салона. Это он так повторял дважды, трижды. Я помню хорошо тот момент, когда мимо моего кресла быстрым шагом, чуть ли не бегом, проскользнул мужчина, за ним следом, стюардесса. А ведь команда уже была объявлена «Пристегнуть ремни». Вторую стюардессу я что-то и не помню. Вот Любу я хорошо запомнил, а Тамару, нет. Люба была более эффектной, я на неё сразу обратил внимание, да и не только я один, многие пассажиры. Она была вся в нашем внимании: пробежала по салону и каждому пыталась помочь и напомнить: «Пристегните ремни! Пристегните ремни!» И вот, если говорить дальше, я ничего не чувствовал, только вот я очнулся, когда висел вверх ногами. В салоне я точно помню пламени не было, но отчётливо пахло керосином и был запах чего-то горелого, наверно электропроводки. Это запах был устойчивый. Наверно, когда этот запах почувствовали все пассажиры, кто остался живой и очнулся после беспамятства, начали раздаваться крики о помощи и какой-то непонятный шум. Люди кричали, звали на помощь: «Горим, взорвёмся! Помогите!» В салоне было темно, но по левому борту периодически были яркие всплохи, проблески. Они-то нам и помогали ориентироваться в темноте. Пламя было снаружи. Я выглянул через иллюминатор и увидел огромное крыло, лежащее на снегу и подумал: там столько топлива(!) Да и иллюминатор крепкий, захочешь разбить не разобьёшь, ни железкой, ни кувалдой.
Вопрос: После того, как фюзеляж замер, уткнулся в снег, что было внутри салона?
Ответ: Первое время было тихо, тихо. Была зловещая тишина. Вот только что-то капало, даже наверно и текло внутрь салона, может быть это и было топливо. По крайней мере запах топлива был устойчивый. Я разрезал ножом ремень и упал на плафоны. Упал и раздался звук, от которого пассажиры стали оживать. И вот я начал звать своего друга. Юра! Юра! И вот с этого момента, как будто я всем команду дал. Крик, шум, какая-то возня в темноте. И как всё это началось там! Пассажиры стали ползать, давить друг друга, в темноте на ощупь искать выход, наскакивали друг на друга, топтали друг друга. Самая настоящая паника. Вот и по мне несколько раз «пробежались», когда я лежал на плафонах. И я в тот момент подумал, если я сейчас не встану, то меня затопчут. Я в сторону отполз – это меня наверно и спасло. Но всё равно, меня успели покалечить.
Вопрос: А кто-нибудь до тебя сумел покинуть разбитый фюзеляж самолёта?
Ответ: До меня навряд ли. По крайне мере внизу, на снегу, на улице, если так можно сказать, никого не было. Я смог в образовавшуюся дверную щель рассмотреть, что никого там ещё не было. А по поводу той женщины, которая первой выпрыгнула из двери, я её нашёл в лесу, пошёл по чьим-то следам, как потом выяснилось, по её следам, и там я её нашёл. Она лежала в снегу, то ли обессилившая, то ли что-то она у себя там повредила. Я её взял на руки и донёс до дороги. А там я её на голый асфальт положил. Может, кто-то там ей что-то подстелил, чтобы не так промозгло было, я не знаю.
Вопрос: А что касательно человеческих останков, якобы разбросанных вокруг горящего самолёта?
Ответ: Вот этого я вообще ничего не видел. Может мне и не до этого всего было, может они там и были, но было темно, я не видел. Местность озаряли вспышки от горящего фюзеляжа, только тогда можно было что-то в округ себя разглядеть. Но мне, честно говоря, было не до человеческих останков, живых спасать надо было. Я уже говорил, что самолёт перевернулся, он так и перелетел дорогу в перевёрнутом положении без левого крыла и левого стабилизатора. Я видел только горящее правое крыло с правым стабилизатором и то, что самолёт лежал таки торчком на хвостовом оперении, которое было частично разрушено. Если правильно говорить, он вот так стоял (показывает) в таком положении. От разлившегося топлива я видел только горящую дорожку и на самолёте, с улицы что-то горело, скорее всего, металл, так как огонь был очень ярким, как магний, такой силы, хоть иголки в лесу собирай, и он с периодичностью, то вспыхивал, то гас. И эти вспышки набирали свою силу, превращаясь в настоящий пожар. Это было на моих глазах. И вот я стал выходить по чьим-то следам, пользуясь тем, что огонь вспыхивал. Пока огонь вспыхивал, я шёл, когда он гас в лесу становилось темно, и я останавливался, не зная куда идти.
Вопрос: А это правда, что в первые минуты трагедии, уже на земле, пассажиры спасали сами себя и помогали эвакуироваться из разбитого фюзеляжа другим пассажирам?
Ответ: Да, это правда! По крайней мере, когда я вылез наружу, ни каких спасателей не было. Туда, к нам, где лежал фюзеляж, просто так на спасательной технике не доберёшься. Пассажиры помогали выбираться из горящего фюзеляжа другим пассажирам, помогали друг другу. Вот когда я сумел всё таки выбраться из леса и выйти на дорогу, да, здесь я увидел много машин. Там были и скорые и пожарные, милиции много было. Понагнали какие-то гражданские автобусы. Мне показалось, что это были рейсовые пассажирские автобусы, как потом выяснилось, гаишники их останавливали, высаживали пассажиров и готовили эти автобусы под нас, то есть, эвакуированных с самолёта пассажиров. Я это заметил по большому скоплению на обочине людей, которые были в недоумении от всего этого происходящего. В это самое время движение по трассе было частично перекрыто, если не сказать, полностью, но машины какие-то проезжали сквозь выставленные кордоны гаишников. Если вначале, о месте падения самолёта можно было судить по просеке, оставленной самолётом, то в скором времени место нахождения разбитого фюзеляжа можно было зримо определить по всплохам огня, озарявшим тёмное мартовское небо. Если днём место падения самолёта можно было определить по дыму, то ночью – по зареву от пожара. Я несколько раз ходил к самолёту, кого-то выводил к дороге и искал Юру, а уже потом, когда я Юру всё таки разыскал и мы вновь попытались с ним вернуться к самолёту, чтобы кого-то спасти и вывести на трассу, нас уже не пустило оцепление, так как туда уже пробрались пожарные расчёты и начали тушить пламя. В оцеплении, я помню, стояли солдаты и милиция. И вот через это оцепление нас не пустили назад к самолёту. Эти огромные пожарные установки, они прямо через лес шли, им просеку никто не готовил и не прокладывал, они валили деревья своей массой, сами себе дорогу расчищали.
Вопрос: А это правда, что когда пожарные заливали пеной салон фюзеляжа, там оставались ещё живые пассажиры, которые не могли самостоятельно выбраться из фюзеляжа? Вначале надо было их всех эвакуировать, а потом заливать пеной внутренности салона, а получилось всё наоборот. В результате чего эти пассажиры захлебнулись пеной и погибли, будучи ещё живыми!
Ответ: Можно предположить и такое. По всей видимости из спасателей в салон никто и не залезал, потому, что, когда нас от горящего самолёта отгоняли, нам кричали: «Куда вы прёте, сейчас самолёт взорвётся!» Я не исключаю такого варианта: те, кто остался в салоне и не смог самостоятельно, без посторонней помощи покинуть горящий самолёт, мог и захлебнуться от пены. Ведь мы все приземлились вверх ногами и надо было, прежде чем себя освободить, надо были отстегнуться, отстегнуть ремни безопасности, а это было совсем непросто сделать под тяжестью своего тела. Я сам-то освободился с помощью армейского ножа. Я сейчас никого не обвиняю. Но те спасатели просто напросто не полезли в салон элементарно. Знали они, что в салоне были живые люди или нет, я не знаю!
Вопрос: А были среди пассажиров, кто вообще ни каких травм не получил?
Ответ: Да, были. Вот Юра, к примеру! У Юры, насколько я помню, было несколько царапин, вот здесь, вот здесь (показывает). Вы знаете, удивительно, но в футболе бывает гораздо больше травм и серьёзных, согласитесь травм, чем Юра там, в авиакатастрофе заработал. Он вообще никак не пострадал. И самое интересное, его, по всей видимости либо сорвало со своего кресла и он почему то оказался под креслом. Он между полом и креслом очутился, вот так, в бессознательном состоянии он и висел, в таком подвешенном положении. Его наверно от удара каким то образом затолкало туда. Но как? Вот загадка. Я не могу понять. Да и он сам это уже не вспомнит. Всё произошло, как я рассказывал, настолько быстро, что мы все не успели ничего понять, и даже не успели испугаться. События разворачивались с катастрофической быстротой. Потому, что, когда я из самолёта выбрался, я машинально хотел посмотреть на свои ручные часы, узнать время, в которое мы упали. А их у меня не оказалось, их просто с моей руки сорвало от удара. Вот когда из больницы выписывали пассажиров более менее оклимавшихся, мы ходили с Юрой их провожать. И вот одна симпатичная такая девчушка, она была то ли евреечка, то ли кавказской национальности, сейчас уже трудно вспомнить, такая чёрненькая, симпатичная, вот она всё плакала. Она была в тот день одета в дорогую шубу. У неё на пальцах обеих рук было много золотых колец и всякие там украшения и драгоценности. И вот когда она разбилась, от сильного удара всё её богатство слетело, соскочило: кольца, серьги, цепочки, всё, всё. Одним ударом. При таком сильном ударе с пассажиров всё это послетало. И вот что интересно. Это уже потом выяснилось. У кого часы были на ремешке, они остались, а у кого на браслетах, слетели. У меня вот часы были на браслете, они слетели. Жалко их, командирские часы были, хорошая техника была! Потом, когда заботливое государство наше стало нас, пассажиров, одевать и обувать, одежда то наша пришла в негодность, компенсации нам так и не дали, мне лично вообще ничего не дали! Я не знаю, наверно следователи кгбшные были…
Вопрос: А психологи с вами, пассажирами, работали?
Ответ: Нет, никаких психологов у нас не было, никто с нами не работал. Так вот, эти следователи кгбшные нам так вежливо посоветовали, чтобы мы своими языками не болтали, что с нами со всеми случилось и что у нас там пропало. Словом, они нам посоветовали держать язык за зубами. Вот так вежливо. И вообще, на железнодорожных станциях для чего билеты продают, для того, чтобы пассажиры пользовались поездами. Так вам и надо было ехать на поезде, куда вы полезли? И всё в таком тоне. А вначале они нас просили, вежливо так, написать, что у кого пропало? Написать по государственной форме. Я написал – часы. Ни часов, ни компенсации и ничего вообще! Какие там компенсации? Забудьте! Вот так и закончилась эта история с возвратом утерянного имущества и восстановления справедливости! Мне за всё про всё, на руки выдали письмо, что я перевозился Внуковским авиаотрядом 17 марта 1979 года. Эта так называемая справка и какая то бумага, в которой было указано, какие я получил травмы в авиакатастрофе 17 марта 1979 года, и всё! Вы даже ни на что не претендуйте! - заявляли они нам всем. Забудьте и никогда не вспоминайте! Я постарался об этом негативе забыть. И на суд я не поехал, сознательно! Хотя на суд нас приглашали по повестке. Я не знаю Юру моего приглашали на суд или нет? Я с ним, к сожалению, связь потерял.
Вопрос: Ты сам, не пытался разобраться в причинах произошедшей 17 марта 1979 года авиакатастрофе?
Ответ: Вот только, когда появился интернет, я начал поиски любой достоверной информации про борт №42444. Но она были слишком скудная, в мизерных порциях, либо её вообще не было.
Вопрос: А что бы ты сейчас сказал Аксютину, был бы он жив, при личной встрече?
Ответ: Я лично остался живой, вот за это ему только огромное спасибо! Ведь мы тогда могли все погибнуть, ведь он что-то делал, чтобы спасти жизни пассажиров, членов экипажа и свою жизнь. Он ведь боролся до конца. И все, кто остался жив, все на его стороне. Это ведь человеческая психология. Я лично не считаю его виновным, он ведь мог сложить ручки и сидеть, ничего не делая. А он боролся до конца. Я лично считаю его профессионалом. И ещё. Когда я лежал в больнице, у одной из наших медсестёр матушка жила где-то рядом со Внуково, в многоэтажном доме и как самолёты взлетают и садятся, ей было хорошо видно с балкона. Её отец в момент падения самолёта вышел на балкон и говорит, что, мол идите, смотрите самолёт взлетает и пламя за ним метров на 15-ть. Я не утверждаю, я не видел. Да я и видеть то не мог, ведь я был внутри этого самолёта.
