Катастрофа Ту-104 №42444 17.03.1979 в а/п Внуково. Как это было.

Спасибо за Ваши пожелания! Вы абсолютно правы, мало что меняется в расследовании авиакатастроф. По поводу запасного варианта. В московском аэроузле везде была очень плохая погода, да и времени на полет в другой аэропорт не было. Хочу попросить Вас рассказать об авиакатастрофе, которую Вам удалось избежать, это интересно.
 
Реклама
К очередной 37 годовщине решил поместить очень интересный рассказ одного из наших пассажиров о том, что с ним тогда произошло:

Интервью А. Буракова с Немовым Виктором
Я служил срочную в Одессе и заработал отпуск. Полетел домой самолётом, побыл дома и 15 марта 1979 года купил билет на рейс Орск – Москва. Рано утром мы взлетели, Москва посадку не давала, наш самолёт должен был сесть в Домодедово, а приземлились мы в Казани. В Казани я встретил своего сослуживца, с которым мы летели на этом рейсе тоже, и в Казани где-то часа полтора – два, я сейчас и не вспомню, мне показалось, что нас очень быстро посадили в самолёт и мы приземлились в Домодедово. Переехали мы во Внуково на такси. Во Внуково мы были 15-го марта. Стояла нелётная погода, в аэропорту из-за задержек и постоянных переносов рейсов, скопилось очень много пассажиров. Не было места ни присесть, ни прилечь. Так как мы были в форме постоянно нас беспокоил патруль. Мы с Юрой нашли место под лестницей, которая вела на 2-й этаж, там расстелили газетки и прилегли на свои шинели. Вот так мы ждали вылета. Ждали очень долго. Потом нашли телефон, позвонили в часть, что мы задерживаемся. В то время было очень строго с опозданием, чтобы нас не стали искать среди дезертиров, не стали нас разыскивать. Позвонили в часть, что мы сидим во Внуково, в аэропорту, что мы задерживаемся. Нам сказали, чтобы мы поставили в комендатуре печать на билеты. Мы зашли в комендатуру, поставили печать на билеты, что задерживаемся.
Несколько раз нас сажали в самолёт, не помню сколько даже, потом уже, когда нас посадили в очередной раз, на этот раз – в последний, ещё раз предложили покинуть самолёт, люди просто-напросто уже не согласились покидать самолёт и остались в нём. Технические службы по всей видимости готовили самолёт к вылету, так как шёл снег и дождь и мороз был и самолёт покрывался льдом наверно и техника там специальная обдувала самолёт. Я до сих пор помню, довольно таки приличная струя была, самолёт от этого пошатывало. Сколько мы так просидели не помню, потом объявили, что мы будем взлетать. А теперь о том, есть ли предчувствие или нет? У меня было предчувствие, что не лады будет, не где-то под коркой чувствуешь, а где-то в груди, началось нытьё, дискомфорт под ложечкой что-то стало ныть. Я говорю: «Юр, пошли билеты сдадим и на поезде уедем». Он мне, мол, да нет, ты чего, мы сейчас тут раз и всё! Здесь лететь то! А там через забор и в своей части. Наша часть находилась рядом с аэропортом. А мы с тобой, говорит Юра, напрямую, даже на автобусе не поедем, а напрямую через лес, через забор и мы уже с тобой в части. Более того, из дома мы везли с собой спиртуху, так называемый «компот» в трёхлитровых банках, ребята ждали нас. Ну, в общем, он меня уговорил. Полетели. Вот уже потом, когда мы в самолёт сели, выруливать стали, а у меня так и продолжалось, ну такое чувство, что что-то будет. Взлетели. Не знаю сколько в полёте были. Ну вот как ноги на полу стояли, чувствую как будто вибрация такая, щекотно стало ногам. Я Юре говорю: «Юр, ты ноги поставь на пол, чувствуешь что-нибудь?» Он мне: «Да, что-то щекотно стало». Потом мы подножку в кресле убрали, сидим, потом через какое то время, я не помню по времени сколько прошло, выбежал в салон кто-то из экипажа и приник к иллюминатору. Чего он там смотрел никто ничего не понял. Он пытался что-то там в темном иллюминаторе рассмотреть. Не знаю что. Потом он вернулся к себе. Не успели мы удивиться этому, как он вновь появился, и опять к иллюминатору. И главное что бросилось в глаза – он не просто выходил из пилотской кабины, а выбегал. Кто он был мы не знали: бортмеханик или второй пилот? Моё место было 17Д, а так как у Юры было место 5, я ему говорю, давай сядем в конец, ближе к выходу, чтобы потом первыми выйти из самолёта. Ведь народу много было, а мы могли бы первыми выйти. Юра согласился и мы сели вместе. По билету у меня был 17 ряд. Мы видим там в конце свободные места были, мы их и заняли. Третье место у иллюминатора, у окна было занято, мужчина сидел, и мы рядом с ним, с Юрой вдвоём. Я бы хотел вернуться к тому , кто выбегал постоянно в салон из пилотской кабины: начал бегать член экипажа. Он вот выбегает и к иллюминатору, прямо через головы пассажиров: выглянет, что-то там пытается разглядеть и назад бегом. Потом опять выбежит и к иллюминатору. Опять пытался что-то высмотреть там, в темном окошке.
Ну, что, говорю я Юре, приехали что ли? Вот видишь, бегает?
Ну ладно, отвечает мне Юра, что ты.
А ему опять, он ведь не зря бегает. Вот смотри, он всё в иллюминатор что-то выглядывает, что-то высматривает. По всей видимости, горим.
Да нет, спокойно отвечает мне Юра, нас бы предупредили бы.
Ну и всё!
Ну вот, потом мы вроде успокоились, но всё равно на меня такая вот тоска напала, какая-то безысходность, а потом я себя как-то настроил, ну что теперь, думаю, сделаешь, двери уже закрылись.
Как-то успокоился и всё. Потом, как сейчас помню, свет горел, пробежал этот мужчина вдоль рядов в туалет, как я понял.
Вопрос: Это был Борис Дедиков. Он пошёл курить.
Ответ: Ну да, наверно. Врать не буду, не помню. По-моему тогда нас уже предупредили, чтобы мы все пристегнули ремни. Нас предупредили: «Пристегните ремни, возможна посадка». И вот после этих слов откуда-то спереди встал мужчина и быстрым шагом пошёл в хвост. Потом пробежала стюардесса, по-моему, Люба.
Побежала за ним. А назад я уже не помню, вернулись они или нет, потому, что в этот момент, как мне показалось, свет в салоне погас. Погас свет и всё! Я, наверное, был в отключке.
Вопрос: Почему?
Ответ: Вот так мы сидели (показывает), вот я облокотился, и мне показалось, что какой-то крен начался или он вверх пошёл или вниз пошёл, и в это время свет погас. Потому, что, какое-то воздействие было, удар или что-то ещё, потому что я с этого момента не помню ничего.
Вопрос: В этот момент вы потеряли сознание?
Ответ: По всей видимости, да. Нет, не от страха я потерял сознание, по всей видимости был механический удар, потому что я не помню терял я сознание или не терял я сознание, я очнулся только тогда, когда в салоне было тихо, тихо и темно. Запомнился неприятный звук льющегося керосина и его запах. А я вишу вниз головой, отстегнуться не могу, потому что не могу отстегнуть замок, видимо его заклинило или он под моим весом, тогда ведь я имел вес не такой, как сейчас. Я не мог расстегнуть замок, не мог освободиться от ремня. Смотрю рядом кресло, где только что сидел Юра, пустое. Я ему: «Юра! Юра!» Юру я уже потом нашёл, но об этом позже.
Вот так я вишу (показывает) вниз головой. Ремень никак не могу отстегнуть, вишу верх ногами, керосин льётся, а где не могу понять. Ощущение скверное. И вдруг я вспомнил, что взял с собой в отпуск нож связиста. Я уж и не вспомню сейчас, для чего я его сунул в карман. Да вот самое странное и удивительное, я ведь раньше с собой никогда ножи то не носил. Совпадение или случайность, как хотите это называйте. Тогда, в то время такого тщательного досмотра не было, как сейчас, поэтому я вот запросто в брючном кармане нож пронёс и меня никто не остановил, никто не досмотрел и тем более никто ничего не сказал: можно его проносить на борт самолёта или нельзя. Конечно нож связиста – это не бритва, кто знает, как он выглядит, тот подтвердит мои слова, он тупой, но я умудрился наточить его так, что он стал острым как бритва. Им можно даже было бриться. Вот я дёргал ремень, дёргал – никак не поддаётся! И вот я думаю, вот ёлки-палки, по всей видимости мы упали, сейчас гореть начнём, хотя как я потом узнал, мы в тот момент уже горели, только пока снаружи, на улице. А умирать как-то не хотелось, лично в мои планы это никак не входило. А я как раз перед посадкой в кресло разделся и остался налегке: китель и шапку я положил наверх, остался в армейской рубашке и галстуке. Но вернусь к своему ножу. Вспомнив о нём я сумел его достать из брюк, раскрыл и перерезал ремень. Ну конечно я упал вниз, но не на пол, а на потолок. Ведь самолёт лежал в перевёрнутом состоянии, и то, что было потолком – осветительные плафоны, стало полом. Упал я сам не слыша себя, то ли я говорил, то ли шептал, но помню, что я попытался позвать Юру: «Юра! Юра!» И тут всё началось! Неожиданно вокруг меня стали оживать люди! Началось движение. Началась паника, люди кричали. Я упал, попробовал встать, подскользнулся, опять попробовал встать и вновь оказался на плафонах. Как я уже говорил, на Ту-104, там такие вытянутые вдоль салона плафоны-светильники были, так вот скользко было от какой-то разлитой жидкости: может это вода была или кровь, а может и керосин. Я подскользнулся на этом светильнике, как на льду. И вот, когда люди очнулись началась паника, люди стали бегать по салону и искать выход. Я помню, что, когда я упал, то ли меня кто-то сильно толкнул, то ли я подскользнулся, по мне несколько раз пробежались. В результате этого мне сломали вот с этой стороны челюсть (показывает), ухо повредили,
Я думал, что меня в сутолоке и темноте просто напросто затопчут. Я попытался отползти к иллюминатору. Попытался подняться. Получилось. В иллюминаторе я увидел крыло и горящую дорожку. Наверно, когда самолёт топливо терял, от горящего топлива получилась вот такая горящая дорожка шириной более восьми метров. Я насколько в иллюминаторе разглядел, она горела вся. Почему эта дорожка не подошла к самолёту, я не знаю. Хотя и без того самолёт то горел. Я вот начал думать, топливо вот не сожгли, сейчас как рванёт, загорится, и мы ничего не успеем сделать, сгорим заживо. И вот с такими мыслями я стал в темноте на ощупь пробираться в хвостовое отделение. Но потом как-то успокоился, подготовил себя к самому худшему и от этого мне стало как-то «по барабану». Но и мысль о своём спасении меня не покидала. Вот такое двойственное чувство. Но прежде чем покинуть самолёт, мне надо было найти своего сослуживца Юру. Я решил вернуться в начало салона. Там я увидел, как два или три мужичка ломали иллюминатор, у них в руках была какая-то железяка. Вот они этой железякой пытались выбить иллюминатор.
Вопрос: А как можно было передвигаться в темноте, да ещё, когда пассажиры давили и толкали?
Ответ: Самолёт лежал вот так (показывает) на крыше, на хвостовом оперении и горел. В тёмном салоне я в основном ориентировался по всплохам, которые озаряли внутренности тёмного салона яркими, как горящий магний, вспышками. Свет был очень яркий, как сварка. Потом я попытался пройти в начало салона. Я говорю, попытался, потому, что кресла многие были сорваны и нагромождены друг на друга. Я на ощупь пошёл вперёд, в темноту. Как я уже говорил там несколько мужиков ломали иллюминатор. У них в руках была какая-то железяка, вот они этой железякой пытались выбить иллюминатор. Там один иллюминатор был без стекла, и там реально можно было вылезти потому, что он был наполовину засыпан землёй со снегом, но для того, чтобы через него вылезти, надо было освободить выход от земли и снега. Так вот эти мужики пытались выбить стекло этой железякой в иллюминаторе, который не был утоплен в грунте. Я подошёл к ним со спины и попытался их раздвинуть, чтобы приблизиться к иллюминатору и помочь им выбить его ногами. Но моя помощь не понадобилась: они трудились молча, сплочённо. Я развернулся и направился в хвостовой отсек. Там была темнота, я попал в какой-то коридорчик, рядом была дверь, которую пытался открыть какой-то парень. Ему удалось открыть её сантиметров на 5-ть, к сожалению, до конца, она не поддавалась, наверно её от удара переклинило. Я чувствовал, как через эту щель в салон втягивался свежий воздух. Он мне: «Давай помогай, один я не осилю, дверь наверно деформировало от удара». Я стал помогать ему и мы открыли эту спасительную дверь ещё на сантиметров 40. В душный, вонючий от керосина и горелого железа с кабелем салон, хлынул уже поток свежий воздух. Не успел я оторвать от края двери руки, как в образовавшуюся щель протиснулась какая-то женщина и без оглядки выпрыгнула наружу. Смелая женщина, подумал я. Впрочем, жить захочешь выпрыгнешь с любой высоты, а высота то была приличной. Я выглянул из самолёта и посмотрел вниз. Высоко. Наверно там было более 2-х метров. Тут попёрли люди. Панику никто не отменял и они стали давить на меня сзади. Тот парень, с кем мы открывали дверь, крикнул мне, чтобы я сдерживал обезумевших от страха пассажиров. А он в тот момент всё ещё надеялся распахнуть до конца ту дверь. Я стою и руки вот так раздвинул в стороны (показывает) и упёрся в проёмы, упёрся, здесь был типа коридорчика что ли. А у парня того то получилось, ему ещё там какие-то мужики помогли, а я ему уже из последних сил, не могу, говорю я ему, сил уже нет. Вот так я сдерживал людей у выхода. А люди мне руки от напора выворачивали, пытались сбить меня с прохода. Потом я слышу голос того парня, давай отпускай! Я и руки то толком не успел убрать, а оказался у двери вторым за женщиной. Как сейчас помню, я ведь не просто выпрыгнул, а меня вытолкнули оттуда, я оттуда вылетел. Я оказался по пояс в снегу. Пощупал себя, вроде ничего не поломано, ничего не вывихнуто, куда идти не знаю, не пойму. Я посмотрел на самолёт, то есть, на то, что от него осталось. В том месте, где было крыло был сильный пожар. Свет от него очень был ярким, как днём. Горела обшивка разорванного фюзеляжа и топливо. Когда вокруг самолёта становилось особенно светло, я вглядывался между деревьев, пытаясь найти выход с этого места, найти какую-нибудь тропинку. Но тропы я не нашёл, зато разглядел на снегу чьи-то следы и я пошёл по этим следам. Здесь же по дороге я нашёл ту самую нашу пассажирку, я её поднял и потащил её к выходу. Наверно она обессиленная не смогла выйти на дорогу. Я поднял и потащил её.
Вопрос: А вы её не узнали? Вы раньше её видели?
Ответ: Да, это была та женщина, которая выскочила из самолёта первой. Может она неудачно приземлилась, может ещё что было у неё. Вообщем, я её потащил на выход.
Вопрос: Люба Ованесян сказала мне, что ей помогал какой-то Виктор?
Ответ: Эту женщину я донёс до дороги, до асфальта и пошёл назад, к самолёту, искать Юру, своего сослуживца. Может это была и Люба. Я точно помню, что нёс на руках эту женщину до дороги, а вдоль дороги уже стояли машины: автобусы, кареты скорой помощи, милиция. Потом появились пожарные машины. Мне тогда показалось, что та женщина, которую я нёс, была без сознания. Я отлично помню, что я молча вынес её на дорогу, положил её на асфальт. Я не знаю, что это была за дорога, врать не буду. Ещё раз повторюсь: уже стояли вдоль дороги маршрутные автобусы, машин было много. Ещё помню, как только я положил ту женщину на асфальт, меня трясти начало, то ли от холода, то ли от шока. Наверно отходняк начинался у меня. Я спросил: «Вы сержанта не видели здесь?» Мне ответили, что нет, не видели. Мне дали закурить. Сделав две-три глубокие затяжки я побежал назад к самолёту. К самолёту я бегал раза 3 – 4. Не помню. Помогал чем мог - людей подтаскивал к дороге. Но я как собственно помогал спасать людей? Я не как спасателем работал, я искал своего сослуживца. Я знал куда идти, куда вести или нести, вот так оттощу и назад, оттощу и назад. Потом опять, Юра! Юра! Возле самолёта его не было. Ну, думаю, надо назад в самолёт лезть. Я прыгал, прыгал, вообще не мог достать до дверей. Юра! Юра! И вдруг из двери показалась его голова. Я ему, давай быстрей. Он спрыгнул на землю. Мы с ним на ходу ещё подхватили кого-то, дотащили до дороги и назад, к самолёту. На этот раз нас не подпустили к самолёту, потому что подъехали бойцы-спасатели на больших пожарных машинах, я сейчас уже и не вспомню, на «Ураганах» они были или нет? Вообщем, нас с Юрой туда не пропустили, так как пожарные уже начали тушить горящий самолёт, направляли струи брандсбойтов на открытое пламя. И уже только после этого мы с Юрой окончательно вышли на дорогу. Но вот, что нам бросилось в глаза: огонь от горящего самолёта было настолько ярким, что смотреть, вот так, открыто, на него было нельзя, словно сварка, словно горящий магний. От горящего самолёта было так светло, что хоть иголки в лесу собирай. Так и в лесу можно было ориентироваться по пламени: когда огонь горел, в лесу было светло, как днём, а когда пожарники сбивали пламя, то вокруг становилось темно. Вот так пассажиры, выходя из леса, и ориентировались, по пламени. Потом нас с Юрой посади в автобус и повезли во Внуковскую санчасть.
Вопрос: А что это был за автобус, куда вас посадили? Тот рейсовый, который остановился одним из первых?
Ответ: Наверно, да. Это был, как мне показалось, рейсовый автобус, который вёз пассажиров в аэропорт Внуково. Водитель выгрузил своих пассажиров. Их, как я заметил, было много, и они стояли как зрители, все они спрашивали, что случилось? Кто-то из них предлагал нам закурить, вероятно, догадываясь, что мы оттуда, из разбившегося самолёта, а кто-то, обратив внимание на наш жалкий и плачевный вид, предлагал свою одежду. Водитель тот выгрузил своих пассажиров и стал сажать в свой автобус уже пассажиров с нашего разбившегося самолёта и нас с Юрой в том числе. Мы с Юрой стояли на задней площадке автобуса, как сейчас помню, ЛИАЗ. На мне в тот момент была простая форменная рубашка, грязная, пропитанная во многих местах какой-то жидкостью, наверно керосином и кровью (!). Как потом я выяснил, в кабинете врача, чужой кровью. Только там я обратил на себя внимание: я был с головы до ног в крови! Зрелище страшное! Форменная одежда то осталась у меня в самолёте. Вообщем, какой-то кошмар!
Вопрос: А чья кровь была на вашей рубашке?
Ответ: У меня была сильная травма головы, царапины, ушибы. Как я уже говорил, голова у меня была разбита вот таким образом (показывает), разбита и сломана челюсть, ухо, ну вот и ноги, вот здесь у меня (показывает) и позвоночник у меня был повреждён от сильного удара и от ног пассажиров, которые меня топтали. Наверно я попал в самое кровавое месиво, потому, что кровь в салоне была везде. Особенно её много было на плафонах, на полу, ближе к центроплану, как раз в том месте где я и лежал. Но тогда я ещё ничего не чувствовал: только один этот жуткий запах. Наверно у меня был сильный шок, от которого я ничего не чувствовал, ни боли ни холода, ведь было очень холодно, моросил ледяной дождь, стояла какая-то противная изморозь. Когда нас с Юрой привезли во Внуковскую санчасть я на руках отнёс в перевязочную какую-то девушку. Только там, в санчасти, мы наконец-то по настоящему отогрелись, «оттаяли». Наверно у меня начался отходняк, я постепенно выходил из шока, ходил по Внуково туда-сюда, не мог найти себе места. Нам, пострадавшим в авиакатастрофе, в санчасти давали пол кружки какого-то лекарства, какую-то зелёную жидкость, намешанную на спирту. Мы это лекарство выпили и нас повели кого в перевязочную, кого в операционную. И вот я, только залез на кушетку и тут в операционную принесли на носилках Любу-стюардессу в грязной, помятой форме. Она лежала на носилках, а я сидел на операционной кушетке с широко открытыми глазами и смотрел на Любу и не мог её узнать: передо мною было лицо совершенно другого человека! Я боялся, что от увиденного шок повторится! На столько удручающе выглядела некогда прекрасная, красивая женщина и во что её превратила наша авиакатастрофа! На счёт крови: сильного кровотечения врачи у меня не обнаружили, наверно я его первый увидел бы, поэтому, сказать о том, что моя рубашка была испачкана моей кровью, нельзя, скорее всего это была чужая кровь, которая на меня попала, может быть от погибших, а может и от раненных пассажиров, когда я лежал внутри пассажирского салона на плафонах. Повторюсь, она была перемешана с керосином, от которого шёл специфический запах.
Вопрос: Люба была в сознании?
Ответ: Она была в сознании, но у меня сложилось впечатление, что она была в какой-то прострации, не понимала, что вообще с ней произошло, куда она попала и что за люди её окружали. По внешним признакам, по её травмам, я вообще думал, что она не выживет. Я сразу же вспомнил эту потрясающей красоты женщину в самолёте. От её улыбки исходил какой-то манящий свет. Она действительно была красивой женщиной. И как легко и спокойно нам всем было, когда она проходила мимо наших рядов. Это было всё совсем недавно, какие-то минуты тому назад, а сейчас перед нами врачи, а передо мною несчастная женщина, которую невозможно было узнать. Это был настоящий ужас! Я помню, у неё были светлые крашенные волосы. Она была блондинкой, и что с ней стало? На голове, в районе темени у неё было настоящее месиво. Мне как показалось, там были какие-то кровавые пузырьки или наслоение запёкшейся крови. Вот когда кровь сильно идёт и постепенно засыхает, вот это всё превращается в такое месиво. Я думал, что она не выживет. Я не мог смотреть на неё, мне хотелось встать и выйти их кабинета, но неожиданно она повернула в мою сторону голову и проговорила, скорее, прошептала мне: «Не уходи, мне страшно! Как зовут тебя?» Вот так и познакомились. Она меня тогда всё братиком называла. Я ей отвечал: «Виктором меня зовут, у меня сестру зовут Любой». И тут она меня взяла за руку. Вот так мы и сидели: она лежала на носилках, а я сидел рядом с ней, а она меня за руку крепко держала. Что-то мне пыталась говорить, я её не понимал, бессвязные фразы, слова. А потом она у меня спросила: «А ты можешь узнать, что с экипажем?» Я ей говорю: «Попробую у кого-нибудь узнать». Я встал, вышел в коридор. Смотрю, несут оружие, пистолеты ПМы.
Вопрос: А как несли пистолеты, в кобурах ли открытыми?
Ответ: Открытые пистолеты. Нёс мужчина. Я сейчас не вспомню, он в форме был или нет. Там вроде, как мне показалось, было 3 или 4 пистолета. Вот так двумя руками держал (показывает). Без кобур, без всего. Вот так, пальцы просунул через спусковые скобы, вот так (показывает) и нёс. Я так понял, что это было оружие членов экипажа. Я у этого мужчины спрашиваю: «Что с экипажем? Живы?» Он мне: «Да, живы! Только, говорит, стюардесса погибла. Кабину оторвало, штурман, там как бы непонятно с ним, позвоночник поломал или что там такое». Потом добавил, что штурман сидел ниже всех, и ему досталось больше всех. Я вернулся в кабинет к врачу, к Любе и рассказал ей о том, что мне удалось узнать от того человека. Сказал Любе, что, мол, экипаж живой. А Люба меня перебила и спрашивает: «А что со штурманом? Со штурманом что?» Я тогда всей правды и не знал, я тогда подумал, что тот, наш штурман то, о котором она всё меня расспрашивала, её какой-нибудь наверно знакомый или друг. Это уже потом я узнал всю правду о Любе и Викторе Ованесян, о муже-штурмане и Любе-стюардессе. А тогда я думал, ничего я не буду ей говорить про него. Я ей повторил то, что сказал, что в экипаже все живы, что кабину оторвало. Она меня опять спрашивает, а куда экипаж отвезли, в какую больницу? А я ведь у того мужчины и не спросил про больницы, да и откуда он мог знать то. Потом и Любу забрали в операционную, со мной что-то там сделали, потом погрузили нас в кареты Скорой помощи, разумеется, в разные машины и стали из Внуково нас развозить по разным московским больницам. Меня отправили на Каширку.
Вопрос: Тем рейсом летел наш фельдъегерь. О нём что-то было известно? Он пострадал?
Ответ: Я видел там военных в офицерском звании, я видел и вашего фельдъегеря, это я о нём уже потом узнал, гораздо позже. А вначале я и не знал, кто он и кем он был. Он был в общевойсковой форме, капитан, худенький такой. На счёт его роста, я не могу сказать, вот так определённо, но я помню, что когда его на носилках внесли в кабинет к врачу, он занимал носилки по всей длине. Ну, сколько носилки были длиной, не знаю? Он был в сознании, мы даже о чём-то перекинулись с ним, какими-то фразами. Не помню о чём. Но что мне запомнилось, я даже обалдел, я такого не видел никогда: вот у него форменные брюки, правая или левая нога, не скажу, кажется левая, вот у него левая нога, она вообще была вывернута под углом в 90°, вот так она была вывернута (показывает) и через брюки, вот так (показывает) торчали кости. Его нога была переломана как «ёлка», во многих местах и представляла собой жуткое зрелище. Я не знаю почему ему сразу не была оказана медицинская помощь, вот ему как раз то и необходимо было её оказать. Его форменные брюки были все в крови и разорваны. Я от увиденного обалдел, и Юре показываю, мол, смотри, да и побитая Люба из головы не выходила у меня. Этот кошмар так и продолжался у меня на глазах, просто ужас! Так вот нас погрузили с вашим фельдъегерем в одну карету, и мы понеслись в больницу. Я уже говорил, что в тот день и уже в тот вечер, погода была отвратительная, мерзкая. На улицах Москвы, разумеется, от наледи, был гололёд. Быстро ехать было опасно, поэтому наши кареты скорой помощи сопровождали машины ГАИ.
Вопрос: А что у нашего фельдъегеря было в руках?
Ответ: В руках у него ничего не было. Он просто лежал на носилках. Мужественно переносил эту страшную боль, глаза у него были открыты и вот нога, опять его нога, кости!!!! Поначалу я не знал, в какую такую больницу нас привезли. Помню только, она была многоэтажной, этажей пятнадцать. Это я потом узнал, что нам привезли на каширку. Это была 3 или 7 городская больница. Помню, что в окно я видел онкоцентр. Ещё помню, в травматологии мест не было и нас с Юрой положили в гинекологию. Разумеется, перед этим, медики нас обследовали, голову мою смотрели, там зашивали, тут перевязывали, а уже потом нас по палатам стали рассовывать, в гинекологии, представляешь? Ещё помню, как в операционной в моём присутствии оперировали ногу Лёше Когану. Он работал на телевидении в Одессе инженером. Мы с ним потом на одном этаже лежали. К нам никто не приходил и не навещал нас. Когда я более менее оклимался я отправил телеграмму брату, что долетел нормально. Разумеется, своим родителям я ничего не сказал, да и вообще я никому ничего не сообщил, зачем людей травмировать. Только вот попросил сообщить в свою часть, чтобы нас не искали, как дезертиров. Только вот телеграмма запоздала в часть, там нас с Юрой уже посчитали погибшими. Не знаю откуда у них появилась такая информация. Но об этом я расскажу позже. Вернусь к Лёше Когану. Я уже говорил, что там, в салоне несколько крепеньких мужичков ломали иллюминатор. Им всё же удалось выбить стекло и одному из них вылезть наружу. Это и был Лёша Коган. Он внешне был такой низенький, в меру толстенький, но и это ему не помешало пролезть в разбитое окно. Мы с ним после всего, что с нами случилось, вспоминали и хохотали. «Как же ты вылез через иллюминатор?» - спрашивал у него я. Он мне отвечал: «Еврей везде вылезет, и везде влезет. А ещё интересно, а знаешь ли ты, чем еврей Лёша Коган выбивал стекло того иллюминатора?» - спросил он у меня, на что я ему ответил: «Нет, не знаю!» «Ты видел у меня в руке железяка такая была? Это я поручень оторвал от кресла. Когда мы падали я мёртвой хваткой руками вцепился в подлокотник и так крепко, что при ударе о землю его оторвало, вот так он и остался в моих руках зажатым». Вообще, Лёша был весёлый человек, он нас там, в больнице подкармливал. Уже в наши дни, когда я проезжал мимо этой больницы, я её не узнал. О выписке: документов или выписки мне не дали. Только в аэропорту Внуково дали справку, что перевозился самолётом Аэрофлота, попал в аварию и получил травму. И всё!
Вопрос: А про нашего фельдъегеря ещё что-то известно?
Ответ: Нас в кареты скорой помощи погрузили, и как я уже говорил, развозили по разным больницам. Вашего фельдъегеря отвезли в ту больницу, куда отвезли штурмана, Виктора Ованесяна. А мы вот на каширку попали. Потом мы стали «ходить» и провожали тех, кого выписывали вперёд нас с Юрой. Не помню сейчас, но мы с Юрой, кажется, в больнице находились до конца месяца. Недолго. Потом нам сняли швы с наших ран, правда повязку на голове, единственную, у меня оставили. Потом ещё раз в травматологии перед самой выпиской у нас проверили, всё ли зажило или нет? К тому времени за нами приехал наш замполит, старший лейтенант. И вот что самое интересное: смех со слезами на глазах – в нашей части все уже знали, что самолёт, на котором мы с Юрой летели, упал и разбился. И никто в этой катастрофе не выжил! Нас там уже похоронили. Позже я узнал, что и гробы нам с Юрой уже делать начали, но когда я сумел отзвониться в часть, что мы живы-здоровы за нами прилетел наш замполит. Он на нас смотрел, как на вернувшихся с того света. Вот так! Кстати, про гробы: ни мне, ни Юре, по прибытию в часть, никто про гробы ничего не говорил, даже и не напоминали. Это уже потом, когда мы демобилизовались, мой старшина Никифорчук ныне покойный, признался мне по секрету, что, мол, когда в части узнали, что наш самолёт разбился, для нас уже и гробы начали готовить. Что я во время позвонил в часть, а позвонил я на второй или третий день из больницы из кабинета главного врача, фамилии не помню, помню только, что он был армянин по национальности. Так что старшина сказал, что только гробы успели сделать, а дальше кашу не успели заварить.
Выписали нас. Замполит забрал нас из больницы. Но нам с Юрой очень было охота сходить на Красную площадь. Как же так, побывать в Москве и не попасть на Красную площадь. Так как наша одежда пришла в негодность, а моя больше всего пострадала, замполит где-то раздобыл нам одежду. Мне привезли какую-то шапочку, не понятно какого размера и с кого снятую. Мне как на зло досталась шинель до колена, вся такая неуставная. А Юре, вообще цирк, шинель до самых пят, как у Феликса Дзержинского. Юра был ниже меня ростом. Мы с Юрой как два чучела были. Но другой одежды у нас не было. Так вот в таком виде мы доехали на метро, которое было рядом с Красной Площадью, вышли на улицу, а тут как на зло патруль. Стоим рядом с Красной площадью, мы ведь её видим, а патруль ни в какую нас не пропускает. Начальник патруля нам говорит: «Вы откуда чучела такие?» А наш замполит попытался за нас вступиться и начал объяснять начальнику патруля, что с нами произошло и почему у нас такой вид. А он и говорит нашему замполиту, чтобы забирал он своих пленных французов-шаромыжников и увозил куда подальше. Вот на этом наша встреча с Красной площадью и закончилась, не начавшись. Мы, разумеется, развернулись и поехали во Внуково. Но по дороге решили не испытывать свою судьбу дважды, поменяли самолёт на поезд и направились на железнодорожный вокзал. Там купили билеты до Киева. Наш замполит, как потом выяснилось, был сам родом из Киева. Он нас пригласил погостить у него несколько дней. Мы с охотой согласились. Пожили у него немного, а потом вернулись в часть.
Вопрос: А как восприняли произошедшее у вас дома?
Ответ: Дома никто ничего не знал и не узнал до тех пор, пока я не демобилизовался. Я домой сознательно не сообщил и просил, чтобы никто моим домашним ничего не сообщал: у моей мамы давление всегда высокое было, и я не знал, как она всё это перенесёт, я считал так, раз я живой остался, чего тогда лишний раз беспокоить родственников. Приехал и сказал потом уже им, а она мне сказала, что, мол, всё чувствовало своим материнским сердцем. «У меня была какая-то тревога в груди»,- говорила она мне. А ведь мой старший брат, ныне покойный, принёс ей телеграмму, отправленную мною из Москвы, о том, что всё у меня хорошо. Брат обрадовался этой телеграмме, а вот мама затревожилась не на шутку. А ведь телеграмму отсылал не я, а медсестра из больницы, где я лежал. Я её попросил, чтобы она отправила телеграмму, я ей адрес дал, и она послала сообщение от моего имени, как будто бы эту телеграмму отправлял я, и подпись мою поставила, что со мной всё в порядке и долетел я до части благополучно. Но мою маму не обманешь, она чувствовала беду своим материнским сердцем.
Вопрос: Расскажите, как разворачивались события во Внуковском аэропорту, когда вылеты задерживались, переносились по причине плохих метеоусловий?
Ответ: Я про это как то и не думал и честно говоря даже не обращал на это внимание, кто там, что там? Если уже потом, в части, когда родители к нам приезжали одного из погибших, всё расспрашивали, фотографию показывали его, расспрашивали, как он погиб, мне всё это было очень больно вспоминать и слушать этих несчастных родителей. А я ведь их сына видел там в самолёте, знать я его не знал, но видел. Я его запомнил. Он не был солдатом вообще, не был военным, он погиб там, в самолёте, он был простым одесситом. Молодой парень, лет может быть ему было 25-ть, вот такой приблизительно возраст его был. Он сам был из Одессы, как потом выяснилось. И как я уже сказал, к нам в часть приезжали его родители, они где-то узнали, что мы с Юрой летели вместе с их сыном одним рейсом. Они к нам приезжали и задавали вопросы. Особенно расспрашивала нас его мама. «Может вы видели, как он погиб?» - спрашивала она нас. Я опускал глаза и не мог ей ничего ответить, потому, что, честно говоря я и не мог видеть, как он погиб, тем более мы не были с ним знакомы. Там столько людей было, всех и не упомнишь. Даже если бы я знал все подробности, ни к чему всё это им было рассказывать. Зачем лишний раз травмировать людей воспоминаниями, ни к чему это всё было.
Вопрос: Как был загружен самолёт: полностью или были свободные места?
Ответ: Самолёт был полностью загружен, несмотря на то, что места все были заняты, пассажиры всё-таки пересаживались, менялись местами. Я вот сидел на проходе и мне всё было видно, кто, где и как сидел. Потом мы с Юрой вместе сели, хотя места были разные.
Вопрос: Перед взлётом вы, пассажиры, слышали что-нибудь подозрительное за бортом: звуки какие-нибудь? Как писал в своём рассказе пассажир с вашего борта Пуго, в багажное отделение проходила погрузка военного имущества, каких-то ящиков. Он, Пуго, якобы слышал из-под днища самолёта глухие удары от погрузки спецгруза. Вы слышали что-либо подобное?
Ответ: Я этого не видел и тем более не слышал. Единственное, но это опять мои мысли, мои предположения, когда люди возмутились, не стали освобождать салон, мне кажется, что самолёт должны были подготовить к полёту, растопить лёд на нём. Для этой цели подогнали специальную машину и стали обдувать самолёт, обрабатывали его, снимали лёд. Погода в тот день была очень плохая: шёл мелкий ледяной дождь, снег и всё это как-то чередовалось: то снег, то дождь. Потом мне сказали или же я сам это видел, что самолёт наш слишком быстро покрывался льдом. Но по правде говоря, я что-то и не заметил этого. И вот когда мы всё же стали выруливать на взлёт, я всё равно чувствовал какую-то скрытую тревогу, и тем не менее, каждый в салоне пассажир наверно как-то успокоился, что всё позади, мы наконец взлетаем. Мы уже взлетели, а потом я вижу, что в салон выбежал член экипажа и стал вглядываться в иллюминатор по левой стороне салона. Это он так повторял дважды, трижды. Я помню хорошо тот момент, когда мимо моего кресла быстрым шагом, чуть ли не бегом, проскользнул мужчина, за ним следом, стюардесса. А ведь команда уже была объявлена «Пристегнуть ремни». Вторую стюардессу я что-то и не помню. Вот Любу я хорошо запомнил, а Тамару, нет. Люба была более эффектной, я на неё сразу обратил внимание, да и не только я один, многие пассажиры. Она была вся в нашем внимании: пробежала по салону и каждому пыталась помочь и напомнить: «Пристегните ремни! Пристегните ремни!» И вот, если говорить дальше, я ничего не чувствовал, только вот я очнулся, когда висел вверх ногами. В салоне я точно помню пламени не было, но отчётливо пахло керосином и был запах чего-то горелого, наверно электропроводки. Это запах был устойчивый. Наверно, когда этот запах почувствовали все пассажиры, кто остался живой и очнулся после беспамятства, начали раздаваться крики о помощи и какой-то непонятный шум. Люди кричали, звали на помощь: «Горим, взорвёмся! Помогите!» В салоне было темно, но по левому борту периодически были яркие всплохи, проблески. Они-то нам и помогали ориентироваться в темноте. Пламя было снаружи. Я выглянул через иллюминатор и увидел огромное крыло, лежащее на снегу и подумал: там столько топлива(!) Да и иллюминатор крепкий, захочешь разбить не разобьёшь, ни железкой, ни кувалдой.
Вопрос: После того, как фюзеляж замер, уткнулся в снег, что было внутри салона?
Ответ: Первое время было тихо, тихо. Была зловещая тишина. Вот только что-то капало, даже наверно и текло внутрь салона, может быть это и было топливо. По крайней мере запах топлива был устойчивый. Я разрезал ножом ремень и упал на плафоны. Упал и раздался звук, от которого пассажиры стали оживать. И вот я начал звать своего друга. Юра! Юра! И вот с этого момента, как будто я всем команду дал. Крик, шум, какая-то возня в темноте. И как всё это началось там! Пассажиры стали ползать, давить друг друга, в темноте на ощупь искать выход, наскакивали друг на друга, топтали друг друга. Самая настоящая паника. Вот и по мне несколько раз «пробежались», когда я лежал на плафонах. И я в тот момент подумал, если я сейчас не встану, то меня затопчут. Я в сторону отполз – это меня наверно и спасло. Но всё равно, меня успели покалечить.
Вопрос: А кто-нибудь до тебя сумел покинуть разбитый фюзеляж самолёта?
Ответ: До меня навряд ли. По крайне мере внизу, на снегу, на улице, если так можно сказать, никого не было. Я смог в образовавшуюся дверную щель рассмотреть, что никого там ещё не было. А по поводу той женщины, которая первой выпрыгнула из двери, я её нашёл в лесу, пошёл по чьим-то следам, как потом выяснилось, по её следам, и там я её нашёл. Она лежала в снегу, то ли обессилившая, то ли что-то она у себя там повредила. Я её взял на руки и донёс до дороги. А там я её на голый асфальт положил. Может, кто-то там ей что-то подстелил, чтобы не так промозгло было, я не знаю.
Вопрос: А что касательно человеческих останков, якобы разбросанных вокруг горящего самолёта?
Ответ: Вот этого я вообще ничего не видел. Может мне и не до этого всего было, может они там и были, но было темно, я не видел. Местность озаряли вспышки от горящего фюзеляжа, только тогда можно было что-то в округ себя разглядеть. Но мне, честно говоря, было не до человеческих останков, живых спасать надо было. Я уже говорил, что самолёт перевернулся, он так и перелетел дорогу в перевёрнутом положении без левого крыла и левого стабилизатора. Я видел только горящее правое крыло с правым стабилизатором и то, что самолёт лежал таки торчком на хвостовом оперении, которое было частично разрушено. Если правильно говорить, он вот так стоял (показывает) в таком положении. От разлившегося топлива я видел только горящую дорожку и на самолёте, с улицы что-то горело, скорее всего, металл, так как огонь был очень ярким, как магний, такой силы, хоть иголки в лесу собирай, и он с периодичностью, то вспыхивал, то гас. И эти вспышки набирали свою силу, превращаясь в настоящий пожар. Это было на моих глазах. И вот я стал выходить по чьим-то следам, пользуясь тем, что огонь вспыхивал. Пока огонь вспыхивал, я шёл, когда он гас в лесу становилось темно, и я останавливался, не зная куда идти.
Вопрос: А это правда, что в первые минуты трагедии, уже на земле, пассажиры спасали сами себя и помогали эвакуироваться из разбитого фюзеляжа другим пассажирам?
Ответ: Да, это правда! По крайней мере, когда я вылез наружу, ни каких спасателей не было. Туда, к нам, где лежал фюзеляж, просто так на спасательной технике не доберёшься. Пассажиры помогали выбираться из горящего фюзеляжа другим пассажирам, помогали друг другу. Вот когда я сумел всё таки выбраться из леса и выйти на дорогу, да, здесь я увидел много машин. Там были и скорые и пожарные, милиции много было. Понагнали какие-то гражданские автобусы. Мне показалось, что это были рейсовые пассажирские автобусы, как потом выяснилось, гаишники их останавливали, высаживали пассажиров и готовили эти автобусы под нас, то есть, эвакуированных с самолёта пассажиров. Я это заметил по большому скоплению на обочине людей, которые были в недоумении от всего этого происходящего. В это самое время движение по трассе было частично перекрыто, если не сказать, полностью, но машины какие-то проезжали сквозь выставленные кордоны гаишников. Если вначале, о месте падения самолёта можно было судить по просеке, оставленной самолётом, то в скором времени место нахождения разбитого фюзеляжа можно было зримо определить по всплохам огня, озарявшим тёмное мартовское небо. Если днём место падения самолёта можно было определить по дыму, то ночью – по зареву от пожара. Я несколько раз ходил к самолёту, кого-то выводил к дороге и искал Юру, а уже потом, когда я Юру всё таки разыскал и мы вновь попытались с ним вернуться к самолёту, чтобы кого-то спасти и вывести на трассу, нас уже не пустило оцепление, так как туда уже пробрались пожарные расчёты и начали тушить пламя. В оцеплении, я помню, стояли солдаты и милиция. И вот через это оцепление нас не пустили назад к самолёту. Эти огромные пожарные установки, они прямо через лес шли, им просеку никто не готовил и не прокладывал, они валили деревья своей массой, сами себе дорогу расчищали.
Вопрос: А это правда, что когда пожарные заливали пеной салон фюзеляжа, там оставались ещё живые пассажиры, которые не могли самостоятельно выбраться из фюзеляжа? Вначале надо было их всех эвакуировать, а потом заливать пеной внутренности салона, а получилось всё наоборот. В результате чего эти пассажиры захлебнулись пеной и погибли, будучи ещё живыми!
Ответ: Можно предположить и такое. По всей видимости из спасателей в салон никто и не залезал, потому, что, когда нас от горящего самолёта отгоняли, нам кричали: «Куда вы прёте, сейчас самолёт взорвётся!» Я не исключаю такого варианта: те, кто остался в салоне и не смог самостоятельно, без посторонней помощи покинуть горящий самолёт, мог и захлебнуться от пены. Ведь мы все приземлились вверх ногами и надо было, прежде чем себя освободить, надо были отстегнуться, отстегнуть ремни безопасности, а это было совсем непросто сделать под тяжестью своего тела. Я сам-то освободился с помощью армейского ножа. Я сейчас никого не обвиняю. Но те спасатели просто напросто не полезли в салон элементарно. Знали они, что в салоне были живые люди или нет, я не знаю!
Вопрос: А были среди пассажиров, кто вообще ни каких травм не получил?
Ответ: Да, были. Вот Юра, к примеру! У Юры, насколько я помню, было несколько царапин, вот здесь, вот здесь (показывает). Вы знаете, удивительно, но в футболе бывает гораздо больше травм и серьёзных, согласитесь травм, чем Юра там, в авиакатастрофе заработал. Он вообще никак не пострадал. И самое интересное, его, по всей видимости либо сорвало со своего кресла и он почему то оказался под креслом. Он между полом и креслом очутился, вот так, в бессознательном состоянии он и висел, в таком подвешенном положении. Его наверно от удара каким то образом затолкало туда. Но как? Вот загадка. Я не могу понять. Да и он сам это уже не вспомнит. Всё произошло, как я рассказывал, настолько быстро, что мы все не успели ничего понять, и даже не успели испугаться. События разворачивались с катастрофической быстротой. Потому, что, когда я из самолёта выбрался, я машинально хотел посмотреть на свои ручные часы, узнать время, в которое мы упали. А их у меня не оказалось, их просто с моей руки сорвало от удара. Вот когда из больницы выписывали пассажиров более менее оклимавшихся, мы ходили с Юрой их провожать. И вот одна симпатичная такая девчушка, она была то ли евреечка, то ли кавказской национальности, сейчас уже трудно вспомнить, такая чёрненькая, симпатичная, вот она всё плакала. Она была в тот день одета в дорогую шубу. У неё на пальцах обеих рук было много золотых колец и всякие там украшения и драгоценности. И вот когда она разбилась, от сильного удара всё её богатство слетело, соскочило: кольца, серьги, цепочки, всё, всё. Одним ударом. При таком сильном ударе с пассажиров всё это послетало. И вот что интересно. Это уже потом выяснилось. У кого часы были на ремешке, они остались, а у кого на браслетах, слетели. У меня вот часы были на браслете, они слетели. Жалко их, командирские часы были, хорошая техника была! Потом, когда заботливое государство наше стало нас, пассажиров, одевать и обувать, одежда то наша пришла в негодность, компенсации нам так и не дали, мне лично вообще ничего не дали! Я не знаю, наверно следователи кгбшные были…
Вопрос: А психологи с вами, пассажирами, работали?
Ответ: Нет, никаких психологов у нас не было, никто с нами не работал. Так вот, эти следователи кгбшные нам так вежливо посоветовали, чтобы мы своими языками не болтали, что с нами со всеми случилось и что у нас там пропало. Словом, они нам посоветовали держать язык за зубами. Вот так вежливо. И вообще, на железнодорожных станциях для чего билеты продают, для того, чтобы пассажиры пользовались поездами. Так вам и надо было ехать на поезде, куда вы полезли? И всё в таком тоне. А вначале они нас просили, вежливо так, написать, что у кого пропало? Написать по государственной форме. Я написал – часы. Ни часов, ни компенсации и ничего вообще! Какие там компенсации? Забудьте! Вот так и закончилась эта история с возвратом утерянного имущества и восстановления справедливости! Мне за всё про всё, на руки выдали письмо, что я перевозился Внуковским авиаотрядом 17 марта 1979 года. Эта так называемая справка и какая то бумага, в которой было указано, какие я получил травмы в авиакатастрофе 17 марта 1979 года, и всё! Вы даже ни на что не претендуйте! - заявляли они нам всем. Забудьте и никогда не вспоминайте! Я постарался об этом негативе забыть. И на суд я не поехал, сознательно! Хотя на суд нас приглашали по повестке. Я не знаю Юру моего приглашали на суд или нет? Я с ним, к сожалению, связь потерял.
Вопрос: Ты сам, не пытался разобраться в причинах произошедшей 17 марта 1979 года авиакатастрофе?
Ответ: Вот только, когда появился интернет, я начал поиски любой достоверной информации про борт №42444. Но она были слишком скудная, в мизерных порциях, либо её вообще не было.
Вопрос: А что бы ты сейчас сказал Аксютину, был бы он жив, при личной встрече?
Ответ: Я лично остался живой, вот за это ему только огромное спасибо! Ведь мы тогда могли все погибнуть, ведь он что-то делал, чтобы спасти жизни пассажиров, членов экипажа и свою жизнь. Он ведь боролся до конца. И все, кто остался жив, все на его стороне. Это ведь человеческая психология. Я лично не считаю его виновным, он ведь мог сложить ручки и сидеть, ничего не делая. А он боролся до конца. Я лично считаю его профессионалом. И ещё. Когда я лежал в больнице, у одной из наших медсестёр матушка жила где-то рядом со Внуково, в многоэтажном доме и как самолёты взлетают и садятся, ей было хорошо видно с балкона. Её отец в момент падения самолёта вышел на балкон и говорит, что, мол идите, смотрите самолёт взлетает и пламя за ним метров на 15-ть. Я не утверждаю, я не видел. Да я и видеть то не мог, ведь я был внутри этого самолёта.

Интервью брал А. Бураков.
 
Последнее редактирование:
К очередной 37 годовщине решил поместить очень интересный рассказ одного из наших пассажиров о том, что с ним тогда произошло:

Интервью с Немовым Виктором
Я служил срочную в Одессе и заработал отпуск. Полетел домой самолётом, побыл дома и 15 марта 1979 года купил билет на рейс Орск – Москва. Рано утром мы взлетели, Москва посадку не давала, наш самолёт должен был сесть в Домодедово, а приземлились мы в Казани. В Казани я встретил своего сослуживца, с которым мы летели на этом рейсе тоже, и в Казани где-то часа полтора – два, я сейчас и не вспомню, мне показалось, что нас очень быстро посадили в самолёт и мы приземлились в Домодедово. Переехали мы во Внуково на такси. Во Внуково мы были 15-го марта. Стояла нелётная погода, в аэропорту из-за задержек и постоянных переносов рейсов, скопилось очень много пассажиров. Не было места ни присесть, ни прилечь. Так как мы были в форме постоянно нас беспокоил патруль. Мы с Юрой нашли место под лестницей, которая вела на 2-й этаж, там расстелили газетки и прилегли на свои шинели. Вот так мы ждали вылета. Ждали очень долго. Потом нашли телефон, позвонили в часть, что мы задерживаемся. В то время было очень строго с опозданием, чтобы нас не стали искать среди дезертиров, не стали нас разыскивать. Позвонили в часть, что мы сидим во Внуково, в аэропорту, что мы задерживаемся. Нам сказали, чтобы мы поставили в комендатуре печать на билеты. Мы зашли в комендатуру, поставили печать на билеты, что задерживаемся.
Несколько раз нас сажали в самолёт, не помню сколько даже, потом уже, когда нас посадили в очередной раз, на этот раз – в последний, ещё раз предложили покинуть самолёт, люди просто-напросто уже не согласились покидать самолёт и остались в нём. Технические службы по всей видимости готовили самолёт к вылету, так как шёл снег и дождь и мороз был и самолёт покрывался льдом наверно и техника там специальная обдувала самолёт. Я до сих пор помню, довольно таки приличная струя была, самолёт от этого пошатывало. Сколько мы так просидели не помню, потом объявили, что мы будем взлетать. А теперь о том, есть ли предчувствие или нет? У меня было предчувствие, что не лады будет, не где-то под коркой чувствуешь, а где-то в груди, началось нытьё, дискомфорт под ложечкой что-то стало ныть. Я говорю: «Юр, пошли билеты сдадим и на поезде уедем». Он мне, мол, да нет, ты чего, мы сейчас тут раз и всё! Здесь лететь то! А там через забор и в своей части. Наша часть находилась рядом с аэропортом. А мы с тобой, говорит Юра, напрямую, даже на автобусе не поедем, а напрямую через лес, через забор и мы уже с тобой в части. Более того, из дома мы везли с собой спиртуху, так называемый «компот» в трёхлитровых банках, ребята ждали нас. Ну, в общем, он меня уговорил. Полетели. Вот уже потом, когда мы в самолёт сели, выруливать стали, а у меня так и продолжалось, ну такое чувство, что что-то будет. Взлетели. Не знаю сколько в полёте были. Ну вот как ноги на полу стояли, чувствую как будто вибрация такая, щекотно стало ногам. Я Юре говорю: «Юр, ты ноги поставь на пол, чувствуешь что-нибудь?» Он мне: «Да, что-то щекотно стало». Потом мы подножку в кресле убрали, сидим, потом через какое то время, я не помню по времени сколько прошло, выбежал в салон кто-то из экипажа и приник к иллюминатору. Чего он там смотрел никто ничего не понял. Он пытался что-то там в темном иллюминаторе рассмотреть. Не знаю что. Потом он вернулся к себе. Не успели мы удивиться этому, как он вновь появился, и опять к иллюминатору. И главное что бросилось в глаза – он не просто выходил из пилотской кабины, а выбегал. Кто он был мы не знали: бортмеханик или второй пилот? Моё место было 17Д, а так как у Юры было место 5, я ему говорю, давай сядем в конец, ближе к выходу, чтобы потом первыми выйти из самолёта. Ведь народу много было, а мы могли бы первыми выйти. Юра согласился и мы сели вместе. По билету у меня был 17 ряд. Мы видим там в конце свободные места были, мы их и заняли. Третье место у иллюминатора, у окна было занято, мужчина сидел, и мы рядом с ним, с Юрой вдвоём. Я бы хотел вернуться к тому , кто выбегал постоянно в салон из пилотской кабины: начал бегать член экипажа. Он вот выбегает и к иллюминатору, прямо через головы пассажиров: выглянет, что-то там пытается разглядеть и назад бегом. Потом опять выбежит и к иллюминатору. Опять пытался что-то высмотреть там, в темном окошке.
Ну, что, говорю я Юре, приехали что ли? Вот видишь, бегает?
Ну ладно, отвечает мне Юра, что ты.
А ему опять, он ведь не зря бегает. Вот смотри, он всё в иллюминатор что-то выглядывает, что-то высматривает. По всей видимости, горим.
Да нет, спокойно отвечает мне Юра, нас бы предупредили бы.
Ну и всё!
Ну вот, потом мы вроде успокоились, но всё равно на меня такая вот тоска напала, какая-то безысходность, а потом я себя как-то настроил, ну что теперь, думаю, сделаешь, двери уже закрылись.
Как-то успокоился и всё. Потом, как сейчас помню, свет горел, пробежал этот мужчина вдоль рядов в туалет, как я понял.
Вопрос: Это был Борис Дедиков. Он пошёл курить.
Ответ: Ну да, наверно. Врать не буду, не помню. По-моему тогда нас уже предупредили, чтобы мы все пристегнули ремни. Нас предупредили: «Пристегните ремни, возможна посадка». И вот после этих слов откуда-то спереди встал мужчина и быстрым шагом пошёл в хвост. Потом пробежала стюардесса, по-моему, Люба.
Побежала за ним. А назад я уже не помню, вернулись они или нет, потому, что в этот момент, как мне показалось, свет в салоне погас. Погас свет и всё! Я, наверное, был в отключке.
Вопрос: Почему?
Ответ: Вот так мы сидели (показывает), вот я облокотился, и мне показалось, что какой-то крен начался или он вверх пошёл или вниз пошёл, и в это время свет погас. Потому, что, какое-то воздействие было, удар или что-то ещё, потому что я с этого момента не помню ничего.
Вопрос: В этот момент вы потеряли сознание?
Ответ: По всей видимости, да. Нет, не от страха я потерял сознание, по всей видимости был механический удар, потому что я не помню терял я сознание или не терял я сознание, я очнулся только тогда, когда в салоне было тихо, тихо и темно. Запомнился неприятный звук льющегося керосина и его запах. А я вишу вниз головой, отстегнуться не могу, потому что не могу отстегнуть замок, видимо его заклинило или он под моим весом, тогда ведь я имел вес не такой, как сейчас. Я не мог расстегнуть замок, не мог освободиться от ремня. Смотрю рядом кресло, где только что сидел Юра, пустое. Я ему: «Юра! Юра!» Юру я уже потом нашёл, но об этом позже.
Вот так я вишу (показывает) вниз головой. Ремень никак не могу отстегнуть, вишу верх ногами, керосин льётся, а где не могу понять. Ощущение скверное. И вдруг я вспомнил, что взял с собой в отпуск нож связиста. Я уж и не вспомню сейчас, для чего я его сунул в карман. Да вот самое странное и удивительное, я ведь раньше с собой никогда ножи то не носил. Совпадение или случайность, как хотите это называйте. Тогда, в то время такого тщательного досмотра не было, как сейчас, поэтому я вот запросто в брючном кармане нож пронёс и меня никто не остановил, никто не досмотрел и тем более никто ничего не сказал: можно его проносить на борт самолёта или нельзя. Конечно нож связиста – это не бритва, кто знает, как он выглядит, тот подтвердит мои слова, он тупой, но я умудрился наточить его так, что он стал острым как бритва. Им можно даже было бриться. Вот я дёргал ремень, дёргал – никак не поддаётся! И вот я думаю, вот ёлки-палки, по всей видимости мы упали, сейчас гореть начнём, хотя как я потом узнал, мы в тот момент уже горели, только пока снаружи, на улице. А умирать как-то не хотелось, лично в мои планы это никак не входило. А я как раз перед посадкой в кресло разделся и остался налегке: китель и шапку я положил наверх, остался в армейской рубашке и галстуке. Но вернусь к своему ножу. Вспомнив о нём я сумел его достать из брюк, раскрыл и перерезал ремень. Ну конечно я упал вниз, но не на пол, а на потолок. Ведь самолёт лежал в перевёрнутом состоянии, и то, что было потолком – осветительные плафоны, стало полом. Упал я сам не слыша себя, то ли я говорил, то ли шептал, но помню, что я попытался позвать Юру: «Юра! Юра!» И тут всё началось! Неожиданно вокруг меня стали оживать люди! Началось движение. Началась паника, люди кричали. Я упал, попробовал встать, подскользнулся, опять попробовал встать и вновь оказался на плафонах. Как я уже говорил, на Ту-104, там такие вытянутые вдоль салона плафоны-светильники были, так вот скользко было от какой-то разлитой жидкости: может это вода была или кровь, а может и керосин. Я подскользнулся на этом светильнике, как на льду. И вот, когда люди очнулись началась паника, люди стали бегать по салону и искать выход. Я помню, что, когда я упал, то ли меня кто-то сильно толкнул, то ли я подскользнулся, по мне несколько раз пробежались. В результате этого мне сломали вот с этой стороны челюсть (показывает), ухо повредили,
Я думал, что меня в сутолоке и темноте просто напросто затопчут. Я попытался отползти к иллюминатору. Попытался подняться. Получилось. В иллюминаторе я увидел крыло и горящую дорожку. Наверно, когда самолёт топливо терял, от горящего топлива получилась вот такая горящая дорожка шириной более восьми метров. Я насколько в иллюминаторе разглядел, она горела вся. Почему эта дорожка не подошла к самолёту, я не знаю. Хотя и без того самолёт то горел. Я вот начал думать, топливо вот не сожгли, сейчас как рванёт, загорится, и мы ничего не успеем сделать, сгорим заживо. И вот с такими мыслями я стал в темноте на ощупь пробираться в хвостовое отделение. Но потом как-то успокоился, подготовил себя к самому худшему и от этого мне стало как-то «по барабану». Но и мысль о своём спасении меня не покидала. Вот такое двойственное чувство. Но прежде чем покинуть самолёт, мне надо было найти своего сослуживца Юру. Я решил вернуться в начало салона. Там я увидел, как два или три мужичка ломали иллюминатор, у них в руках была какая-то железяка. Вот они этой железякой пытались выбить иллюминатор.
Вопрос: А как можно было передвигаться в темноте, да ещё, когда пассажиры давили и толкали?
Ответ: Самолёт лежал вот так (показывает) на крыше, на хвостовом оперении и горел. В тёмном салоне я в основном ориентировался по всплохам, которые озаряли внутренности тёмного салона яркими, как горящий магний, вспышками. Свет был очень яркий, как сварка. Потом я попытался пройти в начало салона. Я говорю, попытался, потому, что кресла многие были сорваны и нагромождены друг на друга. Я на ощупь пошёл вперёд, в темноту. Как я уже говорил там несколько мужиков ломали иллюминатор. У них в руках была какая-то железяка, вот они этой железякой пытались выбить иллюминатор. Там один иллюминатор был без стекла, и там реально можно было вылезти потому, что он был наполовину засыпан землёй со снегом, но для того, чтобы через него вылезти, надо было освободить выход от земли и снега. Так вот эти мужики пытались выбить стекло этой железякой в иллюминаторе, который не был утоплен в грунте. Я подошёл к ним со спины и попытался их раздвинуть, чтобы приблизиться к иллюминатору и помочь им выбить его ногами. Но моя помощь не понадобилась: они трудились молча, сплочённо. Я развернулся и направился в хвостовой отсек. Там была темнота, я попал в какой-то коридорчик, рядом была дверь, которую пытался открыть какой-то парень. Ему удалось открыть её сантиметров на 5-ть, к сожалению, до конца, она не поддавалась, наверно её от удара переклинило. Я чувствовал, как через эту щель в салон втягивался свежий воздух. Он мне: «Давай помогай, один я не осилю, дверь наверно деформировало от удара». Я стал помогать ему и мы открыли эту спасительную дверь ещё на сантиметров 40. В душный, вонючий от керосина и горелого железа с кабелем салон, хлынул уже поток свежий воздух. Не успел я оторвать от края двери руки, как в образовавшуюся щель протиснулась какая-то женщина и без оглядки выпрыгнула наружу. Смелая женщина, подумал я. Впрочем, жить захочешь выпрыгнешь с любой высоты, а высота то была приличной. Я выглянул из самолёта и посмотрел вниз. Высоко. Наверно там было более 2-х метров. Тут попёрли люди. Панику никто не отменял и они стали давить на меня сзади. Тот парень, с кем мы открывали дверь, крикнул мне, чтобы я сдерживал обезумевших от страха пассажиров. А он в тот момент всё ещё надеялся распахнуть до конца ту дверь. Я стою и руки вот так раздвинул в стороны (показывает) и упёрся в проёмы, упёрся, здесь был типа коридорчика что ли. А у парня того то получилось, ему ещё там какие-то мужики помогли, а я ему уже из последних сил, не могу, говорю я ему, сил уже нет. Вот так я сдерживал людей у выхода. А люди мне руки от напора выворачивали, пытались сбить меня с прохода. Потом я слышу голос того парня, давай отпускай! Я и руки то толком не успел убрать, а оказался у двери вторым за женщиной. Как сейчас помню, я ведь не просто выпрыгнул, а меня вытолкнули оттуда, я оттуда вылетел. Я оказался по пояс в снегу. Пощупал себя, вроде ничего не поломано, ничего не вывихнуто, куда идти не знаю, не пойму. Я посмотрел на самолёт, то есть, на то, что от него осталось. В том месте, где было крыло был сильный пожар. Свет от него очень был ярким, как днём. Горела обшивка разорванного фюзеляжа и топливо. Когда вокруг самолёта становилось особенно светло, я вглядывался между деревьев, пытаясь найти выход с этого места, найти какую-нибудь тропинку. Но тропы я не нашёл, зато разглядел на снегу чьи-то следы и я пошёл по этим следам. Здесь же по дороге я нашёл ту самую нашу пассажирку, я её поднял и потащил её к выходу. Наверно она обессиленная не смогла выйти на дорогу. Я поднял и потащил её.
Вопрос: А вы её не узнали? Вы раньше её видели?
Ответ: Да, это была та женщина, которая выскочила из самолёта первой. Может она неудачно приземлилась, может ещё что было у неё. Вообщем, я её потащил на выход.
Вопрос: Люба Ованесян сказала мне, что ей помогал какой-то Виктор?
Ответ: Эту женщину я донёс до дороги, до асфальта и пошёл назад, к самолёту, искать Юру, своего сослуживца. Может это была и Люба. Я точно помню, что нёс на руках эту женщину до дороги, а вдоль дороги уже стояли машины: автобусы, кареты скорой помощи, милиция. Потом появились пожарные машины. Мне тогда показалось, что та женщина, которую я нёс, была без сознания. Я отлично помню, что я молча вынес её на дорогу, положил её на асфальт. Я не знаю, что это была за дорога, врать не буду. Ещё раз повторюсь: уже стояли вдоль дороги маршрутные автобусы, машин было много. Ещё помню, как только я положил ту женщину на асфальт, меня трясти начало, то ли от холода, то ли от шока. Наверно отходняк начинался у меня. Я спросил: «Вы сержанта не видели здесь?» Мне ответили, что нет, не видели. Мне дали закурить. Сделав две-три глубокие затяжки я побежал назад к самолёту. К самолёту я бегал раза 3 – 4. Не помню. Помогал чем мог - людей подтаскивал к дороге. Но я как собственно помогал спасать людей? Я не как спасателем работал, я искал своего сослуживца. Я знал куда идти, куда вести или нести, вот так оттощу и назад, оттощу и назад. Потом опять, Юра! Юра! Возле самолёта его не было. Ну, думаю, надо назад в самолёт лезть. Я прыгал, прыгал, вообще не мог достать до дверей. Юра! Юра! И вдруг из двери показалась его голова. Я ему, давай быстрей. Он спрыгнул на землю. Мы с ним на ходу ещё подхватили кого-то, дотащили до дороги и назад, к самолёту. На этот раз нас не подпустили к самолёту, потому что подъехали бойцы-спасатели на больших пожарных машинах, я сейчас уже и не вспомню, на «Ураганах» они были или нет? Вообщем, нас с Юрой туда не пропустили, так как пожарные уже начали тушить горящий самолёт, направляли струи брандсбойтов на открытое пламя. И уже только после этого мы с Юрой окончательно вышли на дорогу. Но вот, что нам бросилось в глаза: огонь от горящего самолёта было настолько ярким, что смотреть, вот так, открыто, на него было нельзя, словно сварка, словно горящий магний. От горящего самолёта было так светло, что хоть иголки в лесу собирай. Так и в лесу можно было ориентироваться по пламени: когда огонь горел, в лесу было светло, как днём, а когда пожарники сбивали пламя, то вокруг становилось темно. Вот так пассажиры, выходя из леса, и ориентировались, по пламени. Потом нас с Юрой посади в автобус и повезли во Внуковскую санчасть.
Вопрос: А что это был за автобус, куда вас посадили? Тот рейсовый, который остановился одним из первых?
Ответ: Наверно, да. Это был, как мне показалось, рейсовый автобус, который вёз пассажиров в аэропорт Внуково. Водитель выгрузил своих пассажиров. Их, как я заметил, было много, и они стояли как зрители, все они спрашивали, что случилось? Кто-то из них предлагал нам закурить, вероятно, догадываясь, что мы оттуда, из разбившегося самолёта, а кто-то, обратив внимание на наш жалкий и плачевный вид, предлагал свою одежду. Водитель тот выгрузил своих пассажиров и стал сажать в свой автобус уже пассажиров с нашего разбившегося самолёта и нас с Юрой в том числе. Мы с Юрой стояли на задней площадке автобуса, как сейчас помню, ЛИАЗ. На мне в тот момент была простая форменная рубашка, грязная, пропитанная во многих местах какой-то жидкостью, наверно керосином и кровью (!). Как потом я выяснил, в кабинете врача, чужой кровью. Только там я обратил на себя внимание: я был с головы до ног в крови! Зрелище страшное! Форменная одежда то осталась у меня в самолёте. Вообщем, какой-то кошмар!
Вопрос: А чья кровь была на вашей рубашке?
Ответ: У меня была сильная травма головы, царапины, ушибы. Как я уже говорил, голова у меня была разбита вот таким образом (показывает), разбита и сломана челюсть, ухо, ну вот и ноги, вот здесь у меня (показывает) и позвоночник у меня был повреждён от сильного удара и от ног пассажиров, которые меня топтали. Наверно я попал в самое кровавое месиво, потому, что кровь в салоне была везде. Особенно её много было на плафонах, на полу, ближе к центроплану, как раз в том месте где я и лежал. Но тогда я ещё ничего не чувствовал: только один этот жуткий запах. Наверно у меня был сильный шок, от которого я ничего не чувствовал, ни боли ни холода, ведь было очень холодно, моросил ледяной дождь, стояла какая-то противная изморозь. Когда нас с Юрой привезли во Внуковскую санчасть я на руках отнёс в перевязочную какую-то девушку. Только там, в санчасти, мы наконец-то по настоящему отогрелись, «оттаяли». Наверно у меня начался отходняк, я постепенно выходил из шока, ходил по Внуково туда-сюда, не мог найти себе места. Нам, пострадавшим в авиакатастрофе, в санчасти давали пол кружки какого-то лекарства, какую-то зелёную жидкость, намешанную на спирту. Мы это лекарство выпили и нас повели кого в перевязочную, кого в операционную. И вот я, только залез на кушетку и тут в операционную принесли на носилках Любу-стюардессу в грязной, помятой форме. Она лежала на носилках, а я сидел на операционной кушетке с широко открытыми глазами и смотрел на Любу и не мог её узнать: передо мною было лицо совершенно другого человека! Я боялся, что от увиденного шок повторится! На столько удручающе выглядела некогда прекрасная, красивая женщина и во что её превратила наша авиакатастрофа! На счёт крови: сильного кровотечения врачи у меня не обнаружили, наверно я его первый увидел бы, поэтому, сказать о том, что моя рубашка была испачкана моей кровью, нельзя, скорее всего это была чужая кровь, которая на меня попала, может быть от погибших, а может и от раненных пассажиров, когда я лежал внутри пассажирского салона на плафонах. Повторюсь, она была перемешана с керосином, от которого шёл специфический запах.
Вопрос: Люба была в сознании?
Ответ: Она была в сознании, но у меня сложилось впечатление, что она была в какой-то прострации, не понимала, что вообще с ней произошло, куда она попала и что за люди её окружали. По внешним признакам, по её травмам, я вообще думал, что она не выживет. Я сразу же вспомнил эту потрясающей красоты женщину в самолёте. От её улыбки исходил какой-то манящий свет. Она действительно была красивой женщиной. И как легко и спокойно нам всем было, когда она проходила мимо наших рядов. Это было всё совсем недавно, какие-то минуты тому назад, а сейчас перед нами врачи, а передо мною несчастная женщина, которую невозможно было узнать. Это был настоящий ужас! Я помню, у неё были светлые крашенные волосы. Она была блондинкой, и что с ней стало? На голове, в районе темени у неё было настоящее месиво. Мне как показалось, там были какие-то кровавые пузырьки или наслоение запёкшейся крови. Вот когда кровь сильно идёт и постепенно засыхает, вот это всё превращается в такое месиво. Я думал, что она не выживет. Я не мог смотреть на неё, мне хотелось встать и выйти их кабинета, но неожиданно она повернула в мою сторону голову и проговорила, скорее, прошептала мне: «Не уходи, мне страшно! Как зовут тебя?» Вот так и познакомились. Она меня тогда всё братиком называла. Я ей отвечал: «Виктором меня зовут, у меня сестру зовут Любой». И тут она меня взяла за руку. Вот так мы и сидели: она лежала на носилках, а я сидел рядом с ней, а она меня за руку крепко держала. Что-то мне пыталась говорить, я её не понимал, бессвязные фразы, слова. А потом она у меня спросила: «А ты можешь узнать, что с экипажем?» Я ей говорю: «Попробую у кого-нибудь узнать». Я встал, вышел в коридор. Смотрю, несут оружие, пистолеты ПМы.
Вопрос: А как несли пистолеты, в кобурах ли открытыми?
Ответ: Открытые пистолеты. Нёс мужчина. Я сейчас не вспомню, он в форме был или нет. Там вроде, как мне показалось, было 3 или 4 пистолета. Вот так двумя руками держал (показывает). Без кобур, без всего. Вот так, пальцы просунул через спусковые скобы, вот так (показывает) и нёс. Я так понял, что это было оружие членов экипажа. Я у этого мужчины спрашиваю: «Что с экипажем? Живы?» Он мне: «Да, живы! Только, говорит, стюардесса погибла. Кабину оторвало, штурман, там как бы непонятно с ним, позвоночник поломал или что там такое». Потом добавил, что штурман сидел ниже всех, и ему досталось больше всех. Я вернулся в кабинет к врачу, к Любе и рассказал ей о том, что мне удалось узнать от того человека. Сказал Любе, что, мол, экипаж живой. А Люба меня перебила и спрашивает: «А что со штурманом? Со штурманом что?» Я тогда всей правды и не знал, я тогда подумал, что тот, наш штурман то, о котором она всё меня расспрашивала, её какой-нибудь наверно знакомый или друг. Это уже потом я узнал всю правду о Любе и Викторе Ованесян, о муже-штурмане и Любе-стюардессе. А тогда я думал, ничего я не буду ей говорить про него. Я ей повторил то, что сказал, что в экипаже все живы, что кабину оторвало. Она меня опять спрашивает, а куда экипаж отвезли, в какую больницу? А я ведь у того мужчины и не спросил про больницы, да и откуда он мог знать то. Потом и Любу забрали в операционную, со мной что-то там сделали, потом погрузили нас в кареты Скорой помощи, разумеется, в разные машины и стали из Внуково нас развозить по разным московским больницам. Меня отправили на Каширку.
Вопрос: Тем рейсом летел наш фельдъегерь. О нём что-то было известно? Он пострадал?
Ответ: Я видел там военных в офицерском звании, я видел и вашего фельдъегеря, это я о нём уже потом узнал, гораздо позже. А вначале я и не знал, кто он и кем он был. Он был в общевойсковой форме, капитан, худенький такой. На счёт его роста, я не могу сказать, вот так определённо, но я помню, что когда его на носилках внесли в кабинет к врачу, он занимал носилки по всей длине. Ну, сколько носилки были длиной, не знаю? Он был в сознании, мы даже о чём-то перекинулись с ним, какими-то фразами. Не помню о чём. Но что мне запомнилось, я даже обалдел, я такого не видел никогда: вот у него форменные брюки, правая или левая нога, не скажу, кажется левая, вот у него левая нога, она вообще была вывернута под углом в 90°, вот так она была вывернута (показывает) и через брюки, вот так (показывает) торчали кости. Его нога была переломана как «ёлка», во многих местах и представляла собой жуткое зрелище. Я не знаю почему ему сразу не была оказана медицинская помощь, вот ему как раз то и необходимо было её оказать. Его форменные брюки были все в крови и разорваны. Я от увиденного обалдел, и Юре показываю, мол, смотри, да и побитая Люба из головы не выходила у меня. Этот кошмар так и продолжался у меня на глазах, просто ужас! Так вот нас погрузили с вашим фельдъегерем в одну карету, и мы понеслись в больницу. Я уже говорил, что в тот день и уже в тот вечер, погода была отвратительная, мерзкая. На улицах Москвы, разумеется, от наледи, был гололёд. Быстро ехать было опасно, поэтому наши кареты скорой помощи сопровождали машины ГАИ.
Вопрос: А что у нашего фельдъегеря было в руках?
Ответ: В руках у него ничего не было. Он просто лежал на носилках. Мужественно переносил эту страшную боль, глаза у него были открыты и вот нога, опять его нога, кости!!!! Поначалу я не знал, в какую такую больницу нас привезли. Помню только, она была многоэтажной, этажей пятнадцать. Это я потом узнал, что нам привезли на каширку. Это была 3 или 7 городская больница. Помню, что в окно я видел онкоцентр. Ещё помню, в травматологии мест не было и нас с Юрой положили в гинекологию. Разумеется, перед этим, медики нас обследовали, голову мою смотрели, там зашивали, тут перевязывали, а уже потом нас по палатам стали рассовывать, в гинекологии, представляешь? Ещё помню, как в операционной в моём присутствии оперировали ногу Лёше Когану. Он работал на телевидении в Одессе инженером. Мы с ним потом на одном этаже лежали. К нам никто не приходил и не навещал нас. Когда я более менее оклимался я отправил телеграмму брату, что долетел нормально. Разумеется, своим родителям я ничего не сказал, да и вообще я никому ничего не сообщил, зачем людей травмировать. Только вот попросил сообщить в свою часть, чтобы нас не искали, как дезертиров. Только вот телеграмма запоздала в часть, там нас с Юрой уже посчитали погибшими. Не знаю откуда у них появилась такая информация. Но об этом я расскажу позже. Вернусь к Лёше Когану. Я уже говорил, что там, в салоне несколько крепеньких мужичков ломали иллюминатор. Им всё же удалось выбить стекло и одному из них вылезть наружу. Это и был Лёша Коган. Он внешне был такой низенький, в меру толстенький, но и это ему не помешало пролезть в разбитое окно. Мы с ним после всего, что с нами случилось, вспоминали и хохотали. «Как же ты вылез через иллюминатор?» - спрашивал у него я. Он мне отвечал: «Еврей везде вылезет, и везде влезет. А ещё интересно, а знаешь ли ты, чем еврей Лёша Коган выбивал стекло того иллюминатора?» - спросил он у меня, на что я ему ответил: «Нет, не знаю!» «Ты видел у меня в руке железяка такая была? Это я поручень оторвал от кресла. Когда мы падали я мёртвой хваткой руками вцепился в подлокотник и так крепко, что при ударе о землю его оторвало, вот так он и остался в моих руках зажатым». Вообще, Лёша был весёлый человек, он нас там, в больнице подкармливал. Уже в наши дни, когда я проезжал мимо этой больницы, я её не узнал. О выписке: документов или выписки мне не дали. Только в аэропорту Внуково дали справку, что перевозился самолётом Аэрофлота, попал в аварию и получил травму. И всё!
Вопрос: А про нашего фельдъегеря ещё что-то известно?
Ответ: Нас в кареты скорой помощи погрузили, и как я уже говорил, развозили по разным больницам. Вашего фельдъегеря отвезли в ту больницу, куда отвезли штурмана, Виктора Ованесяна. А мы вот на каширку попали. Потом мы стали «ходить» и провожали тех, кого выписывали вперёд нас с Юрой. Не помню сейчас, но мы с Юрой, кажется, в больнице находились до конца месяца. Недолго. Потом нам сняли швы с наших ран, правда повязку на голове, единственную, у меня оставили. Потом ещё раз в травматологии перед самой выпиской у нас проверили, всё ли зажило или нет? К тому времени за нами приехал наш замполит, старший лейтенант. И вот что самое интересное: смех со слезами на глазах – в нашей части все уже знали, что самолёт, на котором мы с Юрой летели, упал и разбился. И никто в этой катастрофе не выжил! Нас там уже похоронили. Позже я узнал, что и гробы нам с Юрой уже делать начали, но когда я сумел отзвониться в часть, что мы живы-здоровы за нами прилетел наш замполит. Он на нас смотрел, как на вернувшихся с того света. Вот так! Кстати, про гробы: ни мне, ни Юре, по прибытию в часть, никто про гробы ничего не говорил, даже и не напоминали. Это уже потом, когда мы демобилизовались, мой старшина Никифорчук ныне покойный, признался мне по секрету, что, мол, когда в части узнали, что наш самолёт разбился, для нас уже и гробы начали готовить. Что я во время позвонил в часть, а позвонил я на второй или третий день из больницы из кабинета главного врача, фамилии не помню, помню только, что он был армянин по национальности. Так что старшина сказал, что только гробы успели сделать, а дальше кашу не успели заварить.
Выписали нас. Замполит забрал нас из больницы. Но нам с Юрой очень было охота сходить на Красную площадь. Как же так, побывать в Москве и не попасть на Красную площадь. Так как наша одежда пришла в негодность, а моя больше всего пострадала, замполит где-то раздобыл нам одежду. Мне привезли какую-то шапочку, не понятно какого размера и с кого снятую. Мне как на зло досталась шинель до колена, вся такая неуставная. А Юре, вообще цирк, шинель до самых пят, как у Феликса Дзержинского. Юра был ниже меня ростом. Мы с Юрой как два чучела были. Но другой одежды у нас не было. Так вот в таком виде мы доехали на метро, которое было рядом с Красной Площадью, вышли на улицу, а тут как на зло патруль. Стоим рядом с Красной площадью, мы ведь её видим, а патруль ни в какую нас не пропускает. Начальник патруля нам говорит: «Вы откуда чучела такие?» А наш замполит попытался за нас вступиться и начал объяснять начальнику патруля, что с нами произошло и почему у нас такой вид. А он и говорит нашему замполиту, чтобы забирал он своих пленных французов-шаромыжников и увозил куда подальше. Вот на этом наша встреча с Красной площадью и закончилась, не начавшись. Мы, разумеется, развернулись и поехали во Внуково. Но по дороге решили не испытывать свою судьбу дважды, поменяли самолёт на поезд и направились на железнодорожный вокзал. Там купили билеты до Киева. Наш замполит, как потом выяснилось, был сам родом из Киева. Он нас пригласил погостить у него несколько дней. Мы с охотой согласились. Пожили у него немного, а потом вернулись в часть.
Вопрос: А как восприняли произошедшее у вас дома?
Ответ: Дома никто ничего не знал и не узнал до тех пор, пока я не демобилизовался. Я домой сознательно не сообщил и просил, чтобы никто моим домашним ничего не сообщал: у моей мамы давление всегда высокое было, и я не знал, как она всё это перенесёт, я считал так, раз я живой остался, чего тогда лишний раз беспокоить родственников. Приехал и сказал потом уже им, а она мне сказала, что, мол, всё чувствовало своим материнским сердцем. «У меня была какая-то тревога в груди»,- говорила она мне. А ведь мой старший брат, ныне покойный, принёс ей телеграмму, отправленную мною из Москвы, о том, что всё у меня хорошо. Брат обрадовался этой телеграмме, а вот мама затревожилась не на шутку. А ведь телеграмму отсылал не я, а медсестра из больницы, где я лежал. Я её попросил, чтобы она отправила телеграмму, я ей адрес дал, и она послала сообщение от моего имени, как будто бы эту телеграмму отправлял я, и подпись мою поставила, что со мной всё в порядке и долетел я до части благополучно. Но мою маму не обманешь, она чувствовала беду своим материнским сердцем.
Вопрос: Расскажите, как разворачивались события во Внуковском аэропорту, когда вылеты задерживались, переносились по причине плохих метеоусловий?
Ответ: Я про это как то и не думал и честно говоря даже не обращал на это внимание, кто там, что там? Если уже потом, в части, когда родители к нам приезжали одного из погибших, всё расспрашивали, фотографию показывали его, расспрашивали, как он погиб, мне всё это было очень больно вспоминать и слушать этих несчастных родителей. А я ведь их сына видел там в самолёте, знать я его не знал, но видел. Я его запомнил. Он не был солдатом вообще, не был военным, он погиб там, в самолёте, он был простым одесситом. Молодой парень, лет может быть ему было 25-ть, вот такой приблизительно возраст его был. Он сам был из Одессы, как потом выяснилось. И как я уже сказал, к нам в часть приезжали его родители, они где-то узнали, что мы с Юрой летели вместе с их сыном одним рейсом. Они к нам приезжали и задавали вопросы. Особенно расспрашивала нас его мама. «Может вы видели, как он погиб?» - спрашивала она нас. Я опускал глаза и не мог ей ничего ответить, потому, что, честно говоря я и не мог видеть, как он погиб, тем более мы не были с ним знакомы. Там столько людей было, всех и не упомнишь. Даже если бы я знал все подробности, ни к чему всё это им было рассказывать. Зачем лишний раз травмировать людей воспоминаниями, ни к чему это всё было.
Вопрос: Как был загружен самолёт: полностью или были свободные места?
Ответ: Самолёт был полностью загружен, несмотря на то, что места все были заняты, пассажиры всё-таки пересаживались, менялись местами. Я вот сидел на проходе и мне всё было видно, кто, где и как сидел. Потом мы с Юрой вместе сели, хотя места были разные.
Вопрос: Перед взлётом вы, пассажиры, слышали что-нибудь подозрительное за бортом: звуки какие-нибудь? Как писал в своём рассказе пассажир с вашего борта Пуго, в багажное отделение проходила погрузка военного имущества, каких-то ящиков. Он, Пуго, якобы слышал из-под днища самолёта глухие удары от погрузки спецгруза. Вы слышали что-либо подобное?
Ответ: Я этого не видел и тем более не слышал. Единственное, но это опять мои мысли, мои предположения, когда люди возмутились, не стали освобождать салон, мне кажется, что самолёт должны были подготовить к полёту, растопить лёд на нём. Для этой цели подогнали специальную машину и стали обдувать самолёт, обрабатывали его, снимали лёд. Погода в тот день была очень плохая: шёл мелкий ледяной дождь, снег и всё это как-то чередовалось: то снег, то дождь. Потом мне сказали или же я сам это видел, что самолёт наш слишком быстро покрывался льдом. Но по правде говоря, я что-то и не заметил этого. И вот когда мы всё же стали выруливать на взлёт, я всё равно чувствовал какую-то скрытую тревогу, и тем не менее, каждый в салоне пассажир наверно как-то успокоился, что всё позади, мы наконец взлетаем. Мы уже взлетели, а потом я вижу, что в салон выбежал член экипажа и стал вглядываться в иллюминатор по левой стороне салона. Это он так повторял дважды, трижды. Я помню хорошо тот момент, когда мимо моего кресла быстрым шагом, чуть ли не бегом, проскользнул мужчина, за ним следом, стюардесса. А ведь команда уже была объявлена «Пристегнуть ремни». Вторую стюардессу я что-то и не помню. Вот Любу я хорошо запомнил, а Тамару, нет. Люба была более эффектной, я на неё сразу обратил внимание, да и не только я один, многие пассажиры. Она была вся в нашем внимании: пробежала по салону и каждому пыталась помочь и напомнить: «Пристегните ремни! Пристегните ремни!» И вот, если говорить дальше, я ничего не чувствовал, только вот я очнулся, когда висел вверх ногами. В салоне я точно помню пламени не было, но отчётливо пахло керосином и был запах чего-то горелого, наверно электропроводки. Это запах был устойчивый. Наверно, когда этот запах почувствовали все пассажиры, кто остался живой и очнулся после беспамятства, начали раздаваться крики о помощи и какой-то непонятный шум. Люди кричали, звали на помощь: «Горим, взорвёмся! Помогите!» В салоне было темно, но по левому борту периодически были яркие всплохи, проблески. Они-то нам и помогали ориентироваться в темноте. Пламя было снаружи. Я выглянул через иллюминатор и увидел огромное крыло, лежащее на снегу и подумал: там столько топлива(!) Да и иллюминатор крепкий, захочешь разбить не разобьёшь, ни железкой, ни кувалдой.
Вопрос: После того, как фюзеляж замер, уткнулся в снег, что было внутри салона?
Ответ: Первое время было тихо, тихо. Была зловещая тишина. Вот только что-то капало, даже наверно и текло внутрь салона, может быть это и было топливо. По крайней мере запах топлива был устойчивый. Я разрезал ножом ремень и упал на плафоны. Упал и раздался звук, от которого пассажиры стали оживать. И вот я начал звать своего друга. Юра! Юра! И вот с этого момента, как будто я всем команду дал. Крик, шум, какая-то возня в темноте. И как всё это началось там! Пассажиры стали ползать, давить друг друга, в темноте на ощупь искать выход, наскакивали друг на друга, топтали друг друга. Самая настоящая паника. Вот и по мне несколько раз «пробежались», когда я лежал на плафонах. И я в тот момент подумал, если я сейчас не встану, то меня затопчут. Я в сторону отполз – это меня наверно и спасло. Но всё равно, меня успели покалечить.
Вопрос: А кто-нибудь до тебя сумел покинуть разбитый фюзеляж самолёта?
Ответ: До меня навряд ли. По крайне мере внизу, на снегу, на улице, если так можно сказать, никого не было. Я смог в образовавшуюся дверную щель рассмотреть, что никого там ещё не было. А по поводу той женщины, которая первой выпрыгнула из двери, я её нашёл в лесу, пошёл по чьим-то следам, как потом выяснилось, по её следам, и там я её нашёл. Она лежала в снегу, то ли обессилившая, то ли что-то она у себя там повредила. Я её взял на руки и донёс до дороги. А там я её на голый асфальт положил. Может, кто-то там ей что-то подстелил, чтобы не так промозгло было, я не знаю.
Вопрос: А что касательно человеческих останков, якобы разбросанных вокруг горящего самолёта?
Ответ: Вот этого я вообще ничего не видел. Может мне и не до этого всего было, может они там и были, но было темно, я не видел. Местность озаряли вспышки от горящего фюзеляжа, только тогда можно было что-то в округ себя разглядеть. Но мне, честно говоря, было не до человеческих останков, живых спасать надо было. Я уже говорил, что самолёт перевернулся, он так и перелетел дорогу в перевёрнутом положении без левого крыла и левого стабилизатора. Я видел только горящее правое крыло с правым стабилизатором и то, что самолёт лежал таки торчком на хвостовом оперении, которое было частично разрушено. Если правильно говорить, он вот так стоял (показывает) в таком положении. От разлившегося топлива я видел только горящую дорожку и на самолёте, с улицы что-то горело, скорее всего, металл, так как огонь был очень ярким, как магний, такой силы, хоть иголки в лесу собирай, и он с периодичностью, то вспыхивал, то гас. И эти вспышки набирали свою силу, превращаясь в настоящий пожар. Это было на моих глазах. И вот я стал выходить по чьим-то следам, пользуясь тем, что огонь вспыхивал. Пока огонь вспыхивал, я шёл, когда он гас в лесу становилось темно, и я останавливался, не зная куда идти.
Вопрос: А это правда, что в первые минуты трагедии, уже на земле, пассажиры спасали сами себя и помогали эвакуироваться из разбитого фюзеляжа другим пассажирам?
Ответ: Да, это правда! По крайней мере, когда я вылез наружу, ни каких спасателей не было. Туда, к нам, где лежал фюзеляж, просто так на спасательной технике не доберёшься. Пассажиры помогали выбираться из горящего фюзеляжа другим пассажирам, помогали друг другу. Вот когда я сумел всё таки выбраться из леса и выйти на дорогу, да, здесь я увидел много машин. Там были и скорые и пожарные, милиции много было. Понагнали какие-то гражданские автобусы. Мне показалось, что это были рейсовые пассажирские автобусы, как потом выяснилось, гаишники их останавливали, высаживали пассажиров и готовили эти автобусы под нас, то есть, эвакуированных с самолёта пассажиров. Я это заметил по большому скоплению на обочине людей, которые были в недоумении от всего этого происходящего. В это самое время движение по трассе было частично перекрыто, если не сказать, полностью, но машины какие-то проезжали сквозь выставленные кордоны гаишников. Если вначале, о месте падения самолёта можно было судить по просеке, оставленной самолётом, то в скором времени место нахождения разбитого фюзеляжа можно было зримо определить по всплохам огня, озарявшим тёмное мартовское небо. Если днём место падения самолёта можно было определить по дыму, то ночью – по зареву от пожара. Я несколько раз ходил к самолёту, кого-то выводил к дороге и искал Юру, а уже потом, когда я Юру всё таки разыскал и мы вновь попытались с ним вернуться к самолёту, чтобы кого-то спасти и вывести на трассу, нас уже не пустило оцепление, так как туда уже пробрались пожарные расчёты и начали тушить пламя. В оцеплении, я помню, стояли солдаты и милиция. И вот через это оцепление нас не пустили назад к самолёту. Эти огромные пожарные установки, они прямо через лес шли, им просеку никто не готовил и не прокладывал, они валили деревья своей массой, сами себе дорогу расчищали.
Вопрос: А это правда, что когда пожарные заливали пеной салон фюзеляжа, там оставались ещё живые пассажиры, которые не могли самостоятельно выбраться из фюзеляжа? Вначале надо было их всех эвакуировать, а потом заливать пеной внутренности салона, а получилось всё наоборот. В результате чего эти пассажиры захлебнулись пеной и погибли, будучи ещё живыми!
Ответ: Можно предположить и такое. По всей видимости из спасателей в салон никто и не залезал, потому, что, когда нас от горящего самолёта отгоняли, нам кричали: «Куда вы прёте, сейчас самолёт взорвётся!» Я не исключаю такого варианта: те, кто остался в салоне и не смог самостоятельно, без посторонней помощи покинуть горящий самолёт, мог и захлебнуться от пены. Ведь мы все приземлились вверх ногами и надо было, прежде чем себя освободить, надо были отстегнуться, отстегнуть ремни безопасности, а это было совсем непросто сделать под тяжестью своего тела. Я сам-то освободился с помощью армейского ножа. Я сейчас никого не обвиняю. Но те спасатели просто напросто не полезли в салон элементарно. Знали они, что в салоне были живые люди или нет, я не знаю!
Вопрос: А были среди пассажиров, кто вообще ни каких травм не получил?
Ответ: Да, были. Вот Юра, к примеру! У Юры, насколько я помню, было несколько царапин, вот здесь, вот здесь (показывает). Вы знаете, удивительно, но в футболе бывает гораздо больше травм и серьёзных, согласитесь травм, чем Юра там, в авиакатастрофе заработал. Он вообще никак не пострадал. И самое интересное, его, по всей видимости либо сорвало со своего кресла и он почему то оказался под креслом. Он между полом и креслом очутился, вот так, в бессознательном состоянии он и висел, в таком подвешенном положении. Его наверно от удара каким то образом затолкало туда. Но как? Вот загадка. Я не могу понять. Да и он сам это уже не вспомнит. Всё произошло, как я рассказывал, настолько быстро, что мы все не успели ничего понять, и даже не успели испугаться. События разворачивались с катастрофической быстротой. Потому, что, когда я из самолёта выбрался, я машинально хотел посмотреть на свои ручные часы, узнать время, в которое мы упали. А их у меня не оказалось, их просто с моей руки сорвало от удара. Вот когда из больницы выписывали пассажиров более менее оклимавшихся, мы ходили с Юрой их провожать. И вот одна симпатичная такая девчушка, она была то ли евреечка, то ли кавказской национальности, сейчас уже трудно вспомнить, такая чёрненькая, симпатичная, вот она всё плакала. Она была в тот день одета в дорогую шубу. У неё на пальцах обеих рук было много золотых колец и всякие там украшения и драгоценности. И вот когда она разбилась, от сильного удара всё её богатство слетело, соскочило: кольца, серьги, цепочки, всё, всё. Одним ударом. При таком сильном ударе с пассажиров всё это послетало. И вот что интересно. Это уже потом выяснилось. У кого часы были на ремешке, они остались, а у кого на браслетах, слетели. У меня вот часы были на браслете, они слетели. Жалко их, командирские часы были, хорошая техника была! Потом, когда заботливое государство наше стало нас, пассажиров, одевать и обувать, одежда то наша пришла в негодность, компенсации нам так и не дали, мне лично вообще ничего не дали! Я не знаю, наверно следователи кгбшные были…
Вопрос: А психологи с вами, пассажирами, работали?
Ответ: Нет, никаких психологов у нас не было, никто с нами не работал. Так вот, эти следователи кгбшные нам так вежливо посоветовали, чтобы мы своими языками не болтали, что с нами со всеми случилось и что у нас там пропало. Словом, они нам посоветовали держать язык за зубами. Вот так вежливо. И вообще, на железнодорожных станциях для чего билеты продают, для того, чтобы пассажиры пользовались поездами. Так вам и надо было ехать на поезде, куда вы полезли? И всё в таком тоне. А вначале они нас просили, вежливо так, написать, что у кого пропало? Написать по государственной форме. Я написал – часы. Ни часов, ни компенсации и ничего вообще! Какие там компенсации? Забудьте! Вот так и закончилась эта история с возвратом утерянного имущества и восстановления справедливости! Мне за всё про всё, на руки выдали письмо, что я перевозился Внуковским авиаотрядом 17 марта 1979 года. Эта так называемая справка и какая то бумага, в которой было указано, какие я получил травмы в авиакатастрофе 17 марта 1979 года, и всё! Вы даже ни на что не претендуйте! - заявляли они нам всем. Забудьте и никогда не вспоминайте! Я постарался об этом негативе забыть. И на суд я не поехал, сознательно! Хотя на суд нас приглашали по повестке. Я не знаю Юру моего приглашали на суд или нет? Я с ним, к сожалению, связь потерял.
Вопрос: Ты сам, не пытался разобраться в причинах произошедшей 17 марта 1979 года авиакатастрофе?
Ответ: Вот только, когда появился интернет, я начал поиски любой достоверной информации про борт №42444. Но она были слишком скудная, в мизерных порциях, либо её вообще не было.
Вопрос: А что бы ты сейчас сказал Аксютину, был бы он жив, при личной встрече?
Ответ: Я лично остался живой, вот за это ему только огромное спасибо! Ведь мы тогда могли все погибнуть, ведь он что-то делал, чтобы спасти жизни пассажиров, членов экипажа и свою жизнь. Он ведь боролся до конца. И все, кто остался жив, все на его стороне. Это ведь человеческая психология. Я лично не считаю его виновным, он ведь мог сложить ручки и сидеть, ничего не делая. А он боролся до конца. Я лично считаю его профессионалом. И ещё. Когда я лежал в больнице, у одной из наших медсестёр матушка жила где-то рядом со Внуково, в многоэтажном доме и как самолёты взлетают и садятся, ей было хорошо видно с балкона. Её отец в момент падения самолёта вышел на балкон и говорит, что, мол идите, смотрите самолёт взлетает и пламя за ним метров на 15-ть. Я не утверждаю, я не видел. Да я и видеть то не мог, ведь я был внутри этого самолёта.
============
Приветствую живых-выживших тогда и память погибшим...
На Таировском кладбище перед церковью справа похоронены те погибшие одесситы и мой бывший сосед-моряк А.М.Ненько.
Так случилось, но я сейчас в гражданском браке с дамой, которая не полетела этим рейсом - стояла в очереди за болгарской дубленкой и опоздала...
Прилетела в Одессу следующим рейсом и ее родственники были в одесском аэропорту - считали ее погибшей... Она не знала о случившемся... Узнала в Одессе.
 
Борт в полете! Хорошо бы собрать все фото борта на одну страницу. Кто сможет?

0_131b20_c4b16d50_XXL.jpg
 
Сегодня нашему второму пилоту, Алексею Семеновичу Губанову исполнилось 86 лет. Я ему позвонил, поздравил. Чем больше живу, тем больше становлюсь фаталистом. Он в момент удара получил сильнейшее сотрясение мозга, сломал несколько ребер. Но был не его срок. У него нормальная память, он все помнит. Поинтересовался, как моя жена, как дочка. Он и это помнит. Пожелал и мне дожить до его лет, спасибо, это как Бог даст. Был очень рад, что он жив.
 
Александр, Люба, Борис, все, кто живы!
С очередным днём рождения.
Я один из вас, протоиерей Константин, был тогда студентом.
Благодарю Бога за судьбу, желаю всем крепкого здоровья и крепости духа!
 
Получилось слетать на недельку в Черногорию, отдохнуть. Самолет А-321. Да, вот это техника! Почти 300 пассажиров. Два пилота и вместо штурвалов джойстики, почти как у меня на компьютере! Никаких зигзагов, летят почти напрямую! Спокойно пересекли Молдавию, Румынию, Сербию и Черногорию. Красота!

IMAG1265.jpg


IMG_1046.JPG
 
Последнее редактирование:
Реклама
Виктор Геворгович, добрый день. Ранее читал Ваш рассказ о катастрофе и очень он меня зацепил. Очень интересно написано и одновременно печально...
Сегодня пришлось специально зарегистрироваться на форме, чтобы задать Вам вопрос. Мы с товарищами на другом форуме обсуждаем самолет Ту-104 как раз и никак не можем разобраться с рабочими местами в кабине ТУ-104. В частности, интересует, где же все-таки располагалось рабочее место бортмеханика? То ли между пилотами, то ли за спиной КВС. Вы нам не поможете?))) https://www.avsim.su/forum/topic/148469-ту-104/?page=5
 
Виктор Геворгович, добрый день. Ранее читал Ваш рассказ о катастрофе и очень он меня зацепил. Очень интересно написано и одновременно печально...
Сегодня пришлось специально зарегистрироваться на форме, чтобы задать Вам вопрос. Мы с товарищами на другом форуме обсуждаем самолет Ту-104 как раз и никак не можем разобраться с рабочими местами в кабине ТУ-104. В частности, интересует, где же все-таки располагалось рабочее место бортмеханика? То ли между пилотами, то ли за спиной КВС. Вы нам не поможете?))) https://www.avsim.su/forum/topic/148469-ту-104/?page=5
Я помню бортмеханик постоянно между пилотами находился и на взлете и на посадке. Позвонил бывшему бортмеханику, он сказал, что между пилотами. За пилотами было два кресла, на них обычно сидели проверяющие или зайцы из летного состава. Когда мы упали, Валера (бортмеханик) сидел между пилотами. Он пострадал меньше всех, как не странно.
 
Последнее редактирование:
Прочитал в интернете много об этой катастрофе, к сожалению, в том что написано много неточностей, а то и просто выдумки. Я был штурманом на этом самолете, хочу написать, что произошло на самом деле. Писатель из меня никакой, поэтому заранее прошу прощения за возможные опечатки и грамматические ошибки.
Итак, как и почему произошла эта катастрофа.
Мне тогда было 30 лет, на Ту–104 я летал с 1975 года. До этого закончил в 1970 году Кировоградскую ШВЛП, после окончания призвали в армию, служил 3 года штурманом вертолета Ми-6, 2 года в ВВС (Александрия), последний год в морском флоте (Кача).
В 1973 году демобилизовался, переучился на Ил-18 и два года пролетал на нем в Ереване. В 1974 году женился на девушке, с которой познакомился во время службы в армии в Александрии. Это она была стюардессой Любой в нашем последнем рейсе.
Посмотреть вложение 230927
В 1975 году перевелся в Одессу на должность штурмана Ту-104. Налетал на нем где то 1500 часов, сдал на 2 класс. Как раз перед этим последним рейсом мне вручили значок "За безаварийный налет 3000 часов". Летал с удовольствием и даже удивлялся, что за это еще и деньги платят. Лучше работы я и сейчас не представляю.
В конце 1978 года, мы с Любой и молодежью нашего летного отряда, от комитета комсомола, ездили в Карпаты. В этой поездке подружились с Тамарой Хрулевой (погибшей в том рейсе). Любе было 25, Тамаре 23, обе красивые блондинки, о них Высоцкий пел: "А вот прошла вся в синем стюардесса – Мисс Одесса".
Посмотреть вложение 230924
Стюардесса Тамара Хрулева.
Посмотреть вложение 230925
Стюардесса Люба Ованесян.
После катастрофы даже сразу не могли понять, кто из них погиб. Остались фото той поездки в Карпаты.
После Карпат нам, с женой, дали путевку в санаторий "Днепр" в Крыму, там мы замечательно встретили новый 1979 год, не зная, что он станет самым тяжелым в нашей жизни. Когда вернулись из санатория, меня послали в Киев проходить ВЛЭК (врачебную комиссию), затем там же УТО (учебно-тренировочный отряд). В Одессу я приехал уже в начале марта. Что бы как то набрать налет, меня начали ставить в рейсы с разными экипажами. С Виктором Аксютиным (КВС в последнем рейсе) я не летал, только несколько раз на тренировках. Это когда летчики делают тренировочные заходы на посадку под шторкой. Он мне тогда понравился, из всех тренирующихся, у него заходы получались самыми лучшими.
Посмотреть вложение 230923
Командир экипажа Аксютин Виктор Иванович.
16 марта меня поставили в резерв (это когда экипаж находится в аэропорту на дежурстве, в профилактории, на случай не явки в рейс какого-нибудь планового экипажа) к Аксютину, вместо его штурмана, Саши Ковалева. Когда мы разбились, все думали, что там был он. Тамара Хрулева тоже была в резерве. Никто из нас не должен был лететь тем рейсом, кроме Любы, она была в плане именно на этот рейс во Внуково.
Мы отдежурили до вечера и уже собирались по домам, когда нас вызвали на вылет, не явился экипаж КВС Погорелова на Москву. Как оказалось, он сидел в Москве из за непогоды. Мы прошли предполетную подготовку и вылетели во Внуково.
Посмотреть вложение 230926
Штурман Ованесян Виктор Геворгович.
Самолет Ту-104Б бортовой номер СССР 42444. Мне этот самолет нравился, на нем было хорошее навигационное оборудование.
Посмотреть вложение 230941
Люба и я были довольны, нам редко удавалось летать вместе. Полет прошел как обычно, ничего примечательного. Прилетели во Внуково и пошли спать, обратный рейс был утром. Утром позавтракали, прошли предполетную подготовку и … В Одессе нет погоды. Пошли обратно в профилакторий. Еще несколько раз приходили на АДП (аэродромный диспечерский пункт), но погоды не было то в Одессе, то во Внуково, то не было запасных. Аэропорт был забит людьми, многие рейсы задерживались. Наконец, около 17.00 появилось окно, мы прошли предполетную подготовку и быстро на самолет. Запасной аэродром был Сухуми (1000км от Одессы), керосин заправлен полностью, 114 пассажиров (у меня есть список всех пассажиров, и живых, и погибших), груза не было, взлетный вес максимальный, 78 тонн. То, что написано в статье об "оборонном грузе", детях на борту, левых пассажирах, перегрузе самолета, просто выдумка. Груза и детей не было вообще, а перегруз самолета в то время был не возможен, тогда за этим очень следили.
Пассажиры были уже на борту. Когда мы шли в кабину, какой то высокий парень в очках из первого ряда спросил у меня, как управляется в самолете переднее колесо. Наш второй пилот, Леша Губанов, объяснил ему. Это был, как потом выяснилось, Боря Дедиков, тот пассажир, который невольно спасся сам и спас Любу, отправившись в туалет в хвост самолета, покурить перед самым падением самолета.
Наш самолет отбуксировали на предварительный старт и мы запросили запуск двигателей. Но его нам не разрешили, погода опять стала ниже минимума, видимость была менее 800м.
А вот здесь, очень важный момент, одна из главных причин катастрофы. В то время существовало два минимума погоды, для взлета и для посадки. Для посадки минимум погоды нашего самолета был равен 120 метров нижний край облачности и 1500 метров горизонтальной видимости. Это те минимальные условия погоды при которых КВС может посадить Ту-104. Для взлета был другой минимум – 800 метров видимости. И все. То есть если самолет взлетел при установленном для взлета минимуме погоды, обратно сесть, при необходимости, он не сможет.
Итак, мы сидели и ждали. Шел дождь, было -7 градусов, самолет покрывался льдом. Подъехала машина, очистила самолет. Мы снова запросили старт, но видимости не было. Тут к нам в кабину зашла Люба, и сказала, что один пассажир не хочет лететь, он летел на свадьбу и уже опоздал. Трап вызывать мы не стали, вызвали дежурную и выпустили его через люк в передней стойке шасси. После катастрофы этого человека задержали органы и выясняли, не террорист ли он. Итого пассажиров осталось 113 человек. Мы уже собирались в профилакторий, но решили еще раз запросить старт. Нам разрешили запуск двигателей, появилось окно, видимость 1000м. Запустили двигатели и вырулили на старт.
В 19 часов 33 мин. 55 секунд (из материалов дела) начали взлет с курсом 242. Через 5 секунд после отрыва от полосы загорелась лампа-кнопка "Пожар левого двигателя" и сработала первая очередь пожаротушения. Бортмеханик, Валера Лущан, сразу об этом доложил. По Руководству по летной эксплуатации с-та Ту-104 командир обязан был немедленно выключить двигатель. Командир не стал выключать двигатель и набрал высоту 1500 м на обоих двигателях. Его, по началу, обвиняли в нарушении Руководства по этому пункту, но потом признали, что он действовал правильно, если бы он это сделал, мы бы упали за полосой. Затем двигатель был выключен и включена вторая очередь пожаротушения. Валера осмотрел двигатель из салона, но определить, он точно горит или нет не смог, да это было и не возможно. Лампа-кнопка пожара продолжала гореть, было принято решение садится в аэропорту вылета. Топливо сливать не стали, в случае, если двигатель в самом деле горел, из нас получился бы хороший факел. Погода была примерзкая, было темно, мы шли в облаках, самолет быстро обледеневал. Экипаж четко работал, всем хотелось жить. Диспечер заводил самолет по локатору, по его командам выполнялись развороты. О том, как сажать самолет с посадочным весом на 10,7 тонн превышающем максимально допустимый, было известно только то, что на каждую дополнительную тонну нужно держать скорость на 10 км/час больше нормальной. Мы вышли на прямую неплохо. За 1800 м до дальнего привода самолет был на 20 м выше глисады и 60 м правее. Диспечер дал команду довернуть влево и увеличить вертикальную скорость снижения. Как только командир начал выполнять его команду, обледеневший, перегруженный самолет, начал резко снижаться. Диспечер дал команду уходить на второй круг, но это было не возможно, самолет на одном двигателе еле летел. После высоты принятия решения (120м) огни подхода не появились, самолет продолжал снижаться, мелькнула земля и свет выключили. Очень легкая смерть, ни боли, ни удара. Только рановато. Очнулся уже возле обломков самолета под деревом, глаза заливала какая то жидкость (это была кровь, у меня был открытый перелом черепа), очень болел живот и правая нога (стопа была раздроблена). Я увидел лежащую на боку кабину, на ветках шевелились какие то окровавленные куски. Ко мне подошел Виктор, спросил как я. Ответил, что очень болит правая нога, наверно вывих, попросил его вправить. Он меня дернул за ногу и свет опять выключили. Очнулся я уже в больнице, меня спрашивали, что у меня болит. Я сказал, что нога и живот. Поскольку из экипажа, только у меня привязные ремни не порвались, заподозрили разрыв кишок и разрезали живот. После этого я был долго без сознания, а очнулся уже в реанимации. Потом, через несколько дней, перевели в палату к экипажу. На ногу наложили гипс, да так хорошо, что после его снятия из неё неделю выходили осколки стекла. Из Одессы прилетел наш комсорг, веселый, рыжий парень. Что бы поднять мне настроение, он прочел стишок: "Хорошо тому живется, у кого одна нога, тому пенсия даётся и не надо сапога". Мы посмеялись, хотя из за раны на животе, смеяться было больно. Все получили сильнейшее сотрясение мозга, стали инвалидами. Ребята все время были на ногах, не вылежали, и из за этого все мучаются сильными головными болями. Я из за перелома, вылежал сколько надо, у меня голова болит редко. Командир почти полностью потерял зрение.
Упали мы в 19 часов 47 минут 13 секунд
Посмотреть вложение 371832
Посмотреть вложение 371840
Итоги катастрофы (из решения суда по этому делу):
пассажиров всего - 113 человек,
экипаж – 6 человек,
погибло:
пассажиров – 58 человек,
экипаж – 1 человек (стюардесса Тамара Хрулева)
выживших:
пассажиров – 55 человек (большинство стало инвалидами),
экипаж – 5 человек (все инвалиды)
Погибли, в основном, сидевшие впереди и на центроплане, первые из за разлома фюзеляжа через буфет, что спасло экипаж, а их погубило, вторые из за возникшего пожара. Уцелели люди в хвосте самолета, некоторые отделались испугом. Но были и исключения. Это Алик Зозуля. Он работал в органах курьером, возил почту. По его рассказу, он сел в самолет, пристегнулся и заснул. Проснулся в реанимации с разбитой головой, разрезаным животом и без ног. Алику дали 3 комнатную квартиру на проспекте Шевченко, автомобиль Запорожец и поставили гараж во дворе. У него было двое детей, младшему меньше года, он отца с ногами не помнит. Умер Алик 12 ноября 2006г.
Второй - Боря Дедиков. Это тот, что спрашивал за переднюю стойку шасси. Борю и мою бывшую жену стюардессу Любу, спасло его желание срочно покурить. За минуту до удара, он встал из первого ряда и пошел в туалет в хвост самолета, покурить. Люба, которая вместе с Тамарой, сидела на служебных откидных сидениях в буфете, увидела это и побежала за ним вернуть его на место. Только она заскочила за ним в туалет, произошел удар. В результате они, 100% покойники, остались живы, а у Тамары, оказавшейся в месте разлома самолета, снесло полчерепа.
Долго шло расследование этой катастрофы. Сначала всё хотели свалить на экипаж, но он то остался жив! Кстати, первый случай в истории катастроф Ту-104. Расследование тянулось, может до суда дело так и не дошло, но среди погибших были 4 иностранца, из за границы пришла нота, мол как это так, и виноватым сделали командира экипажа, хотя те люди, что остались живы, обязаны ему своей жизнью. Он, в тех условиях, сделал всё, что мог.
И вот молодого, 40 летнего, бывшего командира Ту-104, ставшего инвалидом, потерявшего все в этой катастрофе, посадили на скамью подсудимых. Предъявили абсурдное обвинение, что экипаж не проходил предполетной подготовки. Те, кто летал в Аэрофлоте знают, что такое не возможно, никто не даст разрешения на вылет экипажу, не прошедшему предполетную подготовку. Его обвинили в том, что он не организовал работу экипажа в аварийной обстановке. А как он должен её организовать? Экипаж знал свои обязанности и каждый их выполнял.
Настоящих причин катастрофы было две, но о них ничего не сказано в заключении комиссии и решении суда. И в обоих виновато Министерство Гражданской Авиации.
Первая, это то, что существующие тогда, ради выполнения плана, два разных минимума погоды для взлета и посадки, обрекали самолет, взлетевший при минимуме для взлета, на гибель, если он по каким либо причинам, не сможет лететь дальше.
Вторая, это то, что из за нехватки новой авиатехники, и летчики и пассажиры, вынужденны были тогда летать на старых, до предела изношенных, самолетах. Самолет, на котором мы летели, пролетал больше 20 лет, на его левом двигателе было проведено 3 капитальных ремонта. А в месте разлома самолета обнаружили разлитую когда то ртуть. Мы летали тогда на самых старых тушках Советского Союза, их к нам направляли из всех авиаотрядов на добивание.
В начале суда возле Виктора поставили охрану, боялись, что родственники погибших устроят самосуд. А потом охрана сдерживала пострадавших, которые не могли понять, за что судят человека? Еще до начала суда было известно, сколько ему дадут. Чуда не произошло, справедливость не восторжествовала, Виктору дали 7 лет, вместо благодарности, за то, что благодаря ему, спаслась половина пассажиров. Хорошо хоть не тюрьмы, а поселений для лиц, совершивших преступление по неосторожности. Пассажиры написали письмо о его оправдании, но конечно, им было отказано, нужен был козел отпущения. Он отбывал наказание под Полтавой, мы с Любой к нему ездили. Виктора там поставили работать на станок с сильной вибрацией, что ему было категорически противопоказано. Когда он выказал недовольство этим, его упекли подальше, в Сибирь. Правда через полтора года выпустили, он из за слепоты, уже не мог работать. Когда Виктор вернулся в Одессу, авиаотряд дал ему комнатку 9 метров в коммуне из 5 комнаток на 5 семей. Там он и прожил до конца своих дней, так и не добившись справедливости, ни в той стране, ни в новой Украине. Умер Виктор 8 марта 2010 года на 70 том году жизни. Мы с ним дружили до конца его дней. Царство ему небесное.
Второй пилот, Губанов Алексей Семенович жив, 14 марта 2011 года ему исполнилось 80 лет.
Бортмеханик Лущан Валерий Александрович работал Начальником Службы организации обслуживания пассажиров.
С Любой, через 9 лет мы разошлись, она второй раз удачно вышла замуж за очень достойного человека, сейчас живет в Москве. Ее страничка в одноклассниках: Люба Герман( Дубровская).
Я тоже женился второй раз, жена Таня, коренная одесситка, умница и красавица. Кому интересно может посмотреть мою страничку в одноклассниках http://www.odnoklassniki.ru/viktor.ovanesyan .
Посмотреть вложение 230930
Веселый комсорг Саша Вологин трагически погиб под колесами автомобиля.
1979 год принес мне еще одну невосполнимую потерю. Через 4 месяца после катастрофы, умер мой отец, человек, которому я обязан всем, что у меня есть. Какой то благожелатель, позвонил моим родителям из аэропорта и сообщил им, что их сын и невестка погибли в авиакатастрофе. Потом, через несколько часов перезвонили и сказали, что ошиблись, что мы живы, но родителям надо было пережить эти несколько часов.
Открытый перелом черепа поставил крест на моей летной карьере, если бы не он, я бы обязательно восстановился на летной работе.
По возможности, я летал зайцем со знакомыми летчиками, со временем таких возможностей становилось всё меньше и меньше, летчики уходили, авиация разваливалась. В декабре 1992 года летал даже в Стамбул, с командиром Албеско, замечательный был мужик. Через пару лет после этого рейса он нелепо погиб. Был командиром экипажа во время рейса в Арабские Эмираты, и там его сбила машина.
Уже давно я никуда не летаю, знакомых летчиков не осталось, а билеты сейчас стоят нереальных денег. Ну да ладно о грустном.
А сейчас я расскажу о мистике, связанной с тем рейсом.
За несколько месяцев до катастрофы, она (катастрофа) мне приснилась. Правда, приснился другой самолет, Ан-12, я на нем летал после училища, на практике, во Владивосток и на Сахалин. Мне приснилось, что я на этом самолете падаю в лес, потом вылезаю из под обломков и удивляюсь, как это я остался цел? Потом, через несколько недель, произошёл ещё один случай. У меня над письменным столом на леске висела модель самолета Ту-104. Леска неожиданно оборвалась, модель упала, и у неё отлетело левое крыло и кабина (точно как случилось у нас через полгода). О том, что это были предзнаменования, я понял только после катастрофы. И не так давно обнаружил третье предупреждение. Осенью 1978 года, в Москве, я купил 8мм кинокамеру. Когда летели домой, снял взлет из штурманской кабины. Взлетали мы с курсом 62 и я, на высоте метров 100, сделал панораму вниз. Когда переводил мои кинопленки на видеокассету, вдруг обнаружил, что камера показала именно на то место, где через полгода будут гореть обломки нашего самолета. Это была единственная пленка, снятая этой кинокамерой, она сломалась и я её вернул.


Вот такие чудеса. А то, что мы с Любой остались живы, находясь в самых опасных местах самолета, разве не чудо?

Посмотреть вложение 230929
17 марта 1980 года. Стюардесса, штурман и 13 выживших пассажиров одесситов отмечают свой первый общий день рождения. Боря Дедиков третий слева во втором ряду.


Дай Вам Бог здоровья! Тронула ваша история
 
Сообщения центральных Советских газет ("Правда", "Известия"...) о наиболее известных авиационных катастрофах середины 1970-х - начала 1980-х годов. Не знал, в какую ветку поместить, возможно модератор поправит. Простите, если кому-то сделал больно, напоминая об этом...
doc00117520170426192126.jpg
 
Виктор Геворгович!
Низкий поклон Вам и огромное спасибо!
Очень жаль, что это случилось.
Здоровья вам и долгих лет жизни!
 
Сегодня у меня второй день рождения, стукнуло 39 лет! Ездил на кладбище проведать Тамару и других жертв катастрофы, похороненных на этом кладбище.
В аэропорту возникла традиция, там каждый год 17 марта выделяют автобус на кладбище для желающих проведать погибшую стюардессу.
Я с ними встретился, все очень рады, правда почти никого не узнал, вместо молоденьких стюардесс и пилотов, которых я знал, сплошные старушки и старички. Правда были и молодые, которые тогда ещё не родились. Отличная традиция!
Получил и очень неприятный "подарок". После катастрофы мне, как инвалиду, исполком разрешил поставить металлический гараж возле дома. После смерти матери я переехал в её квартиру и машину ставил там, возле дома. В гараже хранил инструмент, запчасти, архив, мебель, бутыля и т.п. Бывал там не часто, в последний раз в октябре прошлого года. Недавно поехал взять нужную мне вещь и обнаружил, что замки сломаны и висит чужой замок. Возле гаража один предприниматель открыл магазин, ему гараж понравился, он хотел у меня его купить, но я ему отказал, гараж мне был самому нужен. Так он решил его отжать. Он везде, где нужно "подмазал" и теперь заявляет, что гараж купил. Я поражен его наглостью, а следователь говорит, что документы 1980 года не действительны и гараж оказывается был бесхозным! Когда я сказал этому наглецу, что он вор и пытался его усовестить, он не понял, о чем я с ним говорю, что такое совесть он не знает! Вот такая печальная история. Придется с ним судится.
 
Реклама
Назад